— Покажете «фольклор», подыграете хозяину, — объяснял он. — Господин Борецкий — большой оригинал и любитель языческих обрядов. Сейчас это становится модной тенденцией. Он вам скажет, что нужно делать.
— Что он за человек? — интересовались девушки. — Крыша на месте? Не потребует продолжить выступление в русской бане или в сауне? Потанцевать нагишом?
— Я навел справки. Нормальный мужик. Принуждать ни к чему не станет. Он в курсе, что мы не оказываем интимных услуг.
— Женатый?
— Ой, насмешили! — закатил глаза продюсер. — Какая разница? К нему друзья приедут, приличные люди. Женщины тоже будут. Ваше дело — ритуальные песни и пляски из раздела «Зимние русалии». Понятно?
Лея хотела заснуть, но ее ум отказывался отключаться. Обрывки напутствий Калганова мешались в ее сонном сознании с обрывками разговора водителя и Бэлы, с шумом двигателя, с каким-то неясным гулом ветра в лесу и витающей в воздухе угрозой. Измученную, ее таки сморил тревожный, некрепкий сон.
— Вставай, примадонна! — разбудил Лею женский голос. — Приехали!
Это была Чара. Ее смуглое лицо в полумраке казалось землисто-серым. На улице мело. К машине подошел мужчина в маске, в накинутой на плечи дубленке, заговорил. Лешик уже выгружал сумки. Какой-то парень, тоже в маске, спустился с крыльца помогать носить вещи.
Лея, не чувствуя под собой ног, ступила на снег. Сумерки, позолоченные светом фонарей, дохнули в лицо морозом. Внутри у Леи все сжалось, сплелось в тугой узел так, что сердце замерло.
— Почему они в масках? — лениво спросила Мио.
— Прикольно… — пробормотала Юна.
На ее рыжие кудри падали снежинки. Мужчина, представившийся хозяином, не сводил с нее глаз. Потом его взгляд остановился на Лее.
— Добро пожаловать… — вымолвил он аккуратно очерченными губами.
По-мужски твердая форма подбородка, гладко выбритого, с продолговатой ямочкой посередине позволяла сделать вывод о чертах его лица — наверняка весьма привлекательных.
Дом, куда привезли девушек, стоял среди вековых деревьев. Два этажа, двускатная крыша с выступом, крыльцо с широкой пологой лестницей и перилами, колонны у входа, высокие окна — казалось, за окнами притаилось что-то страшное. У Леи закружилась голова. Не хватало грохнуться в обморок при всех, дать пищу для сплетен своим «подругам». С каким наслаждением они доложат о ее слабости Калганову…
— Что с вами? — спросил господин Борецкий.
У Леи земля ушла из-под ног, она покачнулась, но устояла, глубоко вдохнула и выдавила напряженную улыбку.
— Мы очень устали, — объяснила за нее Чара. — Нам бы отдохнуть часок-другой…
Но отдых не пошел Лее на пользу, скорее, усугубил недомогание. И теперь, когда пора было спускаться на первый этаж, петь, танцевать, развлекать гостей Борецкого, ее тело налилось свинцом и отказывалось подчиняться…
Глава 20
Ей приснился кошмар — как будто она мечется в жару, волосы прилипли ко лбу, трудно дышать… Знахаркины снадобья больше не помогают, и жизнь медленно покидает ее молодое красивое тело, как покидала дряхлое, изможденное болезнью тело князя, ее мужа.
В княжеской спальне темно, жарко, — тускло горит свеча, пахнет целебными травами, ладаном и воском. Кто-то перешептывается — украдкой, таясь в душном мраке.
— Грех… Божья кара…
Слова доносятся до княгини, но ею уже овладело безразличие. Пусть говорят, ей все равно. Она уходит, покидает этот мир. Там, за зыбкой пеленой тумана, ее ждет волхв, манит к себе, зовет. «Где ты? — силится произнести она, но язык не слушается. — Куда мне идти? В Ирий… или в христианский рай? Но ведь туда пускают только святых. А я… а мы с тобой… согрешили…»
Радмила со стоном просыпается, вскакивает в ужасе, хватает знахарку за узловатую руку…
— Где я? Куда попала? Он… звал меня…
Старуха молча смотрит, прищурившись. Свеча слепит ее.
— Что ты… что ты, касатка… его уж нет. Похоронили, честь по чести… как ты велела. Все исполнили! Не сомневайся… Могилу соорудили глубокую, надежную. Ни зверю не добраться, ни человеку.
— Как он… умер?
— Быстро. Рана была на шее, сбоку… Кровь отворилась да вся и вытекла.
Княгиня залилась слезами. Все ее покинули, и супруг, и возлюбленный, одна она осталась на всем белом свете. Нет, не одна — с ребенком под сердцем, зачатым от чародейства. А может, и не было никакого волхвования? Просто от любви зародился плод в ее чреве? От молодой страсти? От горячих ласк?
Она прижала руку к животу и закрыла глаза. Тотчас возник перед ней красавец-волхв, произнес сурово: «А ведомо ли тебе, какой жертвы он требует?»
Это все идол! Крови возжаждал… Напился ли досыта?
— А где… — княгиня повернулась к знахарке, шепнула что-то неразборчиво.
Но старуха давно научилась понимать без слов.
