– Кто из этих людей поддерживал с Ившиным отношения?
– Да кроме Рогова, пожалуй, никто, – пожал плечами Максим Георгиевич. – Паша очень высоко взлетел, да и в стране почти не бывает. Так что из старых приятелей у него только я да Сергей Рогов остались.
– Хорошо, но, возможно, Ившин упоминал в разговоре, что кто-то из старых знакомых хотел с ним встретиться или звонил ему, может быть, просил о помощи? Я слышал, что Ившин занимался благотворительностью, и иногда к нему обращались за помощью напрямую.
– Да, действительно, такое случалось. Он иногда помогал устроить кого-то на лечение, оплачивал операции, – согласно кивнул Максим Георгиевич. – Но ничего такого мы не обсуждали. Разговоры были примерно в таком духе: а помнишь, в девяносто шестом мы у Толика на даче были, вот он здоровую щуку поймал, да, а сейчас Толик старую дачу продал, а у Тани недавно внучка родилась, а у Пети инфаркт был, и так далее. Пустая болтовня.
– А как вы думаете, кто мог отравить Ившина? – потеряв надежду выудить из друга что-то стоящее, спросил Никита.
– Представления не имею. У Павла не было врагов, да и в России он появлялся нечасто, представить себе не могу, кто это сделал, – печально покачал головой Максим Георгиевич.
– Это мог сделать кто угодно, – диссонансом прозвучал сухой, резкий голос его супруги.
– То есть? – с живостью обернулся к ней Никита.
– Ну что же тут непонятного? Павел был человеком успешным, состоятельным и за годы своей карьеры, как и все успешные люди, нажил немало недоброжелателей. Не скажу – врагов. Это слишком сильное слово, – одернула сама себя Ирина Смолякова. – К тому же Павел был добрым, мягким человеком, воспитанным и неконфликтным. Некоторые воспринимали его мягкость как слабость и рассчитывали нажиться за его счет или без особых хлопот добиться для себя какой-то выгоды. И вот тут их ждало разочарование. Павел при всей своей мягкости имел твердый характер и принципы. Да, он никогда не скандалил и не ввязывался в конфликты, но твердо и уверенно отстаивал свою позицию. И вот люди не совсем порядочные и не очень умные, сталкиваясь с его твердым сопротивлением и неподатливостью чужому влиянию, чувствовали себя обманутыми. Они страшно злились, полагая, что Ившин еще более хитрая и ушлая сволочь, чем они сами. Простите за резкость. Иногда они, переоценив собственные силы и мягкотелость Павла, попадали, как сейчас принято говорить, «на деньги», иногда не могли на нем заработать, а упущенная выгода тоже вещь болезненная. Иногда в следствие принципиальности Павла рушились чьи-то честолюбивые планы. В любом случае есть немалое число таких вот искателей легкого успеха за чужой счет, кто имеет определенные счеты к Ившину.
– А вы можете привести примеры?
– Надо подумать. Муж уже сказал вам, что последнее время мы с Павлом виделись нечасто, да и в России он появляется только наездами, так что все подобные случаи имели место быть до его отъезда в Штаты, – потирая длинными сильными пальцами подбородок, пояснила хозяйка дома. – Ну, вот взять хотя бы историю развода Павла с Анной. Аня тогда погорячилась, и напрасно, они были прекрасной парой, думаю, оба потом жалели о случившемся.
– А что было с разводом? – хотя Никита и имел общее представление о той истории, но решил, что не будет лишним выслушать версию Ирины Смоляковой.
– В оркестре у Павла появилась одна нахальная девица, Павел взял ее по рекомендации каких-то знакомых, и, мне кажется, девица с самого начала имела на Павла виды. Так вот, на гастролях ей удалось совратить его, а затем она стала требовать продолжения отношений, навязывалась, скандалила. Даже явилась к Анне с какими-то видеозаписями. В общем, Ившины развелись. Но Павел девице дал жесткую отставку, к тому же выгнал из оркестра, по сути, с волчьим билетом. К тому времени Павел уже имел имя влияние в мире музыки и, насколько мне известно, сделал так, что эта авантюристка не смогла устроиться ни в один приличный оркестр города. Ты помнишь, Максим?
– Да. Действительно, так все и было. Павел тогда очень переживал развод.
– А еще был случай в конце девяностых. Какой-то приятель пытался вовлечь Павла в строительный проект, элитные коттеджи или что-то в этом роде. Он обещал золотые горы, очень наседал на него, говорил, что это невероятно выгодное вложение, что Павел получит сто процентов прибыли, и так далее, и тому подобное. Он очень наседал, Павел уклонялся, и в конце концов выяснилось, что этот тип украл деньги инвесторов, наделал долгов, а когда обман вскрылся, сбежал за границу. Но, прежде чем сбежать, обвинил Павла в том, что из-за его жадности он не смог довести проект до конца. Дикость, конечно, но так все и было.
– Да, да, – энергично закивал Максим Георгиевич. – Всякие мошенники так к Павлу и липли. Я думаю, это одна из причин, почему он уехал. Его просто осаждали всякие искатели выгоды, на нем всегда пытались нажиться. На его имени, таланте, на его деньгах. А Павел действительно был слишком мягок, чтобы назвать в лицо прохвоста прохвостом. А подлеца – подлецом.
