– Любопытно, – сдержанно проговорил Александр Юрьевич. – Но все это, как я понимаю, дела давно минувших дней. А вот ваши отношения с Ившиным – дела сегодняшние. И финансовое ваше положение, насколько я понимаю, незавидное. И гонорар у Ившина был немаленький, а вы, как я слышал, с деньгами расставаться не любите, а тут гонорар платить не надо и фестиваль его имени, двойная выгода!
– Да что за ерунда, кто вам это наболтал? Я рассчитался с Ившиным до копейки, еще до выступления перевел ему всю сумму, и если у меня есть какие-то временные трудности, то именно из-за расчетов с ним, и вообще, уже через пару дней все мои дела придут в порядок! И плачу я музыкантам всегда вовремя! – выкрикивая последнюю фразу, Виталий Константинович слегка покраснел и отвел глаза.
– Ну, это несложно проверить, – миролюбиво заметил Александр Юрьевич, и Виталий Константинович нервно икнул.
– Ну что ж, пока мы будем проверять ваши показания, хотелось бы получить от вас точные и максимально подробные сведения, как вы провели день накануне смерти Ившина, – ласково попросил капитан, протягивая Виталию Константинович чистый лист бумаги.
На улицу Виталий Константинович вышел похудевшим на пару килограммов.
– Кристинка, срочно подчисти все наши финансовые документы. Лишнее унеси из офиса, к нам в любую минуту могут гости нагрянуть с проверкой.
– Успокойся. У нас и так все чисто, – сухим, равнодушным тоном заверила Кристина.
– Тогда проверь мой ежедневник, записки на столе, бумаги в мусорной корзине и, умоляю тебя, дозвонись до этого гада Семянько, говори ему что хочешь, лишь бы он заткнулся до конца месяца. Можешь переспать с ним, лишь бы он пасть свою заткнул! – истерично выкрикивал распоряжения Виталий Константинович. – И еще, мне на день убийства Ившина алиби было нужно, так я сказал, что ты весь день со мной провела, ясно?
– Я и так его с тобой провела. С утра мы в концертный зал ездили, потом обедали, потом снова в концертный зал, вечером в офис заезжали, а потом к тебе на дачу, – напомнила потерявшему память от испуга шефу Кристина.
– Но ты же не все время за мной по пятам ходила. А я сказал, что все, – уточнил свою мысль Виталий Константинович. – В общем, я сейчас приеду, сожги все бумаги и позвони Семянько.
Глава 11
Сентябрь 2019 года. Санкт-Петербург
Анна Алексеевна неторопливо брела по набережной Крюкова канала мимо Никольского сада, подкидывая носками туфель яркие желтые листья, легкие, шуршащие, как крылья бабочек, любуясь сквозь прищуренные ресницы бледной осенней лазурью небес, рассеянным солнцем, отражающимся от мелкой ряби волн в канале, колокольней и куполами Никольского собора, вдыхая ни с чем не сравнимый, едва уловимый в городской суете запах ранней осени.
Павел любил это время. Когда-то, когда мировая слава еще не обрушилась на него, когда они жили обычной жизнью среднестатистических российских граждан, они с Павлом любили в сентябре уехать на целый день куда-нибудь в Пушкин или Павловск, обязательно в середине недели, вдвоем, когда Данька был в школе, и бродить по тихим пустынным аллеям, шурша листвой, прислушиваясь к особой торжественной тишине старых парков.
Где бы они ни бывали, Павел везде и всегда слышал музыку, она жила в нем, он творил легко, без всяких усилий. Иногда, неторопливо шагая по позолоченным осенью аллеям, он, охваченный какой-то рвущейся наружу мелодией, вдруг принимался бешено дирижировать лучами солнца, облаками, травой на клумбах, ветром, пытаясь передать Анне всю красоту и силу родившейся только что музыки. А иногда они гуляли молча, думая каждый о своем, любясь красотой умирающей природы, а потом любили устроиться на ласковом сентябрьском солнышке где-нибудь в глухом уголке и пить кофе из термоса. Им было так хорошо тогда, вся жизнь была еще впереди, и никто из них не знал, как она сложится, но они оба любили мечтать, что сложится она счастливо, и что счастье это будет у них общим, и что, когда Павел прославится, они будут много путешествовать. Аня всегда будет сопровождать его на гастролях, а сентябрь они будут проводить в Петербурге.
Анна Алексеевна почувствовала, как по ее щекам покатились жгучие, горькие слезы. Как их обманула жизнь. Или только ее? Павел получил все, о чем мечтал, – гастроли, славу, возможность свободного творчества и даже сентябрь в Петербурге. Он действительно всегда приезжал на гастроли в родной город именно в сентябре.
А она, что досталось ей? Воспоминания, боль обиды? Сожаление?
Господи, ведь она еще не старая, ей всего только сорок девять, почему же она чувствует себя так, словно жизнь ее уже закончилась, словно больше нечего ждать, не на что надеяться, а можно только вспоминать и сожалеть, сожалеть, сожалеть?
Это нечестно, несправедливо, это так больно.
Анна Алексеевна остановилась у парапета, вдали от забитой машинами шумной улицы, под защитой плеска волн, шелеста листвы, и хорошенько выплакалась, дав выход накопившейся на сердце горечи.
