— Все как будто, — вздохнул председатель, чувствуя смутную тревогу.
Секретарь протянул ему руку.
— Действуй! Через три дня жду рапорт.
Председатель возвращался в свой колхоз, преисполненный разноречивых чувств. «Помощь, действительно, мощная. Мой рапорт, как пить дать, первым будет. В районной, а может, и в областной газете упомянут мою фамилию. А это, брат, прибавка к авторитету. Товарищ Накачаев будет более расположен ко мне, станет обходительнее. Можно тогда через него нажать на райпотребсоюз и заполучить лес и цемент. Это с одной стороны. А с другой? За эти машины платить придется и, видимо, немало… Невыгодно для колхозной кассы… Ну, нехай. Ради рапортажа стоит!»
Утром следующего дня в колхоз приехали автомашины, обещанные Накачаевым. А на третьи сутки Непейпиво звонил в райком:
— Прохор Семенович! Рапортую! Первая заповедь выполнена досрочно! Что? Рапорт на ваше имя пошлю нарочным.
Через несколько дней Непейпиво читал в районной газете свой рапорт и самодовольно улыбался. Вскоре он увидел в областной газете рапорт о досрочном выполнении плана хлебозаготовок за подписью секретаря райкома и председателя райисполкома.
А еще через несколько дней бухгалтер колхоза занес в кабинет председателя присланный счет на оплату автомашин, перевозивших зерно с токов колхоза «Рассвет» на элеватор. Посмотрев на цифру, Непейпиво оторопело произнес:
— Это же что получается?
— Получается то, что мы плохие хозяева, — ответил бухгалтер. — За сданную государству пшеницу мы получим двадцать тысяч рублей, а за автомашины, которые возили выращенное нами добро, мы должны заплатить двадцать четыре тысячи рублей. За наше зерно да с нас же!
— Вот-то помогли! — яростно зачесал затылок Непейпиво. — Рапортанули, нечего сказать! Спасибочко Прохору Семеновичу… Вот что, бухгалтер, о такой ситуации молчок, рапортовать на общем собрании не будем. Натянем на чем-нибудь другом. Подберем кое-какие продукты и пошлем на Север или на Урал. Этим и покроем. Понял?
Бухгалтер вышел из кабинета, а Непейпиво все продолжал яростно чесать затылок, приговаривая:
— Кабы знал, кабы знал…
ТРУТЕНЬ
Рисунки А. Каневского
ЗАКРЫТИЕ ЛЕТНЕГО СПОРТИВНОГО СЕЗОНА
Иван СтаднюкНА ПОБЫВКЕ
Эх… любовь!..
Скажите, кто имеет что-нибудь против любви?.. Никто! Нет, по моему мнению, человека на земле, который бы сказал, что любовь, мол, пустячное дело и такое прочее. Ничего не имею против любви и я, сержант Советской Армии, Максим Перепелица.
А вот если спросить у кого-либо из вас, что такое любовь? Ответить, конечно, можно, но очень приблизительно, потому что точных слов для этого люди еще не придумали. И у меня нет таких слов, которые можно сложить в рядочек, поглядеть на них и узнать эту вроде и разгаданную, но все еще тайну.
Но есть у меня другое. Есть у меня понимание, что любовь, кроме счастья и радости, приносит человеку немало таких минут, которые горше самой старой полыни, самой желтой хины. Впрочем, все об этом знают, и, несмотря ни на что, все готовы за любовь по целой скирде полыни сжевать и проглотить по мешку хины, потому что без любви не прожить человеку на белом свете.
Однако слова — еще не факт. А наш брат военный привык разговаривать языком фактов, чтобы в каждом слове была суть. Вот я и перейду к фактам.
Вы уже знаете, и это, конечно, никого не удивит, что у меня, сержанта Максима Перепелицы, есть на Винничине дивчина Маруся, по фамилии Козак. Одним словом, люблю я Марусю, да так люблю, что не только словом — песней об этом не скажешь! Скоро два года будет, как служу в армии, и за это время много пришлось почте поработать: часто обменивались мы с Марусей письмами, и в тех письмах каждая строчка, каждая буква любовью дышала.
И вот мне и моему другу-земляку, тоже сержанту, Степану Леваде предоставил командир полка краткосрочный отпуск на побывку домой. Поехали мы. Всю дорогу только и говорили, что про полк да про нашу Яблонивку. Как оно в селе? Ведь давненько мы там не были. Душа кричит — так хочется домой. Ну, конечно, и о наших девушках говорили. Степан — о Василинке Остапенковой, а я — о Марусе Козак. Степан, правда, больше слушал да думал. Любит он подумать; лишнего слова не скажет. Да кто не знает Степана Левады? Учителем бы ему быть, до того он рассудительный.
В Винницу поезд пришел на рассвете. Отсюда до Яблонивки рукой подать. Какой-нибудь час узкоколейным поездом проехать да еще часочек пешком пройтись.
Но поезд узкоколейный отходит не скоро. В самый раз времени хватит, чтобы привести себя в порядок. Дорога-то позади не близкая — запылились, обмундирование на нас поизмялось. А разве может солдат появиться среди людей, а тем более в родном селе, в помятом мундире?
Вот и направились мы в комнату бытового обслуживания при новом вокзале. Часа два утюжили там нас, пуговицы чистили, свежие подворотнички к мундирам пришивали. Вышли мы из той комнаты, как женихи, нарядные.
Наконец, Перепелица и Левада заняли места в вагоне узкоколейного поезда. Значит, мы почти дома. Оглядываемся со Степаном на людей — может, кого из Яблонивки увидим. Но разве в такую пору кто уедет из села? Весенние работы в разгаре! Однако в соседнем купе замечаю знакомую жинку в белой хустынке. Да это же тетка Явдоха!
