И вот сидит, попивает чаек и выкладывает с видом обязательным и сердечным неприятное за неприятным, этот нуда принципиальный, окислитель настроений, назойливый душескреб.
— Я слыхал, вы комнату от треста на дачке по Октябрьской получаете. Хорошее дело. Только не советую. Сырость, комары, горы. Наплачетесь.
Он уже успел расхулить новое платье хозяйки (морщит сзади), нашел угрожающую трещину на отремонтированном потолке, брак и подтек на обоях и нагнал еще целый косяк правды-матки. Он уходит только тогда, когда видит, что доконал вас окончательно. На прощанье он рекомендует покрепче запереть дверь на ночь и не очень-то спать, ибо внизу, когда он входил, стояли какие-то подозрительные субъекты.
Но вот наконец он ушел. В комнате как будто посвежело, и даже электричество словно воспрянуло духом, засветило поярче. Но ничто уже не радует хозяев. Муж в раздумье глядит на потолок, ища коварную трещину, чешет впервые обнаруженную лысину, затем щупает пульс. Пульс горячечный. Так и есть… испортил сердце в Сочи… А жена застыла в тоске у зеркала:
— Ну, конечно… действительно, я страшно постарела. Он прав, на всех чертей смахиваю, ужас. Я, конечно, понимаю, что от такой старой страховидины побежишь свидание назначать не только на Пушкинской, но и у черта на куличках. Я не упрекаю… Я понимаю…
Начинается мрак, бред, тарарам, потрясение основ, борьба миров, битье посуды…
Но это была веселая чета. Наутро мрак рассеялся, и хитроумный муж придумал план, как обезопасить себя от окислительных визитов проклятого душескреба. План был разработан и приведен в действие. Через две недели добрый милый знакомый душескреб, войдя, сочувственно сообщил:
— А все усиленно поговаривают о переводе вашего института…
— Вот хорошо! — закричала весело хозяйка. — Мне так надоела Москва, эта ужасная квартира, треснутый потолок, эти бракованные обои лягушачьего цвета.
— Ну, напрасно, — сказал растерявшийся на мгновенье гость, — трещина почти незаметна, обои не лягушачьего вовсе, а скорее этак стрекозиного оттенка… Вообще такую квартирочку бросать — убиться мало от досады.
И он долго хвалил квартиру. Назло. Потом он задумался: чем бы все-таки допечь хозяев.
— А дачи вам не будет, говорят. Сократили из списков.
— Слава богу, — сказал муж, — комары, сырость, горы.
— Нет, там местность отличная. По-моему, очень обидно, если вам не дадут.
И он похвалил местность. Но бес душескребства подзуживал его.
— А вашего-то Исаака Эмпедокловича любезного сократили. Вот вам и покровитель.
— И правильно сделали. Бездельник, неуч, выскочка… Я с ним давно в контрах.
Душескреб явно сбился с панталыку. Он привык, что люди обижались, спорили с ним. А тут, что он ни говорил, все, видимо, доставляло удовольствие хозяевам. Он все-таки вяло похвалил Исаака Эмпедокловича и заявил, что уход этого достойного человека — тяжелая потеря.
— А, между прочим, все поговаривают, что нелады у вас дома.
— Да вы разве не слышали, мы вчера в загс ходили и отрасписались.
— Ну, это вы зря… Я привык правду-матку, извините… Вы такая пара…
И он долго расхваливал друг другу супругов, млеющих от удовольствия.
Видя, что ничто не действует, гость пустил свое последнее и верное испытанное средство.
— А что вы это как похудали? Кожа да кости прямо…
— Миленький, правда? — заликовал хозяин. — Вот спасибо-то. Доктор-то ведь у меня ожирение нашел. Немедленно худейте, говорит. Вот я и стараюсь. Значит, похудел? Ура!
Душескреб помолчал и, не допив чай, распрощался. Он был подавлен и смят. В дверях он по привычке опять что-то сказал насчет запоров и воров.
— А то там внизу какой-то тип ходит…
— Это караульщик, — сказала хозяйка.
Душескреб хлопнул дверью. Торжествующие супруги, захваленные и счастливые, осмотрели свою квартирку, такую расхваленную и уютную, и, как полагается в хорошем конце рассказа, поцеловались.
Рисунок Кукрыниксы
ШЕПТУН
Н. КатковЮМОРЕСКИ
1. Затмение
Матрена Индюшкина, маленькая худая женщина с колючим носиком и узкими острыми губами, увидела большую очередь и рысцой перебежала улицу, спеша к магазину.
— Чего привезли-то, милай? — спросила она у долговязого курносого парня в очках, стоявшего недалеко от двери, которую, судя по времени и устанавливавшемуся порядку в очереди, вот-вот должны были открыть.
— Трикотаж! — громко ответил парень и засмеялся, поглядев и на передних и на задних в очереди.
Некоторые подхватили его смех, другие заулыбались, разглядывая Матрену. Она тоже посмеялась:
— Люблю веселых! — И снова спросила у очкастого: — А чего из трикотажа, не знаешь?
— Все есть, заграничный!
Индюшкина заволновалась и знаком попросила парня наклониться.
— Пустишь впереди себя? — зашептала она ему в ухо. — Скажи: стояла, мол. А?
— Вставай, ладно.
— Я, граждане, занимала! — сказала Матрена, влезая в очередь. — Не подумайте…
Протестовать никто не стал.