— Я все исполнила, — повторила она. — Не волнуйся, голубка, побереги себя.
— Воевода где?
— С дружинниками по лесам рыщет — капище разорить хочет, сровнять с землей или предать огню «гнездо кудесников, прельщенных бесами». Боги отняли у него разум — совсем тронулся. Ночами спать перестал, — чудища рогатые, клыкастые ему мерещатся, лезут изо всех углов, душат его, норовят сердце из груди вынуть. Вот он и бесится! — Знахарка наклонилась к уху княгини, зашептала: — Твердит, будто бы это лесной колдун так ему отомстил, по ветру лихо наслал, ворожбой своей погубить его хочет.
— Так он же мертв, в могиле лежит…
— Для сильного ведуна что жизнь, что смерть — все одно. Он отовсюду дотянется, достанет обидчика…
— А воскреснуть он может? — задыхаясь, спросила Радмила.
— Воскреснуть? — Старуха задумалась и молчала долго, словно уснула. Наконец едва слышно произнесла: — Может, только не сразу. Потом, когда час пробьет.
— Какой час?
— То одним богам ведомо. Ты поспи… — отвернулась знахарка. — Поспи. Глядишь, он и придет к тебе, весточку подаст… — Она пожевала впалыми губами, — А воевода страшен стал, глаза кровью налились, лицо багровое, дышит со свистом. Худо ему!
— Пусть в храм идет, молится, защиты просит…
— Не может воевода туда даже ногой ступить. Корежит его по-всякому, крючит, ломает, пена изо рта идет. Жуть…
— Он злодей, потому кару свою заслужил.
Старуха кивала головой, вздыхала. Утомила ее жизнь, иссушили заботы… Ей давно на покой пора, задержалась она на белом свете. Только как молодую госпожу оставить?
— Я умру? — встрепенулась вдруг княгиня.
— Когда-нибудь, не скоро. Тебе жить да радоваться. Ребеночка растить…
— Ты… знаешь?
— Как не знать? Ты спи, цветик ясный, а я посижу с тобой, заклинания творить стану… Роду и Рожанице подношение приготовлю, авось, смилостивятся…
Последние слова не долетели до молодой женщины — снадобье подействовало, погрузило ее в сон.
Предсказание волхва сбылось меньше чем через год… Княгиня Радмила, в крещении Анастасия, умерла в родах, произведя на свет здорового крепкого мальчика, наследника, княжича…
Воеводу вскоре унесла неизвестная болезнь, скончался он в жутких мучениях. Последовала за княгиней и старая знахарка, унеся с собой в могилу тайну золотого идола…
— Какой мертвец? Где? — всполошился Бутылкин-Арлекин.
— Там…
Все, кроме перепуганной Коломбины, устремились к окну. В темноте, разбавленной светом фонарей, кружились снежинки. Нигде никого не было видно — ни мертвого человека, ни живого.
— Надо выйти во двор, — предложила Астра.
— Я с тобой.
— Господа! — комично воздел руки Борецкий. — Что вы, в самом деле? Мертвецы не бегают, в окна не заглядывают. Кто-то из деревенских балуется! Они небось с обеда празднуют. Накачались самогоном и развлекаются. Еще и козлищами вырядятся, и волками, и медведями — заявятся колядовать. Здесь так принято.
Арлекин смутился: ему стало неловко за панику, поднятую женой.
— Тебе привиделось, — повернулся он к ней. — Показалось.
— Я столько не пью… — обиделась Коломбина. — Там кто-то был, прислонился белым лицом к стеклу. Ужасно!
— Я пойду, проверю, — сдался Борецкий. — Уверяю вас, если кто-то действительно подходил к окну, он оставил следы. Пока их не замело…
— Возьмите фонарь! — подошла к нему Ульяновна.
— Кстати, где мои верные слуги-грифоны? — возмутился он.
— В кухне, угощаются…
Вся компания, за исключением Коломбины и волхва, высыпала во двор. Вьюга разошлась не на шутку. На расстоянии вытянутой руки все терялось в мельтешащей белесой мгле. Ветер завывал, как стая волков. Астра подумала о Лешике, водителе «Русалок». Не застрял бы на своем микроавтобусе в снегу где-нибудь на полпути к Москве. Впрочем, тот предусмотрительно не стал задерживаться, перекусил, напился горячего чаю и сразу выехал.
— Смотрите, смотрите! — Арлекин с торжествующим видом указывал на снег под окном. — Здесь кто-то был! Алина ничего не придумала!
Он был почти счастлив, что его жена не зря подняла тревогу.
Желтый свет падал из окна на следы, засыпаемые снегом. Они вели со стороны парка к окну и обратно.
— Может, и правда дети шалят, — произнес Матвей. — У этого «мертвеца» маленькая нога — как у женщины или подростка.
— В такую погоду из деревни сюда никто не потащится, — покачал головой Борецкий. — Я был не прав. Беру свои слова обратно. Мороз, метель — проще простого с пути сбиться и замерзнуть. Особенно пьяному.
— Это была женщина, — заявила Астра. — Я чувствую.
— Э-эээ-эй! — крикнул Борецкий в темноту, где терялись следы. — Вы кто? Идите к нам! Гостем будете…
Ветер ответил ему вздохами и жалобными стенаниями.