Феликс Михайлович не знал, каким образом убийца сделал свое дело, и ему не терпелось услышать подробности.
То, что он не явился в назначенный час, было для Виктюка полнейшей неожиданностью. Он ведь отлично разбирался в людях и не сомневался, что этот, с блестящими глазками, примчится за своим гонораром на крыльях. Ведь аванс он потратил почти целиком вкус больших денег (а две тысячи долларов были для него очень большими деньгами) он уже почувствовал. Что же могло ему помешать?
В первый раз, два дня назад, прождав исполнителя полтора часа за столиком на улице, под мелким, как пыль, дождем, проглотив со скуки порцию жареной картошки, чизбургер, два пирожка с вишней, потягивая через трубочку густой клубничный коктейль, он подумал, что, пожалуй, будет разумно связаться со своими людьми в морге и оплатить «случайную» кремацию.
Морщась от изжоги после чизбургера с картошкой Феликс Михайлович уговаривал себя не нервничать раньше времени. Всякое бывает. Загулял парнишка с какой-нибудь старушенцией, он ведь любил старух, и в этом была его главная странность. Встретил новую любовь и забыл обо всем на свете. Либо перебрал наркотиков. В общем, серьезных причин для беспокойства Виктюк пока не видел.
Единственное, чего он опасался, так это возобновления дела. Все-таки убитый – фигура достаточно известная, к тому же на днях должны вернуться из Америки его родители. Мало ли что им придет в голову? Вдруг потребуют каких-нибудь дополнительных экспертиз, пойдут по инстанциям? А при дополнительных экспертизах, при вскрытии удачная версия электрошока может рассыпаться. Ведь он до сих пор так и не узнал, каким образом был убит Годунов-Ракитин, и, конечно, будет разумней позаботиться, чтобы несчастный случай остался несчастным случаем и никаких признаков насильственной смерти не обнаружилось.
Кремацию он оплатил в тот же день, и вроде бы успокоился. Однако исчезновение киллера озадачивало его все больше. Парень как сквозь землю провалился.
Глава 21
– Вы опять по поводу Ракитина? – Зоя Анатольевна Астахова удивленно вскинула брови, когда капитан переступил порог ее тесного кабинета. – Извините, но сейчас я очень занята.
– Нет. Я совсем по другому поводу, – Леонтьев, не ожидая приглашения, уселся в кресло.
– Очень интересно, – усмехнулась редакторша, – чем же обязана?
– Зоя Анатольевна, когда вы в последний раз видели вашего племянника Сливко Антона Евгеньевича?
Надо отдать ей должное. Собой она владела великолепно. Капитан и не заметил бы, какое сильное впечатление произвел на нее этот вопрос, если бы смотрел ей в лицо. Но взгляд его упал на руки. Пальцы ее сжались так сильно, что костяшки побелели. Отманикюренные ногти впились в ладонь, и он подумал, что сейчас кровь потечет.
– А в чем, собственно, дело? – спросила она равнодушно.
– Дело в том, что отпечатки пальцев Сливко обнаружены на банке, в которой хранилось сто грамм сильнейшего наркотика псилобицина. Думаю, вам, кандидату медицинских наук, не надо объяснять, что это за наркотик. Кроме того, в квартире, где проживал Сливко в течение недели, найдено оружие. И наркотики, и оружие принадлежат вашему племяннику. А сам он исчез.
– Что за квартира? Какая квартира? – быстро, почти шепотом спросила Астахова.
– Дом гостиничного типа в Выхине. Хозяйка – пожилая, психически больная женщина. Ваш племянник проживал у нее на правах близкого друга. Правда, недолго. Всего лишь семь дней. И вероятно, уходил оттуда в такой спешке, что забыл оружие и наркотики.
– Выхино? – медленно произнесла Астахова. – Дом гостиничного типа?
Капитану на миг стало жаль ее. Гладкое холеное лицо сделалось пепельно-серым под тонким слоем пудры.
– Да, Зоя Анатольевна. Именно в этом доме случился пожар, при котором погиб писатель Виктор Годунов. А племянник ваш, как нарочно, именно в ту трагическую ночь и исчез. Так когда вы видели его в последний раз?
– Кого? – она вдруг тупо уставилась на капитана и заморгала часто, словно у нее начался нервный тик.
– Вашего племянника, Сливко Антона Евгеньевича, – терпеливо объяснил капитан.
– Когда? – она продолжала хлопать ресницами. Это был совершенно неожиданный поворот. Леонтьев растерялся. С такой реакцией на допросах ему приходилось сталкиваться не раз. Так вели себя мелкие воришки, уголовные «шестерки», всякая криминальная шелупонь. Тянули время, тупо, испуганно и совершенно бессмысленно изображали то ли глухоту, то ли слабоумие. Эти наивные фокусы знает каждый сержант районного отделения и умеет легко справляться, щелкать, как орешки, проблемы с внезапной «глухотой».
Но чтобы умная, хитрая, прожженная мадам, главный редактор крупнейшего книжного издательства, растерялась до такой степени, что принялась корчить из себя глуховатую идиотку, – такого капитан Леонтьев еще не видел.
– Зоя Анатольевна, вам нехорошо?
– Со мной все нормально, – произнесла она медленно, почти по слогам, – простите. Я просто волнуюсь за своего племянника. Он очень больной человек. Психически больной. Вам, разумеется, уже известно, что он отсидел десять лет за убийство. Но это было несправедливо. Зона его окончательно сломала.