– Очень интересно. Будьте любезны, сообщите мне имя и фамилию того инвестора. А также девицы, из-за которой развелся Ившин. А заодно и всех обиженных, кого вы вспомните.
С музыкантами оркестра Артем встретился в концертном зале Мариинского театра, где они готовились к вечеру памяти композитора. Только сначала ему пришлось поскучать, дожидаясь окончания репетиции. Буфеты были закрыты, симфоническую музыку он не любил, так что время ему пришлось коротать в компании айфона, позевывая от скуки в мягком, уютном кресле партера. Он так зазевался, что едва не проспал конец репетиции.
– А, Артем, ну что у тебя, беседовал с музыкантами? Что-то ты быстро, – отрываясь от компьютера, заметил капитан Гончаров.
– Да. Половина из них оказались нерусскими. Американцы, немцы, француз, итальянец, еще кто-то. В общем, из русских только пианино, в смысле фортепьяно, вторая скрипка, арфа, флейта и виолончель. Вот список оркестра, там помечено, кто откуда, – протянул капитану листок Артем.
– И что удалось выяснить?
– Павел Ившин – талант, гений, все его любили, все уважали. В общем, знакомая песня. Но вот арфистка заметила, что в последние дни Ившин был какой-то озабоченный. И как ей показалось, из-за Наумкина. Она видела, как они несколько раз разговаривали после репетиции, причем Наумкин был подчеркнуто бодрый и веселый, а вот Ившин как раз озабоченный и недовольный. Точнее, встревоженный. Арфистка даже стала опасаться, вдруг им за выступление не заплатят, такое случалось в девяностые, и она по старой памяти побаивалась. Она даже к Ившину подходила с этим вопросом, но тот заверил ее, что все в порядке, волноваться не о чем, и его настроение к делам оркестра отношения не имеет.
А виолончелист запомнил какого-то человека с бородкой, в костюме, он несколько раз пытался с Ившиным встретиться после концерта, но его не пустили. Виолончелист объяснил, что у Ившина было много поклонников и даже фанатов, но он очень уставал после выступлений, буквально выкладывался до последней капли и поэтому избегал какого-либо общения после концертов. Этот момент всегда заранее оговаривался с принимающей стороной. Поэтому Павла Владимировича выводили под охраной через какой-то боковой вход, чтобы его никто не видел. И тот человек так ни разу с ним и не встретился. Потом того же человека вспомнили и флейтист с пианистом. Пианист его видел и после репетиции, тот скандалил на проходной, требуя пропустить к Ившину. Естественно, его не пустили.
– А кто он такой? Как зовут?
– Неизвестно. Он вроде бы представлялся охраннику, даже фамилию называл, но тот его не слушал, мало ли к знаменитости психов рвется. Знакомые люди по телефону позвонят или в гости придут, а незнакомых и пускать нечего. Все, что помнит охранник, это то, что тот сперва музыкантом, а потом журналистом представлялся.
– Негусто. Что-то еще?
– Нет. Больше ничего интересного.
– Ладно, тогда так. Надо пригласить этого пианиста с виолончелью, пусть фоторобот составят того типа. Потом предъявим техническому персоналу и остальным музыкантам, а заодно родственникам Ившина и домработнице, может, кто-то опознает.
И насчет Наумкина – надо бы прощупать, чем дышит этот господин, как обстоят дела с его компанией и финансами. Но этим я займусь сам. Артем, продолжай работать с музыкантами, Никита, разыщи всех недовольных Ившиным по списку Смоляковых, выясни, как живут, чем дышат.
Глава 9
Июнь 1982 года.
Дачный поселок под Ленинградом
Максим сидел у распахнутого в сад окна и бездумно вертел в руках камертон, любуясь золотыми бликующими гранями, щурясь от отраженных полированной безупречной поверхностью солнечных лучиков, наслаждаясь приятной тяжестью на ладони. Камертон действовал на него завораживающе. С тех пор, как он несколько дней назад разыскал на пыльной книжной полке продолговатую потертую бархатную коробочку с камертоном, что-то неуловимо изменилось в его жизни.
Максим не мог сказать, что именно, он даже не сразу это заметил, но в нем словно проснулась какая-то тонкая, чуткая струна и зазвучала, сперва тихо, едва слышно, как далекое замирающее эхо, потом увереннее и громче.
Теперь голос струны стал силен и звонок. Он был яснее и чище, чем все окружающие Максима звуки. Он наполнял его до краев, требуя выхода, толкая к действию. Это чувство было сродни тому, что в художественной литературе описывали как сладкую муку. С ней было невыносимо жить, но потерять это чувство, расстаться с ним было бы еще больнее и мучительнее.
Максим положил камертон в нагрудный карман и, крадучись, словно стесняясь своего порыва, подошел к старому, накрытому серым от пыли чехлом роялю.
Максим когда-то занимался музыкой, даже несколько классов музыкальной школы окончил по классу баяна, а потом увлекся спортом, забросил музыкалку. Было это очень давно, в детстве. А потому, подняв крышку старого расстроенного инструмента, Максим, смущенный своим порывом, просто легко коснулся пальцами нескольких клавиш. Звук получился чуть дребезжащий, жалкий, и Максим хотел было захлопнуть крышку. Но пальцы сами потянулись к клавишам, на этот раз изобразив простенькую коротенькую мелодию. Максим удивился и попробовал повторить, добавив к ней несколько нот.