Низкое, раздражающее нервы гудение, полнившее помещение, усилилось до предгрозового гула; неандерталец повел плечами, нахмурил приплюснутый лоб и затряс головой.
– Шиккуц мешомем… – продолжал колдун, удовлетворенно кивнув. – Звере окаянно, изыди в ад кромешной, – голос его окреп и налился свинцовой тяжестью, – в пекло триисподне… в тартарары! И к тому уже не вниде! Ш-ш-шиккуц меш-шомем!
Гориславу почудилось, что из сплошной стены мрака за спиной Ивана Федоровича вырос длинный отросток блескучей тьмы и хлестнул гоминида по лицу; тот снова тряхнул лохматой башкой, оскалился и вдруг раскатисто, совсем по тигриному взрыкнул в ответ. И столь проникновенным было это рычание, что всем сделалось не по себе.
Шигина тоже передернуло, он по-волчьи клацнул зубами и взвизгнул, потрясая протезами:
– Глаголю тебе, рассыпься! Растрекляте, растрепогане, растреокоянне! Дую на тя и плюю! Дую и плюю!!! – И умолк, переводя дух. Молчал и неандерталец.
А картина между тем приобретала все более инфернальный окрас: дым, сполохи неверного пламени, шевелящиеся по углам сгустки переливчатого мрака, и на этом почти театральном фоне – две причудливые фигуры, недвижно, как статуи, замершие друг против друга… Костромирову опять помстилось странное (конечно, причиной тому могла быть обманчивая игра света и тьмы): будто между Шигиным и Лешаком с сухим электрическим шелестом мечутся черно-багровые молнии. Впрочем, напряжения вокруг и впрямь было в избытке, так что даже шерсть на мясистом загривке гоминида поднялась дыбом. Но он продолжал стоять нерушимо, как скала, лишь слегка наклонил вперед массивный корпус, словно сопротивляясь незримому давлению.
Между тем Шигин начинал, судя по всему, понемногу сдавать: глаза его налились кровью и страшно выкатились, с каждым новым заклятьем розовая пена срывалась с губ, клочьями повисая на бороде, а прежние завывания обернулись каким-то отрывочно-невнятным бормотанием. Одновременно Горислав и прочие невольные секунданты этого диковинного поединка почувствовали себя гораздо свободнее, как если бы с них разом спала некая удерживающая их ранее паутина.
Огонь же, окончательно пожрав занавеси и прочно укоренившись в стенах, уже лизал сухие, как порох, потолочные балки.
Неандерталец снова взревел и, широко шагнув через всю комнату, очутился почти вплотную к Шигину; тот немедленно ударил – один раз и второй. Стальные, острые как бритвы когти-ножи со свистом рассекли воздух в опасной близости от головы гоминида. Но заросшие рыжей шерстью ручищи Лешака были явно длиннее – он с легкостью уклонился от обоих ударов и в свою очередь ткнул Ивана Федоровича раскрытой шестипалой ладонью прямо в лицо.
Отшельник захрипел и судорожно цапанул железной лапищей себя за бороду; ко всеобщему удивлению, борода отделилась от его лица, да так и осталась висеть на загнутых когтях левого протеза. «Накладная! – сообразил Костромиров. – Ну разумеется! Откуда бы у скопца взяться настоящей».
Размахивая фальшивой растительностью, точно татарским бунчуком, Иван Федорович сделал два шага назад, обвел всех каким-то удивленным, даже оторопелым взглядом, и, закинув голову, издал жуткий вой отчаяния; тут все тело его пробила жестокая судорога, будто сквозь него пропустили ток высокого напряжения, после чего он враз словно бы одеревенел и как подкошенный рухнул на спину.
Лешак подошел к колдуну и секунды три постоял, грузно нависая над упавшим, внимательно, как бы с сомнением, его разглядывая. Потом молча развернулся и вышел вон.
Изба к этому времени занялась едва ли не целиком, уподобившись изнутри раскаленной печи, поэтому остальные также не заставили себя ждать: подхватив с двух сторон уже очнувшуюся, но все еще едва стоящую на ногах Антонину, они бросились следом за гоминидом. А тот уже растворился в окружающих сумерках, словно его и не бывало.
Снаружи их встретил подоспевший со стороны леса Борис; за ним вынырнул из темноты запыхавшийся следователь.
– Вы куда все подевались?! Почему меня бросили? – одышливо воскликнул он. – Я чуть не заблудился… один… вот только-только выбрался… Эге-ге… да тут никак пожар!.. Что произошло-то, скажет мне кто, ядрен-матрен?!
– Там, в избе… – кашляя от дыма, выдохнул Костромиров. – Может, живой кто остался… Надо бы помочь…
– Некому там уже помогать, – пробормотал охотник, пятясь прочь от пышущего жаром дверного проема, – да и незачем.
Шестеро людей стояли и молча смотрели, как жаркое пламя с плотоядным урчанием пожирает седые лиственничные бревна; вот оно уже вырвалось из-под крыши, выбросив в звездное небо сноп веселых, сверкающих искр…
– Хорошо горит, поганский царь, – первым нарушил молчание Егорыч, задумчиво оглаживая сивую бороду.
– Гммымм! – согласилась его супруга.
Эпилог
– Я вот никак не возьму в толк, – спросил Вадим Вадимович Хватко, рассеянно поглядывая в окно поезда, уносящего их прочь из волшебной Уссурийской страны, – с убийствами все понятно, но кто тогда лодки попортил? И кто стырил наши фотоаппараты?
