Катер пришел довольно скоро. Никита курил на задней палубе, глядел, как солнечный свет преломляется в мельчайших водяных брызгах, и мчится вслед за катером тонкая яркая радуга, мчится, от Помхи, мимо Желтого Лога, до самого Колпашева.
Он попытался на свежую голову понять, где и как мог наследить. Паспортные данные в колпашевской гостинице да болтливая сноха. Все. С вертолета его вряд ли успели заметить. Старики, конечно, будут молчать. Про глянцевую обертку от фотопленки он даже не вспомнил.
И все-таки он был почти уверен, что не выберется, не долетит до Москвы. Но выбрался и долетел. Видно, хорошо молились за него лесничиха Клавдия Сергеевна, да еще отец Павел со своей матушкой, Ксенией Тихоновной.
В метро хорошо, тепло. Иногда можно даже вздремнуть на лавочке, перед въездом в туннель, или хотя бы просто посидеть, дать отдых ногам и спине. Но не в рабочее время, конечно. Если хозяйке стукнут, это ничего, она тетка не строгая. Ей все равно, сколько часов ты работаешь, сколько спишь. Главное, норму выполняй.
Самое рабочее время – позднее утро, ближе к полудню, и вечер, после девяти. А в часы пик можно и поспать. Все равно в вагон не влезешь. Да и люди злее в толпе. Орут, толкаются. Вот когда сидят свободно, газетки почитывают, тогда самое оно. Тогда не спи, работай.
– Граждане пассажиры, извините, что обращаюсь к вам. Мама умерла, нас осталось у старенькой бабушки пятеро. На хлеб не хватает. Подайте, Христа ради, сколько можете, – Ира произносила свой текст громко, выразительно, нараспев. Она знала, что если слишком уж канючить, пускать сопли, эффект не тот. Надо делать вид, будто тебе стыдно просить.
Впрочем, у каждого свои методы. Борька-цыган сразу падает на коленки, хватает пассажиров за ноги. Выберет тетку потолще и вперед. «Те-тенька, ку-шать хочу, да-айте сиротке на хлебушек!» Борьке дают, но мало. Не из жалости дают, а чтоб отстал поскорей, пальто не испачкал своей сопливой мордой.
Ира на коленках не ползает, а получает больше. Ей-то как раз дают из жалости. У Иры главный козырь – младенчик за спиной. Она сама маленькая, в свои четырнадцать выглядит лет на десять, а тут еще сосунок к спине привязан, чумазый, бледный. Хорошо, если совсем маленький, легкий. Но иногда доставался Ире ребенок постарше, годовалый, не меньше десяти кило.
Их меняли примерно раз в месяц. Сначала Ире было жаль сосунков, все пыталась подкормить, закутать потеплей. Глупая была. Не понимала, что жалеть надо только себя, и больше никого.
Сосунков подбирали на вокзалах, иногда покупали до дешевке у опустившихся проституток, пьянчужек, у девчонок, которые с детства на иглу подсели и ничего уже не соображают. У хозяйки глаз наметан, если видела, что у какой-нибудь оторвы пузо растет, сразу аванс выдавала. А кто может родиться у оторвы? У нее спирт вместо крови.
С утра сосунков поили молоком, в которое хозяйка добавляла жидкую «дурь» или толченые «колеса». Это чтобы спали, не орали. Если сосунок орет, работать невозможно. Пассажиры злятся, раздражаются.
Попадались младенчики такие слабые, что спали весь день сами по себе, без всяких добавок. Тоже экономия. Хозяйка денежки аккуратно считала. «Колеса» денег стоят, а «дурь» тем более. Но, с другой стороны, слабые жили совсем мало. Ира боялась таких брать. Однажды сосунок помер прямо у Иры за спиной. Было страшно таскать на себе мертвяка, но куда денешься? Пока не выполнена дневная норма, надо ходить по вагонам. У самой коленки тряслись, вдруг кто заметит, что сосунок не дышит. Но ничего, обошлось.
Сейчас у Иры за спиной была девчонка годовалая, здоровенная, как кабанчик. Дергалась во сне, колотила ногами. Ира тяжело ступала по вагону, согнулась пополам, заглядывала в глаза пассажирам и все время беспокойно косилась на новенького пацана. Хозяйка велела присматривать за ним. Он странный был, вялый, тощий и совсем дурачок. Говорить не мог, смотрел в одну точку, но команды понимал и выполнял аккуратно. Скажешь ему:
– Иди, руку протяни, тебе туда денежку кинут. Ты эту денежку потом мне отдашь.
Подобрали его два дня назад на Казанском вокзале. Сидел в углу, прямо на полу, в полном отрубе. Ира его первая приметила, стала крутиться, наблюдать. Поблизости никого взрослых нет. Может, потерялся, а может специально оставили.
Таких больших редко оставляют. Бросают в основном сосунков, которые следом не побегут. Ира все ждала, вдруг по радио объявят, мол, внимание, потерялся мальчик. Тогда надо сразу уходить от него подальше, не вертеться. Но ничего такого не объявляли. Значит, никто не ищет. Не нужен никому.
Пацан одет был хорошо, курточка дорогая, джинсы, ботинки, все как у домашнего ребенка. На вид лет восемь, но это из-за худобы. На самом деле больше. Ира на его куртку запала. Она давно мечтала о такой, теплой, легкой, не на вате или там синтепоне, а на настоящем пуху. И главное, пацан в полном отрубе, вокруг никого. Подходи и снимай. Ира уже на корточки перед ним присела, в лицо заглянула, окликнула:
– Эй, малахольный, ты чего?