– А чем он занимался потом?
– Работал.
– Где?
– Дома. У себя дома. Я купила ему однокомнатную квартиру, – голос ее звучал глухо и монотонно. Казалось, внутри у нее прокручивалась магнитофонная пленка на не правильной скорости. Зоя Анатольевна произносила слова страшно медленно, почти по слогам, – Антон занимался вязанием.
– Чем, простите?
– Вязанием. Сначала ручным, потом машинным. Я купила ему японскую вязальную машину. Он вязал очень красивые свитера, кофточки, платья.
– Это замечательно, – кивнул капитан, – и что, у него были заказчики?
– Были.
– А кто именно? Можете назвать хотя бы нескольких?
– Я. Вот этот пуловер связал Антон.
– А кроме вас?
– Разве это так важно? Антон сидел тихо и занимался спокойным безобидным делом.
– Он употреблял наркотики?
– Иногда баловался.
– Что значит – баловался? Вы же врач, Зоя Анатольевна. Ваш племянник наркоман или нет?
– Я отошла от медицины.
– Ну, не настолько далеко, чтобы не разбираться в таких элементарных вещах. Да, в общем, медицина здесь ни при чем. Я повторю вопрос. Ваш племянник наркоман или нет?
– Нет.
– Ну ладно. Допустим. Когда вы видели его в последний раз?
– Две недели назад.
– Где? При каких обстоятельствах? Пожалуйста, расскажите как можно подробней.
– Я привезла ему пряжу. Итальянскую, тонкую, темно-синего цвета. Я хотела, чтобы он связал для меня костюм. Главное, чтобы он был постоянно занят. Я платила ему деньги. Он чувствовал себя нужным. Это ведь настоящее творчество, вы не думайте. Он действительно очень увлекся, я приносила ему модные журналы, он сам придумывал новые фасоны. Он работал как настоящий художник-модельер. Послушайте, как вас там?
– Андрей Михайлович.
– Так вот, уважаемый Андрей Михайлович, мой племянник Антон никакого отношения к смерти Ракитина не имеет. Ни малейшего. Так совпало.
– Что именно, по-вашему, совпало?
– Вы прекрасно понимаете что. У него было болезненное влечение к пожилым женщинам. Геронтофилия – это болезнь, понимаете вы или нет? Он ничего не мог с собой поделать. Его влекло к старухам, и ладно бы к приличным… Нет, ему нравились грязные бабки, бомжихи. Можете представить, насколько это опасно? Чесотка, вши, сифилис… – она вдруг замолчала, словно опомнившись, и опять уставилась на капитана невидящими, пустыми глазами.
– Подождите, Зоя Анатольевна, не надо так нервничать, – произнес капитан как можно мягче. – О том, что Сливко страдал геронтофилией, мне известно…
– Ничего вам не известно, ничего вы не понимаете! – крикнула она, перебив
Капитана на полуслове. – Оставьте мальчика в покое!
Леонтьев давно заметил, что люди, проявляющие твердокаменную выдержку, когда речь идет о чужой беде, как правило, начинают дико, непристойно истерить, как только беда коснется их самих. От их хладнокровия не остается следа. С ними невозможно разговаривать, они орут, теряют лицо моментально, даже не оценив толком ситуацию. Им отказывает сразу все – логика, здравый смысл, обыкновенный человеческий стыд.
– Вы часто бывали у него? – спросил капитан, догадавшись, пока Астахова немного успокоится.
– Раз в неделю обязательно. Я никогда не оставляла его без присмотра.
– С кем, кроме вас, он общался? Были у него друзья, знакомые?
– Нет.
– Что, совсем никого?
– Я никогда не видела гостей в его доме. Он боялся людей. После того, что он пережил, у него возникли серьезные проблемы с общением.
– Ну а как же влечение к пожилым женщинам? Вы же сами только что сказали…
– Ничего я не говорила! Антон сидел дома и вязал. Я очень строго за ним следила, несколько раз в день контролировала по телефону.
– Значит, получается, что молодой мужчина сидел целыми днями в полном одиночестве и вязал вам кофточки?
– Я вам объясняю, Антон больной человек. Вязание – это лечение, трудотерапия. А что касается одиночества – у меня просто не было другого выхода. Он очень внушаем, у него слабый характер. Я опасалась дурного влияния.
– Где он брал наркотики?
– Какие наркотики?
– Ну, чтобы, как вы выразились, «побаловаться».
– Как я выразилась?
Лицо ее было землисто-серым, глаза застыли. Он даже испугался, что сейчас, чего доброго, редакторша хлопнется в обморок.
– Зоя Анатольевна, я вижу, вы действительно плохо себя чувствуете. Давайте отложим разговор.
– Отложим, – эхом отозвалась она.
Выйдя из издательства, Леонтьев отправился к метро проходными дворами и тихими переулками. По дороге попалось маленькое открытое кафе, всего четыре столика. Он взял себе бутерброд с колбасой, чашку кофе.
«Бомжевский дом… болезненная страсть к старухам, да не простым, а обязательно грязным… – думал капитан, наблюдая за ярко разукрашенной бабулькой которая стояла у соседнего стола и быстро поедала остатки бутербродов с бумажной тарелочки, – все это можно было бы счесть простым совпадением. Сливко половой психопат, наркоман, вполне мог оказаться именно в том бомжевском доме в Выхине. Это случайность, но объяснимая. Однако Сливко оказался еще и родным племянником Астаховой. Очень уж много случайностей…»