Такая версия Максима не устраивала. Если Щеголевы-Гудковские друг друга перетравили по-семейному, то кто и зачем пытался дважды залезть к нему в дом?
Максим достал из пачки следующее письмо, потом еще и еще. Все те же жалобы и подозрения. Лариса Валентиновна определенно не обладала ни даром дедукции, ни волевым характером. Подозревая своих близких, она так и не удосужилась проверить свои подозрения. Да и милицейское расследование зашло в тупик. Анатолий Гудковский действительно часто выступал на различных промышленных предприятиях и даже несколько раз на заводах, использующих в производственном процессе таллий, но выяснить, как и где именно отравился композитор, так и не удалось. Версию умышленного отравления милиция в расчет не брала, так что дело вскорости закрыли, решив, что покойный отравился по собственной неосмотрительности.
Гудковского похоронили, дело осталось открытым. Читать слезливые письма Ларисы Валентиновны Максиму наскучило, и остаток вечера он посвятил музыке. Она дарила ему столько радости, столько внутренней свободы, полета души, что, садясь за рояль, он обо всем забывал и горевал только о собственной несовершенной технике.
С выражением звучавшей в душе мелодии пока еще были проблемы.
Глава 16
Январь 1982 года.
Дачный поселок под Ленинградом
А может, ну его, это расследование, лежа утром под одеялом, размышлял Максим. Может, он все это себе придумал? Охота за камертоном, отравитель, бродящий во тьме вокруг дачи? Бред, если вдуматься. Гораздо логичнее вслед за милицией предположить, что в дом действительно залезли хулиганы. И Олю они ранить не хотели, а врезали с перепугу тем, что под руку попало, а потом, может, и сами испугались. Зимой дачи пустуют, это всем известно, вот жулики и пользуются, убаюкивал себя Максим. Но была одна нестыковка. Оба раза в доме ничего не пропало. Даже деньги, лежавшие у него в кабинете в верхнем ящике письменного стола, не взяли. Этот факт в версию об обычных воришках не укладывался. Значит, придется все-таки напрягать извилины и доискиваться до правды. Милиция ему не помощник.
Максим уныло вздохнул и, воткнув ноги в валенки, поплелся на кухню варить себе овсянку. Мама его с детства приучила к здоровому питанию.
Итак, если отбросить версию о том, что отравителями были дети Щеголевых, кто еще мог это сделать, жуя бутерброд с сыром, соображал Максим.
Лариса Щеголева предполагала, что дети могли подслушать ее разговор с Гудковским, разговор шел на веранде. Окна распахнуты, супруги в пылу ссоры никого не замечали. Но с таким же успехом их могли подслушать и соседи.
Например, семейство Альтов. Они были дружны со Щеголевыми, все музыканты, услышали про камертон и решили присвоить, а идею, как это сделать, им сам же Гудковский и подкинул. Они его недолюбливали, отравили, а вот камертон раздобыть не смогли. Нет. Ерунда какая-то, отмахнулся Максим. Надо разыскать бывших владельцев дачи и поговорить с ними, у матери наверняка номер их телефона остался.
Придется ехать в город.
– Телефон хозяев? Ну, конечно, остался, а зачем тебе? – доставая из сумочки записную книжку, с удивлением спросила мама.
– Да вот нашел на чердаке старые афиши, газетные вырезки, это же память об их отце, хотел отдать. Неудобно как-то выбрасывать.
– Ну, конечно. Молодец, Максим, я сейчас же позвоню Елизавете Модестовне.
– Не стоит, давай лучше я сам. Сразу же договорюсь с ней о встрече, – поспешил остановить ее Максим.
– Ну хорошо, раз тебе так хочется, – пожала плечами мама, передавая сыну открытую на нужной странице записную книжку.
Крутя диск телефона, Максим немного нервничал и смущенно посматривал на маму, он бы предпочел разговаривать с дочерью Модеста Щеголева без свидетелей.
К счастью, разговор получился деловым и коротким. Елизавета Модестовна выслушала его и предложила встретиться завтра вечером в центре города.
– Может, будет удобнее, если я привезу вам коробку домой? – предложил Максим, которому не хотелось вести важный и щепетильный разговор где-то на улице впопыхах.
– Хорошо, я живу на Московском проспекте, записывайте адрес, – легко согласилась Елизавета Модестовна. – Приезжайте к семи.
Максим легко взбежал по ступеням светлой широкой лестницы на четвертый этаж и, переведя дыхание, нажал кнопку дверного звонка. Елизавета Модестовна проживала в красивом сталинском доме с пышно отделанным фасадом и высокими потолками. Максиму такие дома ужасно нравились, особенно из-за потолков.
– Кто там?
– Максим Дмитриев, мы договаривались.
– Добрый вечер, проходите, – приветливо поздоровалась с Максимом молодая ухоженная женщина.
– Елизавета Модестовна? – недоверчиво спросил Максим. Прежде он никогда не встречался с бывшими хозяевами их дачи, поисками дома и оформлением занимались родители, и Максим отчего-то решил, что Елизавете Щеголевой лет должно быть не меньше, чем его матери, а перед ним стояла молодая женщина лет тридцати.