Ни малейшей реакции. Глаза закрыты, сам бледно-зеленый. Может, «дури» накачался или вообще больной. Хоть догола раздевай, не почует. Она уже и «молнию» легонько потянула, но тут, как назло, Борька-цыган подскочил, а за ним дед Косуха, который у хозяйки в «шестерках» ходит. Она заволновалась, испугалась, что курточка ей не достанется, сразу на Борьку цыкнула:
– Пуховичок мой, учти. Тебе он все равно велик.
– Убью, заязя! – весело ответил Борька и убежал по своим делам.
Все у него были «заязи» (он "р" не выговаривал), и всех он грозил убить, правда, без злобы, просто такая у него присказка была.
Малахольного подняли под локотки, повели потихоньку. Никто ничего не заметил. Менты шныряли по залу ожидания, но смотрели мимо.
Ирка потом намекала хозяйке, мол, она первая его нашла. Пацан-то подходящий. Глазищи синие, большие, как блюдца, личико жалобное, а главное, молчит, ничего ему от жизни не надо. За два дня жрал всего три раза, горбушку сухую пожевал, водой простой запил. Ира заметила, что на груди у него, под ключицами, наколка, звезда вверх ногами, вписанная в круг. Спросила:
– Это что у тебя?
Он не ответил. Да такого и спрашивать нечего, молчит, совсем дурной. Ира кликуху ему придумала: Меченый. Кликуха всем понравилась. Так и стали называть.
Хозяйка Ирку похвалила, курточку отдала, только велела порвать немного и запачкать. А про Меченого сказала:
– Гляди за ним в оба, странный он, пришибленный какой-то.
Вот Ира и глядела. Два дня все было нормально. Давали новенькому много. На него и правда без слез не взглянешь. Идет молча, словно во сне, ладошку свою тоненькую тянет, глазищи синие в пол-лица.
Поезд уже подъезжал к станции «Комсомольская». Ира к новенькому подобралась поближе, шепнула на ухо, мол, давай, выходим. Вдруг какая-то баба вскочила и заорала во всю глотку:
– Федя! Феденька Егоров! Ты что здесь делаешь! Товарищи, я знаю этого мальчика! Надо милицию вызвать! Его украли! Федя, ты что, не узнаешь меня? Я Марья Даниловна, соседка из тридцать второй квартиры!
Поезд выехал из туннеля. Ира кинулась вон из вагона не оглядываясь. За Борьку-цыганёнка не волновалась, он хоть маленький, пять лет всего, но шустрые Мигом соображает, когда надо линять. А этот новенький – ну что делать? Нашелся он. Повезло пацану. Дурачкам всегда везет.
Глава 7
Черный джип мчался по Пятницкому шоссе на скорости сто пятьдесят. Была глубокая пасмурная ночь Жиденькие подмосковные перелески казались в темноте дремучим черным лесом. В придорожных деревнях не светилось ни одного окошка.
Джип мчался в сторону Солнечногорска. Плотный слой грязи закрывал номерные знаки, но это не имело значения, так как они все равно были фальшивыми.
В машине сидело трое. Молодые, крепко накачанные, с золотом на запястьях, пальцах, на бычьих толстых шеях. Огни редких встречных машин выхватывали из темноты тяжелые мрачные лица.
Тот, что сидел рядом с водителем, держал в руке радиотелефон.
– Да сделаем мы его, не переживай. Тут вот с деньгами надо решать… а то, что совсем другой выходит расклад… Нет, мы договаривались на тридцать… Не знаю, откуда ты взял эту цифру. За двадцать пять ищи других… Ну, не надо мне заливать. Не мы облажались, а ты не правильную дал информацию. Ты нас подставил. Как? Будто сам не знаешь. Во-первых, у парня реакция отличная, а ты говорил, он полный лопух. Да, за лопуха можно было и двадцать пять. Да мы вообще еще твоих денег в руках не держали. Ну правильно, аванс. А разговор шел о всей сумме сразу. Что нам твоя десятка? Ну, не знаю, может, для тебя и деньги… Нет, прямо сейчас не можем. Заняты мы… А вот это тебя не касается. Не мы упустили, надо было думать, с самого начала, когда заказываешь. Ну я что, совсем, что ли? Не могу лопуха от профессионала отличить? У него же реакции боксерские… Значит, в Выхине, говоришь? Так… номер дома… Он точно там, или ты пока не выяснил, но знаешь? Понятно… Ладно, все… Завтра сделаем.
– Он че, в натуре, еще возникает – вяло оросил водитель, когда его товарищ закончил разговор. – Он каз-зел, совсем, что ли?
– Умный, блин, – хмыкнул в ответ товарищ, – думает купил нас за свою паршивую десятку. Знаешь, че звонил? Вычислил, где может клиент отсиживаться. Прямо сейчас, говорит, дуйте туда. Проверьте, говорит, и если там, сразу делайте. Сию секунду. Умный.
– Мы ему че, «шестерки», в натуре? Пусть сам сначала проверит, уточнит. Или пусть платит в два раза больше. Мы че, совсем, что ли, это самое, в натуре, светиться за такие бабки? – подал свой рассудительный тихий голос с заднего сиденья самый юный из трех товарищей. – Сию секунду… Деловой…
– И правда, деловой. Ща, побежали, каз-зел… – засмеялся водитель.
За поворотом открылся широкий пустырь, застроенный темными громадами трехэтажных вилл. Строительство только закончилось, в поселке никто еще не жил. Дома предназначались для очень состоятельных люд