арства, на операции, и он всегда помогал. Интересно… могло так случиться, что убийца пришел к Ившину за деньгами, а тот вдруг взял и отказал, а убийца в состоянии аффекта, ну мало ли, зачем и как остро ему были деньги нужны, убил Ившина и схватил первую попавшуюся ему на глаза ценную вещь. Золотой камертон. По свидетельству родственников убитого, Ившин практически не расставался с камертоном, он мог его неосознанно вертеть в руках во время разговора с убийцей.
– Да, вполне возможно. Золотая штуковина. Наверняка видно, что тяжелая… – поддержал капитана Артем.
– Вот-вот. В этом случае убийца наверняка попытается его побыстрее продать, – задумчиво проговорил капитан и тут же резко выпрямился. – Сколько со времени убийства дней прошло, а мы только сейчас до этого дотумкали? Да он наверняка уже раз сто его продать успел!
– Точно!
– Что – точно?! Ноги в руки – и в скупки, чтоб до утра все обежал, Локтева разыщи, пусть все бросает и туда же. А я попробую кое с кем встретиться, удочку закинуть. Ох и сваляли мы дурака, век теперь не разгребем.
– Да не расстраивайтесь вы так, Александр Юрьевич, ведь его же не обычные домушники обчистили. А дилетанты народ такой, рано или поздно проколется, тут мы его, голубчика, и сцапаем.
– Да, – остывая, проговорил Александр Юрьевич. – Только знаешь, о чем я сейчас подумал. Если убийство было непреднамеренное, в состоянии аффекта, откуда у убийцы с собой таллий оказался?
– Блин. Точно! – огорченно хлопнул ладонью по двери Артем, возвращаясь на место, но тут же оживился: – А может, он у него случайно оказался. Может, он его для других нужд домой нес, может, он сперва сам отравиться хотел от отчаяния, если ему Ившин в деньгах откажет, – фантазировал лейтенант. – А тут такая ситуация. Вот он и сообразил: а чего это я сам травиться буду, лучше я Ившина отравлю и камертон украду. Нормальный человек, чем самому на тот свет отправляться, всегда предпочтет другого спровадить.
– Нормальный человек не предпочтет, – резко оборвал его капитан. – Запомни, Хромов, нормальный человек никогда не отберет чужую жизнь. Нет. И в этом все дело. И потом, если Ившина отравили в его собственном доме, то это могла сделать только та женщина, больше некому. Ну, или кто-то из соседей заглянул на огонек. С баночкой таллия в кармане, в чем я крупно сомневаюсь. Как показывает опрос соседей, большинство из них понятия не имело, кому именно принадлежит эта квартира. Ившин в страну приезжал нечасто, дом новый, некоторые жильцы въехали совсем недавно, какие-то квартиры вообще пустуют. Доказательств, что кто-то из них был знаком с Ившиным, нет. Значит, или та пожилая женщина, или Ившина отравили вне дома. Тут мы снова возвращаемся к Баскину и Наумкину, – устало потирая лоб, размышлял капитан. – По свидетельству окружения Ившина, он нигде не был после репетиции, да и соседи говорят, что слышали, как Ившин играл на рояле во второй половине дня.
– Значит, все просто. Ищем старуху, – обрадованно подвел итоги Артем. – Жаль, фото некачественное, запустили бы по телику, вмиг бы отыскалась.
– Ага. Или вмиг бы спугнули, – криво усмехнулся капитан. – Знаешь, что меня беспокоит?
– Нет.
– Что могло толкнуть пожилую женщину на убийство?
– И что?
– Я думаю, что отчаяние. И, как мне кажется, убила она не ради себя. Может, у нее с сыном беда, или с дочерью, или с любимым мужем? Убить ради спасения любимого человека, это вроде как бы и преступление, но с налетом героического самоотречения.
– И что?
– И то, что человеку легче себя оправдать в таком случае. Да, убил, но я же не ради себя… И все в этом роде. Некоторым помогает успокаивать совесть, а ведь она не пустой звук, она, Артем, гложет, ох как гложет, если человек не совсем уж пропащий или не маньяк. А наш убийца точно не маньяк. Вот что. Надо разузнать в музыкальной среде, нет ли у кого-нибудь из музыкантов какой-то патовой ситуации, со здоровьем или с деньгами, может, тюрьма кому-то грозит. В общем, поискать мотив. Думаю, что, раз Ившин пустил эту особу к себе на порог, значит, знал ее, может, и не близко, но знал, или знал ее нуждающегося в деньгах родственника. Но это уже завтра, а сейчас в скупки и комиссионки.
Глава 15
Январь 1982 года.
Дачный поселок под Ленинградом
За дело Максим взялся тщательно. Начал с кабинета. Во-первых, здесь было теплее, чем на чердаке, во-вторых, чище и светлее, а в-третьих, именно здесь он и нашел камертон.
Он аккуратно вынимал с каждой полки по очереди все книги, перетряхивал их в надежде отыскать между страниц какое-нибудь письмо, записку или, может, еще один футляр с семейным сокровищем, а затем ставил на место.
Постепенно у Максима собралось несколько писем, парочка записок, список покупок, три открытки, поздравительная телеграмма, несколько коротких музыкальных набросков, чей-то давно устаревший номер телефона и вырванная из ученического дневника страничка с двойкой.
Все это он складывал в старую металлическую коробку, обнаруженную в чулане под лестницей.
