Г. РыклинВТОРОЕ ЗЕРКАЛО
Мне рассказали, что Горшечкин, приходя домой, обращается к жене с речью:
— Настоящим сообщаю для вашего сведения о своем приходе и при сем прилагаю горячий привет. Благоволите поставить меня в известность о проценте готовности обеда на сегодняшний день, о часе приема пищи и какой первый пункт повестки дня: суп с клецками или борщ со свининой…
Сначала я, грешным делом, подумал, что это шутка. Но, поразмыслив малость, пришел к выводу: это на него похоже! Пусть даже чуть-чуть преувеличено, но в общем Федя Горшечкин именно так и разговаривает.
Федя Горшечкин уверен, что так надо разговаривать. Зачем думать над своей речью, когда есть готовый набор проверенных слов и фраз?
Я вспомнил далекие годы. Мы с ним вместе учились в школе, в старших классах. Уже тогда, на заре туманной юности, Федя чурался всякого проблеска самостоятельной мысли. Он аккуратно повторял чужие слова. Особенное пристрастие имел он к пышным фразам.
Говорят, что глаза — зеркало души. Не спорим, но добавляем: вторым зеркалом души является язык.
Язык Феди Горшечкина всегда свидетельствует о засорении его мозгов такой ерундой.
Как-то в ту пору я познакомил его с девушкой. Дело было вечером, а девушка была очень поэтически настроена и спросила Горшечкина:
— Вам нравится гулять при луне?
— Про Луну мы еще не проходили, — ответил Горшечкин, — но знаю, что она спутник Земли и согласно данным науки является небесным, извините за выражение, телом…
Все его классные сочинения были очень чистенькие, аккуратные и похожи друг на друга, как одна заплата на другую. О Евгении Онегине: «Это был продукт своей эпохи». О Печорине: «Это был продукт своей эпохи». О Тарасе Бульбе: «Это был продукт своей эпохи». О Марфе-Посаднице: «Это был продукт своей эпохи».
Словом, вся литература, вся история были превращены учеником десятого класса Горшечкиным в большой продуктовый магазин.
Сейчас, надо полагать, этому «продукту» уже под сорок. Судя по тому, что мне, приезжему человеку, рассказали о нем его сослуживцы, Горшечкин ничуть не изменился.
Ему по-прежнему лень думать. Ему по-прежнему нравятся двадцатилетней давности формулировки, давно взвешенные и расфасованные, — бери и пользуйся.
На собраниях он выступает с речами, в которых отмечает, что «международное положение чревато последствиями» и что «в отдельных звеньях еще не изжиты недостатки».
Я решил навестить Горшечкина и лично убедиться, как он живет и существует. Предварительно созвонившись с ним, я однажды вечером пошел к нему на квартиру. Принял он меня радушно.
— Пламенный привет, дорогой товарищ! — с этими словами обратился он ко мне.
Я не понял, шутит ли он своим «пламенным» приветом или говорит серьезно. Но тут же вспомнил, что Горшечкин боится юмора, как огня.
Сели. Помолчали. Потом для оживления говорю:
— Погода сегодня чудесная.
— Да, — ответил он, — ветер юго-западный, слабый до умеренного. Утром ожидаются заморозки на почве.
— Это по сведениям бюро прогнозов? — спросил я его.
Он на меня косо посмотрел и после небольшой паузы спросил:
— Ты все шутишь? Это хорошо. Как говорит наш заврайздравом товарищ Лемешко: «Смех — признак здоровья».
— А как твое здоровье, Федор? Ты всегда был могуч и крепок, бодр и весел.
— Ты все шутишь?
— Да, — сказал я, — согласен с твоим высокоавторитетным Лемешко: «Смех — признак здоровья».
— Я плохо выразился, что ли? Формулировка четкая. Хотя, правду сказать, малость того… подержанная. Но зато никакой ошибки.
— А давай, Федор, разговаривать без формулировок и цитат.
— Это ты вполне прав. Как метко выразился однажды наш третий секретарь горкома товарищ Капустин, «в свободном слове есть отрада».
— Это еще до Капустина сказал известный поэт.
— Не знаю. От поэта не слыхал, а от Капустина слыхал.
— Но мы же, Федор, условились говорить без цитат. Побеседуем просто, по-товарищески, по-человечески. А то, если записать твой разговор, многие не поверят. Скажут: старомодный тип…
— Ты все шутишь?
— Нет, я серьезно… А как у тебя, Федор, на работе?
— Наметил сокращение бумажной волокиты и рост внимания к живому человеку. Однако в отдельных звеньях еще не изжито.
— Ну, и попадает тебе за эти отдельные звенья?
— Не считаю нужным скрывать. Попадает. Недавно в нашей стенгазете был фельетон. Я сразу осознал и дал развернутую критику своих ошибок… Но малость и посмеялся.
— В чем дело?
— В том фельетоне, смеха ради, сказано, что к таким заболевшим канцелярщиной людям, как Горшечкин, надо применять особый курс водолечения: два раза окунуть в глубокий бассейн, но вынуть только один раз. Очень смешно. Не правда ли?
— А как у тебя с учебой?
— Охвачен лекциями и консультациями.
— Бываешь в театре, Федор?
— В прошлом году смотрел пьесу не то «Вешние вздохи», не то «Вешние воды».
— Ну и как?