Только сейчас Анна Алексеевна поняла, что все эти годы она ждала возвращения Павла. Жила своей жизнью, заводила новые знакомства, работала, путешествовала, ходила в театры и на концерт – и ждала. А вот теперь, когда его не стало, ждать в жизни ей вдруг стало нечего. Он хотел с ней о чем-то поговорить в этот приезд, звонил специально предупредить, что у него есть серьезный разговор и он хочет, чтобы она обязательно пришла на его первый концерт в Петербурге. Она пришла…
Неожиданный мягкий удар в ногу вырвал Анну Алексеевну из пелены воспоминаний. Перед ней, вертя хвостом, стоял золотистый пес со смеющимися добродушными глазами и тыкал ей в ладошку зажатый в зубах обслюнявленный теннисный мяч.
– Томми, фу! – раздался из-за кустов озабоченный молодой голос. – Опять ты к посторонним пристаешь. Извините, – на набережную выбралась худенькая девушка с поводком в руке. – Томми! Он у нас очень общительный, обожает играть. Извините.
Анна Алексеевна улыбнулась девушке и потрепала по голове веселого, добродушного Томми.
Когда парочка снова скрылась за кустами, Анна Алексеевна промокнула глаза, припудрила заплаканное лицо и медленно, глядя на серые покосившиеся гранитные плиты под ногами, побрела вдоль набережной к Садовой улице, а в душе у нее тихонько, словно шепотом, звучало «Признание в любви», которое Павел написал еще до их расставания. Он назвал эту мелодию песней без слов и посвятил ей. И сейчас она звучала тихо, нежно, только для нее, словно это Павел напевал мелодию ей на ушко.
– Итак, ребята, что мы имеем по Ившину, – усталым голосом проговорил капитан Гончаров, оглядывая сотрудников. – По итогам трех дней расследования у нас имеется господин Наумкин с неясными финансовыми мотивами, некто Баскин, испытывающий давнюю неприязнь к покойному, домработница Марина Полтерович и бывшая любовница Ившина Виктория Суркова. Кстати, удалось ее разыскать?
– Да, – откликнулся Никита Локтев. – Думаю, ее можно из числа подозреваемых исключить. Дамочка крепко пьет, совершенно опустилась. После того как Ившин выпер ее из оркестра, поползли слухи по городу, и карьера ее покатилась под гору. Сейчас она не работает, сидит дома, замужем за каким-то лабухом, детей нет. Знаете, такая прокуренная, лохматая тетка с опухшим лицом. О смерти Ившина узнала от меня, страшно обрадовалась, сказала, туда козлу и дорога.
– Ладно, пока исключаем, – согласился капитан. – Что еще интересного?
– Александр Юрьевич, я вот о чем подумал, мы как-то совсем забыли о том, как отравили Ившина. Точнее, чем. Убийца ведь должен был где-то яд раздобыть, в аптеке этот таллий не продается, – озабоченно заметил Артем.
– Точно! Молодец Хромов. Соображаешь. Значит, ты занимаешься ядом. Никита, ты разыщешь Баскина.
– Добрый день, мне нужен Михаил Аркадьевич Баскин, – разглядывая стоящую перед ним полную, ярко накрашенную даму преклонных лет, сообщил о цели визита Никита Локтев.
– Проходите. Мишенька, это к тебе! – высоким грудным голосом крикнула в глубь квартиры хозяйка. – Я мама Михаила Аркадьевича, Раиса Ароновна, а вы кто будете?
– Сотрудник следственного отдела Локтев Никита Александрович, – доставая документы, представился Никита.
– Из следственного отдела? – Лицо Раисы Ароновны напряглось и побледнело. – Миша! Миша, иди сюда!
– Иду, мамочка, – раздался слабый, вялый голос, и в прихожую вошел высокий худой мужчина в кухонном фартуке, с неряшливой бородой, жиденькими вьющимися волосами и большим носом. – Здрасте. Вы ко мне? – без всякого интереса спросил Баскин.
– Этот господин из следственного отдела, Миша. Что происходит? – В голосе мамы звучала зарождающаяся истерика.
– Откуда?
– Из следственного комитета, – не обращая внимания на Никиту, повторила Раиса Ароновна.
– Понятия не имею, – пожал плечами Баскин. – Может, это ошибка?
– Миша, ты знаешь, у меня сердце, – положив руку куда-то чуть повыше желудка, грозно напомнила ему мама.
– Послушайте. Может, я сам вам объясню, в чем дело? – потерял терпение Никита.
– Вот, чужие люди внимательнее ко мне, чем родной сын, – не снимая руку с желудка, попеняла Михаилу Аркадьевичу мама. – Идемте в комнату, молодой человек.
Квартира у Баскиных была большая, пыльная, захламленная и очень напоминала запасник какого-нибудь провинциального музея. Ничего ценного, так, бережно хранимая рухлядь.
– Садитесь, нет-нет, не на диван, лучше на стул. Вот на тот, возле комода, – властно распоряжалась хозяйка, устраивая гостя на крайне неудобном, шатком венском стуле. – Итак, что вам от нас надо?
– Собственно, не от вас, – уточнил Никита. – Михаил Аркадьевич, вы были знакомы с Павлом Ившиным?
– С Ившиным? Ну разумеется, – ответила за сына Раиса Ароновна. – Этот человек нас бессовестно обокрал!
– Что вы имеете в виду? – простодушно поинтересовался Никита.
– Ну как же, он же украл у Миши его лучшее произведение и за это получил звания, регалии, славу, деньги, наконец! – возмущенно всплеснула руками Раиса Ароновна. – Мы пытались доказать Мишенькины права на произведение, но увы. Кто мы такие? Талантливый музыкант, а у Ившина были связи, знакомства, нам ничего не удалось добиться. Хотя многие совестливые люди все же признали факт плагиата, это не помогло.