За несколько часов Максим сумел тщательно и методично обыскать весь кабинет, все шкафы, полки и ящики, даже половицы проверил, нет ли тайника. Затем без особой надежды на успех заглянул в комнаты родителей, потом напился чаю, надел шапку, куртку и полез на чердак.
До чердака мамины руки еще не дошли, так что здесь все было как при прежних хозяевах. Несколько сломанных стульев, плетеное кресло с порванным сиденьем, точно такое, какие любят показывать в фильмах, снятых по произведениям Чехова и Островского. Несколько узлов, старомодное пальто с каракулевым воротником на вешалке, зацепленной за балку. Когда-то оно было заботливо укутано чехлом, но тот давно сполз на пол, и никто его уже не поправил. А еще тут был большой фанерный ящик, шляпная картонка, большая корзина, завязанная старым платком, сломанная игрушечная лошадка, такие раньше стоили жутко дорого. Максим в детстве мечтал о такой, но родителям она была не по карману. Видно, Щеголевы-Гудковские и вправду жили небедно. В общем, осмотрев фронт работ, Максим бесстрашно взялся за дело. Он без стеснения залез в карманы старого пальто, а что, может, там сохранилась важная записка? Но нашел только двадцать копеек денег, потом приступил к осмотру корзины, узлов и далее по списку. Поняв через полчаса, что жутко замерз, сообразил перетащить часть неосмотренных коробок и ящик вниз и уже в тепле, не спеша, продолжил работать.
На улице незаметно стемнело, спина побаливала от сидения в неудобной позе, но ничего ценного ему не попадалось. Одна чепуха. Оставался большой ящик, такой, в которых отправляют посылки. Надежный фанерный ящик, только очень большой. В нем, наверное, можно было белого медведя по почте отправить.
Ящик был битком набит бумагами. Очевидно, вдова композиторов сложила сюда весь семейный архив. Здесь были старые афиши, альбомы с вклеенными газетными вырезками, все они, за исключением нескольких, были посвящены творчеству Модеста Щеголева. Первого мужа Лариса Валентиновна определенно любила больше.
Затем пошли письма, открытки, телеграммы. Очевидно, композитор часто и много гастролировал и слал любимой семье весточки с гастролей.
Максим не поленился и прочел их все. Это были хорошие письма, полные любви, заботы и доброты. Чувствовалось, что семья Щеголевых была дружной и счастливой. Супруги делились друг с другом впечатлениями, мнениями, советовались, обменивались новостями, шутили, волновались, скучали, строили планы. От этих писем на душе становилось тепло и немного грустно, что такая семья разрушилсь. Несколько открыток и телеграмм, посланных семье композитором Гудковским, были обычными формальными отписками, лишенными каких-либо чувств или интимности. Они были написаны стандартным сухим языком, почти казенным. И приписка «Люблю. Анатолий» дела не меняла. Никого он не любил, и его, похоже, тоже не любили, потому и письма, и телеграммы не хранили, судя по датам, оставшиеся относятся к первым годам супружеской жизни Гудковских.
Отдельно от всех реликвий лежал пакет, обернутый в бумагу и перевязанный простой бечевкой. Максим почувствовал волнительную дрожь в кончиках пальцев. Он зубами развязал несколько мелких крепко затянутых узелков на пакете и высыпал на стол кипу конвертов. Чистых белых конвертов, не подписанных, без марок, но в каждый из них было что-то вложено.
«Модест! Дорогой мой, любимый мой, мне так тяжело! Если бы ты знал, как мне тяжело без тебя!» Максим с интересом перевернул листок – тысяча девятьсот шестьдесят пятый год. Если он ничего не путает, то к этому времени Модест Щеголев уже не один год покоился в могиле.
«Я все время пытаюсь говорить с тобой, и все время сама себя обрываю, боясь заговорить вслух. Вот, решила писать, так безопаснее.
Модест, Толя умирает. Ты знаешь, мы с ним поженились, я надеюсь, ты понимаешь меня и не сердишься. Когда тебя не стало, он очень поддержал меня, детей, стал нам опорой, лучшим другом. Мне показалось, что я полюбила его, мы поженились, это было ошибкой. Очень скоро наши отношения испортились, да ты и сам это знаешь, а потом…
Потом он признался, что убил тебя. Модест! Это было ужасно, это было самое страшное, что случилось в моей жизни, разумеется, за исключением твоей гибели.
Я столько лет жила бок о бок с твоим убийцей, и ради чего он убил? Почему, за что? На убийство его толкнули зависть, тщеславие, жажда славы и успеха. Он хотел завладеть камертоном. Он сказал мне, что ты бездарность и никогда бы не достиг успеха без него!
Я ни на секунду не поверила в эту чушь, но вот Анатолий верил и верит до сих пор. Даже умирая, он все спрашивает о камертоне.
Модест, узнав о том, что он сделал, я захотела его убить. Отнять его жизнь за то, что он отнял твою и сломал мою жизнь. Мне казалось это справедливым. Я даже придумала, как это сделать. Помнишь, у нас была банка яда на антресолях, ты достал, чтобы вытравить крыс на даче. Он так красиво назывался – «Раствор Клеричи». Им я собралась отравить Анатолия, но испугалась, поняла, что не смогу, да и Луша отговаривала. Она – единственный человек, кому я доверилась. Она поддержала меня, не дала совершить убийство. Что бы Анатолий ни сделал, как бы страшно ни было его преступление, уподобиться ему я не могла и просто спрятала камертон, потому что он был ему дороже всего на свете.