– Совершенно верно. Да вы проходите. Раздевайтесь. Замерзли, наверное? – любезно пригласила Елизавета Модестовна, доставая гостевые тапочки. – Проходите, я вас чаем напою, а коробку вот сюда можно поставить, на тумбочку. Митя, у нас гости! – крикнула она куда-то в глубь квартиры, и на ее голос в прихожей тут же появилась глазастая девочка лет двенадцати, с огромными синими бантами, вплетенными в толстые коротенькие косички.
– Здрасте, – улыбнулась она Максиму.
– Это Катя, моя дочь, а это Максим… – представила Елизавета Модестовна.
– Николаевич, – пришел ей на помощь Максим.
– Пойдемте на кухню чай пить, не возражаете? Катя, а где папа?
– Он у телевизора уснул, – смущенно объяснила Катя.
– Тогда будем пить чай без него.
– Значит, вы теперь живете на нашей даче? – налив гостю чая, завела светский разговор Елизавета Модестовна.
– Да. Очень красивое место, озеро рядом, – решил постепенно перейти к главному вопросу Максим.
– Да, озеро чудесное, вода чистая, мы в детстве там целыми днями пропадали, – тепло улыбнулась Елизавета Модестовна. – А рядом сосновый бор. Для меня детство именно с дачей ассоциируется.
– А отчего же вы продали дом, не жалко? – поспешил воспользоваться случаем Максим.
– В последние годы мы там редко бывали, так получилось, у мужа своя дача, да и Катя там больше привыкла с бабушкой и дедушкой лето проводить, – уклончиво пояснила Елизавета Модестовна.
Максим с сомнением покосился на Катю и решился.
– Знаете, Елизавета Модестовна, я к вам не только из-за афиш и газетных вырезок приехал, – осторожно проговорил Максим.
– А зачем же? Что-то не в порядке с документами на дом?
– Нет, нет. Дело не в этом, – покачал головой Максим. – Я приехал к вам за помощью.
– Ко мне? – В больших серых глазах Елизаветы Модестовны отразилось глубокое удивление.
– Понимаете, я сейчас постоянно живу на даче, и вот за последние два месяца в дом дважды влезали неизвестные. Самое странное, что оба раза в доме ничего не пропало, даже деньги. Первый раз никого не было в доме, а вот второй раз пострадала моя невеста, – слово «невеста» Максим произнес уверенно и спокойно, как будто бы у них с Олей уже все было решено, – когда они влезли в дом, она спала, а проснулась, услышав шум в доме. В общем, на нее напали, и сейчас она лежит в больнице, у нее серьезная черепно-мозговая травма.
– Я сочувствую вам всей душой, но чем же я могу вам помочь?
– Мне кажется, в доме что-то ищут, я не раз замечал утром чьи-то следы под окнами, а один раз видел чье-то лицо за окном, но человек убежал раньше, чем я смог выскочить из дома.
– Это все странно, – согласилась Елизавета Модестовна, и глаза ее смотрели на Максима прямо и открыто, – но я долгие годы не жила на даче, только маму навещала, и вряд ли смогу вам чем-то помочь.
– Да я знаю, соседи мне рассказали.
– Ах вот оно что? – слегка улыбнулась Елизавета Модестовна. – Значит, ко мне вы приехали уже подготовленным?
– Да, – повинился Максим.
– И что же вам рассказали соседи? Катя, иди доделывай уроки, – спохватившись, распорядилась Елизавета Модестовна.
Максим тактично дождался, пока девочка неохотно покинет кухню, и ответил:
– Мне рассказали о смерти вашего отца, затем отчима.
– И вы тут же связали эти смерти с вторжением в дом? – приподняв бровь, неодобрительно спросила Елизавета Модестовна.
– Были такие мысли.
– Во-первых, мой отец умер в своей городской квартире, вот в этой самой, еще в пятьдесят седьмом году, и его не ударили по голове, его отравили.
– Я знаю, – встрял Максим.
– Далее, мой отчим отравился ядовитым веществом, когда выступал с шефским концертом на каком-то предприятии, – сухо и твердо проговорила Елизавета Модестовна.
Терять Максиму было нечего, ему надо было выяснить правду, и он пошел ва-банк, осознанно рискуя вывести хозяйку дома из себя и быть изгнанным из квартиры.
– Ваша мать так не считала.
– Что?
– Я нашел на чердаке дачи письма вашей матери, так вот, она не считала гибель вашего отчима несчастным случаем, – и Максим достал из кармана пиджака пачку писем в простых белых конвертах.
– Что это такое? Где вы их… Ах, да, – доставая из конвертов исписанные страницы, бормотала Елизавета Модестовна. Она торопливо пробежала глазами первые несколько писем.
– Господи! Он убил отца! – Руки Елизаветы Модестовны задрожали. – Я ничего не знала, мама не говорила… Боже мой! Теперь я понимаю, почему она переменилась. А мы-то с Ильей думали… После смерти отчима она, как бы это помягче выразиться… Слегка помешалась, все время что-то бормотала, запиралась одна в отцовском кабинете, не выходила оттуда сутками, от нас шарахалась. Мы понять ничего не могли. Хорошо, что Луша снова к нам переехала, а то бы мы с Ильей не справились.
– После смерти Гудковского Луша переехала к вам? – озабоченно спросил Максим, у которого в голове начала вырисовываться картинка.