Максим, провожая его, снова вынул из ящика камертон и, небрежно поигрывая им, пошел провожать гостя.
К вечеру подморозило, но Максим заранее все предусмотрел, а потому сидеть в сарае ему было комфортно и тепло. Он заранее приготовил чурбак, поставив его возле большой щели с хорошим обзором. Прихватил с собой термос с чаем, бутерброды и огромный, до пят, вонючий тулуп, который нашел на чердаке среди прочего хлама. В таких овчинных тулупах, наверное, еще при царе Горохе ямщики щеголяли. Но, как бы то ни было, накинутый поверх куртки, от холода этот доисторический монстр защищал.
Так Максим проскучал часа полтора в сарае, если не больше, пока не почувствовал неприятное кручение в животе. Потом голова стала побаливать и кружиться, он то покрывался испариной и промокал пот со лба, то трясся от озноба.
С каждой минутой Максиму становилось все хуже. Слабость была такая, что он едва с чурбака не свалился.
– Отравил. Все-таки отравил, – бормотал Максим, пытаясь выбраться из сарая, теперь уж ему было не до засады. Надо было срочно добраться до дома, промыть желудок, а еще здорово было бы врача вызвать.
Максим, кое-как выбравшись из своего укрытия, оторвался от стены сарая, покачнулся, упал на снег, и его тут же обильно вырвало.
– Ну вот, уже получше, хоть температура спала. И не рвало больше, – бормотал Павел Иванович, откладывая в сторону градусник и поправляя Максиму подушки. – Спасибо доктору. Такая хорошая женщина попалась, внимательная, ответственная. Один бы я не справился, и Феде Крюкову спасибо, сбегал на станцию, неотложку вызвал, и ведь счастье, что он вчера приехал и как раз со станции домой шел, когда я вас нашел, а то бы ведь и замерзли насмерть! – Голос Павла Ивановича дрожал от пережитого волнения.
А Максим, слабый, беспомощный как ребенок, слушал его, пытаясь вникнуть в смысл слов и понять, что же с ним случилось? Как он оказался дома в кровати, почему ему так плохо и почему Павел Иванович тут сидит?
– А все, голубчик, консервы. Икра кабачковая. Я-то ее не ел, не люблю, а вы вчера полбанки съели. Доктор ее даже для анализа забрала. Вот ведь как бывает! Почаевничали, называется. Это еще счастье, что вы смогли до поселка добраться, по дороге не упали, а то бы страшно подумать…
– Я что, отравился? – слабым голосом с трудом выговорил Максим, даже губы его плохо слушались, словно онемели.
– А я о чем толкую? Кабачковой икрой. Но вы не волнуйтесь. Самое страшное позади. Желудок вам промыли, лекарства, какие надо, у меня есть, зять, спасибо ему, из города привез. А вот родителям вашим, я, признаться, не позвонил, не хотел пугать, да и некогда было. Я от вас почти сутки не отхожу, вот и спал рядышком, у вас тут, оказывается, кресло раскладное. На нем и дремал. Вам, наверное, есть хочется?
При этом вопросе Максим вдруг ощутил, что ему действительно страшно хочется есть, в желудке было так пусто, хоть аукайся.
– Увы, мой дорогой, сегодня я вам могу предложить только чай, зато сладкий и с сухариком, – подмигнул ободряюще Павел Иванович. – А завтра кашку на водичке. Отравление было тяжелым, организм должен восстановиться.
– Павел Иванович, я почти ничего не помню, объясните, как я дома оказался. Последнее, что стоит перед глазами, как я в снег упал возле сарая, – попытался собраться с мыслями Максим, мучимый смутной, необъяснимой тревогой.
– Как я понимаю, вы еще на платформе почувствовали себя плохо и решили вернуться домой. Но, видимо, вам так поплохело, что вы даже до крыльца не добрались, шагов десять. Судя по следам на снегу, вы несколько раз падали, а возле самого крыльца потеряли сознание. Хорошо, что я решил на ночь еще раз печку в комнате протопить, вышел за дровишками, по привычке на ваш участок взглянул, смотрю, кто-то в снегу валяется. Я сперва подумал, пьяница какой-то, решил подойти к забору, посмотреть на всякий случай. Может, милицию вызвать. Хорошо, у вас куртка приметная, только по ней и узнал. Я-то думал, на вас напали, схватил топор, что возле дровника был, и побежал на помощь, – обстоятельно рассказывал Павел Иванович. – Прибежал, смотрю, вроде вы целы, только лицо какое-то зеленое, и вроде как не дышите. Я стал вас тормошить, тут как раз Федор мимо шел. Я его послал на станцию неотложку вызывать, а сам кое-как вас в дом затащил. Думал, не сдюжу. Если б не зима, сбегал бы за помощью, а так побоялся, что вы замерзнете совсем, сам кое-как справился. Поясницу до сих пор ломит, – кряхтя, пожаловался композитор. – Я, уж простите, едва вас в прихожую втащил, а уж дальше мы вместе с Федей, когда он вернулся, и раздели вас, и на кровать перенесли. Тут и «Скорая» подоспела. И пошло-поехало: ведра, тазы, промывание желудка, капельница. Отравление у вас было очень сильное, а в больницу не повезли, потому что, во-первых, мест нет, во-вторых, дорога тяжелая, вам нагрузка дополнительная. Ну а в-третьих, я пообещал за вами присмотреть. Да и доктор сегодня приедет. А вот, кажется, и она! Слышите? Вроде как машина подъехала? – поспешил к окну Павел Иванович.
Едва старый композитор вышел из комнаты, Максим тут же попытался встать с кровати, проверить тайник с камертоном. Но встать ему не удалось, жуткая слабость и головокружение толкнули его назад на подушки.