— Спектакль имеет большие достоинства, хотя и не свободен от больших недостатков…
— Федор! — воскликнул я в отчаянии. — Остановись!
В это время в комнату вбежал мальчуган лет двенадцати.
— Чего тебе, Петя? — спросил его Горшечкин.
— Папа, вот я написал… Домашнее сочинение… О Борисе Годунове…
Горшечкин начал читать и сразу нахмурился:
— Ну, чему вас там учат в школе? Штамп. Шаблон… Борис Годунов — продукт своей эпохи… Даже смешно… Ну, иди. Посиди еще над сочинением. А главное, самостоятельно подумай… И зачеркни все «продукты».
— Правильное замечание, Федор! От души приветствую!
— Формулировка отличается неточностью. Что значит: от души? Все разговоры о душе отвлекают трудящихся от насущных задач культурного строительства, потому что…
— Позволь мне, Федор, тоже привести одну цитату. Как сказал один приезжий докладчик: «Каким ты был, таким остался». Прощай!
На этом мы и расстались.
В. СанинКОШМАРНАЯ ДОЛЖНОСТЬ
Степан Васильевич Куклин неожиданно почувствовал, что его плечи пригнуло к земле тяжкое бремя популярности. Неделю назад его назначили директорам института, зазвонил телефон и — началась чертовщина!
— Степан Васильевичу наше с кисточкой!
— Здравствуйте, — сдержанно произнес директор.
— Ну, как живем, хлеб жуем, Степан?
Директор поежился.
— Простите, не имею чести… с кем я говорю?
— Ишь ты, друзей уже перестал узнавать. Мышкин говорит, Илья.
Степан Васильевич доподлинно знал, что ни один из его знакомых не является Мышкиным. Стесняясь, он сказал об этом абоненту.
— Экой ты! Как бутылки с трещинкой сдавать, так «Здорово, Илья!», а как друг позвонил — в кусты!
Теперь Степан Васильевич смутно припомнил, что год назад жена послала его сдавать посуду, и принимал ее бородатый детина по имени Илья.
— Хм… Почему же, почему же, — с трусливой предупредительностью пробормотал Куклин. — Ну и как, Принимаете, значит, посуду? — закончил он, поражаясь наивности вопроса.
— Принимаем, браток! — гремело в трубке. — Дочка школу кончила, понял? Потолковать надо. Так приходи посуду сдавать, неси с трещинками, щербатые — все у приятеля возьму! Ну, жму.
Не успел Степан Васильевич опомниться, как в кабинет вкатилась дебелая дама с куриным хвостом на шляпе.
— Полина Трофимовна Вздор, — трескучим голосом сказала дама и величественно протянула Куклину руку, которую тот нерешительно пожал. — Я таким вас себе и представляла, мужественным и прекрасным!
Степан Васильевич сконфуженно хрюкнул, подбоченился и с недоверием покосился на зеркало в гардеробе. На него смотрело помятое лицо человека, уже много лет ведущего утомительную борьбу с катаром желудка.
— Чем обязан? — предупредительно спросил он.
— Вот именно! — восторженно подхватила дама, раздавливая кресло. — Вот именно обязаны, дорогой земляк! Не проходит дня, чтобы мы в нашем далеком Гусевске не вспоминали о вас. Ах, золотое детство!
Дама вытащила платок, вытерла уголки глаз и лукаво спросила:
— Небось забыли про нас — Вздоров? И не отнекивайтесь, проказник вы этакий, вы за мной бегали и за косы дергали!
— Ни за кем я не бегал, гражданка, — нервно сказал директор, — и никогда в Гусевске не жил. Вы обознались.
— Ну, значит, то был ваш однофамилец, — не унывая, трещала дама, — а он все равно бегал и дергал, вот.
— Что вам угодно? — возмутился Степан Васильевич.
— Мне угодно сказать вам, что у нас есть дочь!
У директора екнуло сердце, и он лихорадочно начал рыться в памяти, перебирая грехи молодости.
— У кого это — «у нас?» — испуганно спросил он. — Надеюсь, вы не…
Дама игриво улыбнулась.
— Девушка — загляденье, вся в меня! Поет, играет в пинг-понг, танцует — чудо! Так примете ее в свой институт? — неожиданно закончила она.
— Если пройдет по конкурсу, — металлическим голосом сказал директор. — Всего хорошего.
После посещения очередного визитера Степан Васильевич почувствовал тихую грусть. Только теперь он понял, почему коллеги-преподаватели смотрели на него с таким глубоким сочувствием, когда узнали о его назначении.
— Боже! — сказал он себе. — Огради меня от визитеров и сохрани нервы!
Не тут-то было. Прошли приемные экзамены, и…
— Товарищ Куклин? Вас категорически приветствует Михаил Стрептоцид!
— Здр!
— Вам нужны новые штаны?
— Что?!
— Ну, ко мне на базу поступила партия зеленых штанов, самых модных. Сколько штук вам оставить?
— Сын, дочь, племянник?
— Видите ли, мой племянник сдавал…
— Дзинь! — полетела трубка.
А когда жена позволила и сообщила, что на квартиру заехал какой-то усатый джигит и привез живого барана с нижайшим поклоном «директору Степану», Куклин не выдержал. «Пройдусь немного, — решил он, — а то с ума можно сойти». Держась за сердце, он вышел и, сутулясь, пошел по улице.
Неожиданно он обратил внимание на вывеску: «Отдел н