Так и рванулся я к ней.
— День добрый, титко Явдохо! — говорю.
А она глядит на меня и не узнает. Потом всплеснула руками и отвечает:
— И-и-и, Максим Кондратов! Неужто ты? Своим очам не верю!
— Он самый, — отвечаю.
— Хлопчик мой славный! Ой, який же ты став! Сидай со мной рядом да дай поглядеть на тебя! Ни за что не признаешь, изменился, вырос. А похорошел как!… — и запела, запела. Не голосок у тетки Явдохи, а прямо мед. Умеет человеку приветливое слоро сказать.
— Остановитесь, титко! — говорю ей. — Хватит слов. Нам цветы треба, шампанского!
Дробный смешок Явдохи то всему вагону рассыпается.
— Хватит, — говорит, — что я тебя, дурная баба, провожала цветами.
— Ну тогда, — отвечаю, — отпустите трохи гарных слов для Степана. Смотрите, какой вон генерал у окна сидит, — и указываю ей на Степана.
— И правда! — всплеснула руками Явдоха. — Батеньку мой, правда, Степан!.. Степана! Степаночку! Ходи сюда!
— Иди, иди, Степан, не важничай, — поддерживаю я. — Это же титка Явдоха. Не узнаешь?.. Кажись, не узнает.
— Узнаю, — отвечает Степан и подходит к нам. — Здравствуйте, титко! Хорошо, что встретили вас. Про село нам расскажите. В курс яблонивских новостей введите. Ну, как живете?
— Сами побачите, — отвечает. — Живем, беды не знаем. А я вот возила своей Оленьке трохи пирогов да яичек. Студентка она у меня, на учительницу учится. А вас и не ожидают дома, не знают, что гости дорогие едут. Оце радость батькам! Оце счастье яке! — снова запела тетка Явдоха. — А вас на станции не встречают?
— Нет, — говорю, — хотим неожиданно нагрянуть.
— А так, так, — соглашается Явдоха, — неожиданно, неожиданно. От станции машиной нашей подъедем. Сегодня Иван Твердохлеб возит удобрения в колхоз.
— Как он там, Иван? — интересуюсь.
— Ничего. Хату ставит, женится. Слышала — скоро свадьба.
Ого! Люблю оперативность.
— А кто невеста? — спрашиваю. — Яблонивская?
— Эге ж, ваша, сельская, — отвечает Явдоха. — Славная дивчина, хоть и вертлявая трохи — Маруся Козак…
Своим ушам я не поверил.
— Маруся Козак?! — переспрашиваю у тетки.
— Эге ж, Маруся… — и вдруг голос тетки Явдохи осекся. Всполошилась она и затараторила: — Ой, що ж я балакаю! Брешут люди, а я, дурна баба, передаю вам. Не может того буты! Сам побачишь, Максима, что все это брехня чистая! Люди и не то еще могут наговорить…
Одеревенел Максим Перепелица. Ни рукой, ни ногой, ни языком не могу пошевельнуть. Тетка Явдоха еще что-то говорит, а я оглох. Уставил глаза в окно и света белого не вижу. «Неужели Маруся дурачила меня все время? А письма какие писала, обещала ждать Максима…»
Эх, Маруся, Маруся! Вот и колеса вагона вроде выбивают: «Маруся-Маруся-Маруся… Обманула-обманула-обманула…» Проклятые колеса!
Чувствую, Степан трясет меня за плечо.
— Пойдем, — говорит, — постоим на площадке, курить хочется.
Вышли. Степан даже в лицо мне боится глянуть. Спрашивает:
— Выдержишь, Максим?
Я заскрипел зубами, вздохнул тяжело и твердо, со злостью, сказал:
— Выдержу! Еще и на свадьбу к Марусе пойду…
Но, скажу я вам, такой обиды еще никто в жизни не наносил Максиму Перепелице. Да и не только в обиде дело. А с сердцем мне что делать? Не выбросишь же его! Прямо огонь в груди горит. Но никуда не денешься. Припоминаю, что Иван Твердохлеб — хлопец действительно красивый, боевой, в армии служил. Знать, Максиму далеко до него, раз Маруся забыла Максима…
Когда на нашей станции сошли мы с поезда, тетка Явдоха предлагает:
— Поедемте к складам, там машина…
— Нет, — перебиваю ее, — нам хочется на поля яблонивские поглядеть. Пешком пройдемся, у нас чемоданы нетяжелые.
— Верно говоришь, Максим. Пошли, — поддерживает меня Степан.
— Ой, разве так можно?! — всполошилась Явдоха. — Вроде и домой не спешите. Возьмите хоть семечек на дорогу, чтоб не скучно было. Вон их у меня сколько в кошелке осталось. Гарбузовые! Небось забыли там, в армии, какие они, гарбузы, есть? А парубкам нельзя про гарбуза забывать. — И тетка Явдоха уже на ходу сняла с меня фуражку и насыпала в нее тыквенных семечек — крупных, поджаренных. Степан выгребает из своей фуражки семечки в карман, а я гляжу на свою порцию и закипаю от злости. Не намекнула ли мне этим тетка Явдоха?.. Конечно, намек! Забыл, мол, Максим, что такое гарбуз, так не забывай…
Как махнул я из фуражки семечки на землю, Степан даже свистнул от удивления. А потом горько усмехнулся, вспомнив обычай наших девчат подносить нелюбому парубку, который сватается, тыкву в знак отказа. Поэтому яблонивские парубки больше смерти боятся тыквы. Подцепить хлопцу гарбуза — хуже чем солдату наступить на мину!