– Лодки? – переспросил Костромиров, кроя Вадиминого пикового туза козырной шестеркой. – Ну, это просто. Лодки пробил сам Антон Егорович. Он же и фотоаппараты… изъял.
– Ядрен-матрен! – поднял брови следователь, подкидывая профессору бубновую и трефовую шестерки. – Ты, наверное, путаешь. Зачем бы ему?
– Нет, не путаю, – усмехнулся Горислав Игоревич, побивая шестерки парой десяток соответствующих мастей. – Это ты невнимательно слушал нашего проводника Бориса. А он сразу рассказал, что Антонина – последняя из орочских шаманов-каракамов. Тех самых, на плечи которых неведомый Бохайский властитель возложил ответственную миссию по недопущению посторонних к подземной усыпальнице Уносящих сердца.
– Бита, – согласился следователь. – Ходи под меня… Ну а лодки-фотоаппараты причем?
– Как только Антонине стало известно, что тайна пещерного храма раскрыта, – пояснил Костромиров, несколько театрально выкладывая козырных туза, короля и даму, – наша участь была решена: никто из нас не должен был покинуть зимовья. И уж во всяком случае – вывезти на Большую землю доказательств существования святилища. По всей видимости, Антонина к своей миссии Хранительницы относится весьма серьезно.
– Тьфу! – огорчился Вадим, сбрасывая карты. – А у меня за весь кон – только два козыря было, и те – пустышки… Постой, постой! Это что же получается? Мы все это время находились под двойной угрозой – не Шигин, так Антон с Антониной… уконтрапупят?
– Не совсем так. Антон Егорович, разумеется, никакой не злодей. У него, вон, даже на тигра с гоминидом рука не поднялась… Полагаю, он больше всего боялся, чтобы супруга как-нибудь сама, без его ведома и согласия… нами не распорядилась.
– Хорошо. Но почему тогда нас все-таки выпустили?
– Я клятвенно пообещал Антону Егоровичу, что тайна храма Уносящих так тайной и останется. Кстати, и от твоего с Пасюком имени – тоже. Слышишь, Пасюк?
– Слышу, слышу, – донеслось с верхней полки. – Базара нет – могила!
– А! – догадался Хватко. – Так вот почему ты Егорычу вдруг, за здорово живешь, презентовал свой мобильник!
– Разумеется, – улыбнулся Костромиров. – Там же были фотографии святилища и наскальных рисунков. Так что теперь – никаких документальных доказательств. А все видевшие храм свидетели либо мертвы, либо связаны клятвой… Концы в воду, как говорится. И потом, Антон Егорович человек мудрый, и прекрасно понимает, что, стань я даже распространяться про храм, реликтовых гоминидов и все прочее, – меня в лучшем случае поднимут на смех, а в худшем… в худшем, сочтут вторым Ушинцевым. Да оно так и лучше. Во всяком случае, наш Лешак сможет, как и прежде, спокойно жить в своих пещерах.
О том обстоятельстве, что, прежде чем «подарить» старику телефон, он не удержался и вытащил из него карту памяти, Горислав Игоревич предпочел не распространяться.
– Но какая потеря для науки, – возразил Вадим. – Подумать только – живой неандерталец!
– Для науки – без сомнения, – согласился Горислав. – А вот самому гоминиду навряд ли понравилась бы жизнь в тесном лабораторном вольере, пускай и во благо науки… И потом, или ты забыл, что мы, считай, обязаны ему жизнью?
– Верняк! – поддержал Пасюк. – Лешак наш спаситель.
– Ну хорошо, а сам пещерный храм? – не унимался Вадим Вадимович. – Кем он, все ж таки, был построен? И кому посвящался? И кто такие «Уносящие сердца» на самом деле?
– А эти тайны еще ждут своей разгадки, – мечтательно вздохнул профессор.
– Между прочим, – хмыкнул следователь, – в том, что все свидетели мертвы или клятвой повязаны, ты, мой друг, жестоко заблуждаешься.
– Вот как? – вздернул бровь Горислав. – Обоснуй.
– Изволь, – кивнул Вадим. – Ты знаешь, после пожара мы с Егорычем обнаружили, что из подпола шигинского скита до самого леса прокопан подземный ход.
– Разумеется! Я же был там. Совершенно очевидно, что именно благодаря этому ходу Шигин со своими старухами могли уходить и возвращаться никем не замеченные; да и эффект неожиданности при нападении на жертв играл немаловажную роль. Вон, Ушинцева, как оказалось, убили прямо у самого выхода из этой штольни. Только что ты этим хочешь сказать? Дескать, Шигин мог им воспользоваться и скрыться под шумок?
– А ты исключаешь такую возможность?
– Так на пожарище нашли три трупа! – возразил профессор с некоторой горячностью. – Все! Слушание по делу Ивана Федоровича Шигина объявляется закрытым.
– Трупа-то три, верно… – хмыкнул Хватко. – А где лежал третий труп, помнишь?
– В подполе и лежал. Полагаю, Шигин пытался доползти до своего секретного отнорка. Да не смог.
– А как, в какой, то есть, позе, он лежал? – снова спросил Вадим.
– В обыкновенной, – пожал плечами Костромиров. – вытянувшись, как стойкий оловянный солдатик…
– Вот именно! – поднял палец Хватко. – Труп лежал навытяжку. А что б ты знал, когда человек сгорает заживо, его мышцы непроизвольно сокращаются, и тело принимает характерную скукоженную позу, в криминалистике она именуется «позой боксера».