– Ну, молодой человек, давайте знакомиться. Меня зовут Лидия Кирилловна, – представилась румяная, пахшая морозом и почему-то фиалками докторша.
– Очень приятно. Максим, – едва слышно проговорил он, слабость была ужасающая.
– Повезло вам, Максим, что соседи вас нашли, так и погибнуть было недолго. Сильнейшее отравление, переохлаждение к тому же. Хорошо, что без воспаления легких обошлось.
– Спасибо.
– Не мне спасибо, а вот Павлу Ивановичу, – доставая стетоскоп и растирая руки, поправила его доктор. – Неужели вы не почувствовали, что консервы испорчены, когда ели?
– Нет.
– Поднимайте свитер, послушаю вас.
После осмотра, едва доктор с Павлом Ивановичем вышли из комнаты, Максим предпринял новую попытку добраться до тайника.
Отравление консервами! Просто и гениально! Пока он без сознания валялся на снегу, а Федор ходил на станцию, Павел Иванович без всякой спешки насыпал в недоеденные консервы таллий. Берите на анализ сколько хотите. «Консервы готовила хозяйка, а я сам чуть не помер, хорошо, что кабачки не люблю, а то бы мы с Максимом Николаевичем оба лаптями треснули и никто бы нас не спас», – зло бормотал Максим, пытаясь подняться с кровати. Наверняка весь дом обшарил, пока Максима «выхаживал». Такой милый человек, жизнь ему спас, ухаживал, а мать не вызвал специально, чтобы под ногами не путалась.
Потеряв надежду встать на дрожащие от слабости ноги, Максим просто скатился с кровати на пол и дополз до книжных стеллажей, больше ничего он сделать не успел, раздались шаги в коридоре. Преодолевая дурноту, Максим перекатался к дивану и почувствовал, что его вот-вот опять стошнит.
– Боже мой, Максим, что вы делаете на полу, вы что, упали? – раздался над ухом встревоженный голос Павла Ивановича. Ну просто курица-наседка.
– Я в туалет хотел сходить, да вот силы не рассчитал, – выкрутился из ситуации Максим.
– Ну я же вам говорил, что вставать не стоит, вот емкость, не стесняйтесь, – указал на ведро под столом композитор. В вязаной толстой жилетке и фланелевой рубашке он смотрелся так по-домашнему уютно, как заботливый любящий дедушка, а не коварный отравитель. – Сейчас я помогу вам сесть на кровать и выйду, а вы не стесняйтесь.
Пришлось не стесняться.
К вечеру Максиму стало получше. Головокружение почти прошло, крепкий чай с сухарем придали ему сил, и когда Павел Иванович отлучился к себе протопить печь, он-таки смог добраться до тайника и проверить камертон, тот был на месте. Заодно Максим осмотрел ящики письменного стола, книжные полки, все его хитрые ловушки, мелкие уловки, все находилось в целости и сохранности, словно никто туда и не заглядывал.
Неужели он ошибся, мучительно размышлял Максим, борясь с приступами сонливости. Измотанный борьбой с вредоносной микрофлорой организм требовал отдыха, а измученный подозрениями рассудок не давал ему покоя. Организм победил.
– Ну что, проснулись? Сейчас буду вас кормить, – заглянув в комнату, бодро приветствовал Максима Павел Иванович. – Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, намного лучше. Только слабость осталась, – прислушиваясь к своему организму, сообщил Максим.
– Вот и хорошо, так и должно быть. А у нас с вами сегодня кашка, правда, на воде, но все же сил прибавится. На обед я вам куриный бульончик сварю. А там, глядишь, вы окончательно поправитесь, – продолжал ворковать Павел Иванович, но глаза его были беспокойны. – Я сегодня ночью к вам заглядывал, проверить, не надо ли чего, – присаживаясь на краешек кровати, проговорил композитор. – Вы бредили, правда, к середине ночи стали спать спокойнее, а под утро так и вовсе затихли. Но все же вы все время бормотали во сне, что я вас отравил и что-то там украл, или собираюсь украсть. Нет, я, конечно, понимаю, отравление и все такое, – смущенно поглядывая на Максима, объяснял Павел Иванович. – Но я все же спрошу. Какие у вас имеются поводы для подобных подозрений? Неужели вы действительно считаете, что это я вас отравил?
Павел Иванович смотрел в глаза Максиму открытым, простодушным взглядом. И Максим вдруг взял да и вывалил ему все свои подозрения и всю историю камертона, умолчав, разумеется, о том невероятном воздействии, которое он оказывает на своих обладателей.
Павел Иванович побледнел, губы его задрожали, а глаза стали по-стариковски влажными, да и сам он как-то ссутулился, поник. И, поднявшись с дивана, проговорил надтреснутым, дрожащим голосом:
– Вот уж никак не ожидал. На старости лет… Вор и отравитель! Благодарю вас, молодой человек. Не ожидал. Никак не ожидал! – И он прошаркал на выход, тихо прикрыв за собой дверь.
Максим лежал в кровати раздавленный, пристыженный, смущенный.
Это что же получается? Павел Иванович вовсе его не травил, не пытался обокрасть, а спас ему жизнь? Нянчился с ним как с маленьким, ухаживал, не спал возле его постели, а он его в такой подлости, как отравление человека и нападение на Олю, подозревал? А еще Павел Иванович с ним музыкой занимался. Продвигал его, помогал, гордился им, восхищался. Опекал. А он? Да как ему это вообще в голову пришло, ведь он уже достаточно хорошо знает старика, с чего это ему вдруг такой бред в голову полез? Стало очень стыдно.