Индюшкина слегка толкнула очкастого локтем:
— Чего купить-то хочешь?
— Я? — парень в очках снова засмеялся. — Мне много не надо!
Матрена серьезно посмотрела на него, задрав колючий носик, и мигнула. Парень склонился.
— Всего бери, — зашептала она. — Денег дам.
— Или торгуешь? — спросил парень.
Матрена нахмурилась.
— А самой, что ли, не надо? Эх, сколько надо-то!
— Вот и приходится, да? — Очкастый вытянул из-за отворота пальто клочок рубашки.
Индюшкина с подозрением покосилась на него, но, поймав смеющийся взгляд, успокоилась, весело сказала:
— А хоть бы и так. Тебе-то что? Ты мне не переплачивал. Ну, возьмешь?
— Ладно. Когда дойдем.
Матрена незаметно напирала на стоявшего впереди человека в сером клетчатом пальто, как будто очередь уже пускали, а он не спешил двигаться. Человек наконец почувствовал напор и обернулся. У него было узкое носатое лицо и маленькие черные глаза.
— Вперед хотите? — спросил он без улыбки.
— Я ничего. Жмут, — смущенно объяснила Матрена.
— А я говорю: вперед хотите?
Индюшкина поняла и обрадовалась:
— Ой, какие культурные люди! А как другие посмотрят?
Ей ответили:
— Становитесь.
— Одну можно. Ничего!
— Коне-е-чно.
— Вот спасибо! А то дите у меня дома ждет, — соврала Матрена.
Она поглядела на парня в очках и многозначительно спросила:
— Ладно?
Парень засмеялся.
— Раз обещал — сделаю!
Матрена пошла к двери.
Через несколько минут магазин открыли, и Индюшкина первой ринулась к прилавку, не замечая ничего, кроме продавщицы в белой вязаной кофточке.
— Фамилия? — спросила продавщица, держа наготове бланк.
— Это зачем еще? — грубо сказала Матрена, неприязненно глядя на полные крашеные губы продавщицы. — Трикотаж давай!
Девушка за прилавком взвела брови:
— Какой трикотаж?
В магазине грянул смех.
Красная, растерянная Матрена только теперь заметила, что все полки забиты книгами. Она взвизгнула и шарахнулась к двери.
Когда смех немного улегся, человек в клетчатом пальто, хранивший все время серьезность, сказал курносому парню, протиравшему очки:
— Петр, может, зря подшутили?
— Ничего не зря! — ответил парень. — Это же спекулянтка, я хорошо ее знаю.
А Матрена, выскочив из двери, прочитала на вывеске: «Подписные издания».
Магазин «Трикотаж» был рядом и, как всегда, никто не ломился в него.
2. Объяснение в любви
Андрей Ильич Миронов, пожилой человек с блестящими рожками залысин, сидел за столом рядом с Ией Петровной, молодой женщиной, у которой красиво сияли золотистые глаза. Эти глаза и сгубили Миронова, едва он выпил третью рюмку. Жена его уехала отдыхать к матери, и он, почувствовав себя одиноким, вдруг принялся настойчиво предлагать молодой соседке то сыр, то конфеты, то капусту, которую, как выяснилось, Ия Петровна очень любила. Миронов тут же сообщил ей, что в Древнем Риме капусту потребляли в сыром виде и считали, что она повышает бодрость духа. Затем Андрей Ильич пошутил:
— Между прочим, существует гипотеза: у людей, любящих капусту, отдаленными предками были зайцы.
Ия Петровна звонко рассмеялась. Миронова это окончательно сразило.
— У вас чудный смех, — сказал он, и ему стало грустно, ибо он влюбился и, подобно всем влюбленным, жаждал ответного чувства.
Когда гости начали расходиться, Миронов присоединился к ним, так как тоже был гостем, и навязался Ие Петровне в провожатые. Судя по всему, молодая женщина не догадывалась о его чувствах или делала вид, что ничего не понимает.
Миронов был мрачен и поэтому заговорил о непрочности человеческого бытия.
— Вы слышали о взрывах на солнце? — спросил он.
Ия Петровна изобразила на своем прелестном лице удивление, хотя читала о солнечных взрывах: отвлеченный разговор ее устраивал.
— Об этом писали газеты, и журналы, — сенсационно продолжал Миронов. — На солнце произошло два колоссальных взрыва. Ничего похожего до сих пор не наблюдалось. — Миронов говорил таким уверенным тоном, словно был ровесником солнца или постарше его лет на десять. — Еще один-два подобных взрыва, и светило погаснет. Человечество, со всеми его стремлениями, муками, радостями и, я бы сказал, колебаниями, погибнет. — После слова «колебаниями» Миронов устремил многозначительный взгляд на Ию Петровну.
— Но люди, вероятно, придумают какое-нибудь другое солнце! — возразила она, не замечая его красноречивого взгляда. — Ведь теперь есть атомная энергия.
— Ничего не придумают! — решительно отрубил Миронов. — Человечество беспомощно перед космическими катастрофами, поверьте мне.
— Значит, мы погибнем?
— Неизбежно! Мне жаль вас, Ия Петровна. Вы молодая, красивая. У вас чудесное имя: Ия! Оно звучит, как тонкая музыка…
— Ия — сокращенно, а полное имя — Продукция.