Нечаев поднялся первым, бросился к окну и выглянул наружу. Пустынные улицы упирались в поле. Ставни соседних домов были закрыты наглухо. Где-то тявкали собаки. Ни одной живой души не было видно. Нечаев, несмотря на свою грузность, легко спрыгнул на деревянный тротуар. Добежал до первого перекрестка, — там было так же пустынно, как и на других улицах. Он вернулся обратно.
— Ребята, утекли эсеры. А ну-ка, кто ранен?
Осмотрели друг друга. У одного оказалась расцарапанной щека. Другой держался за ухо. Никто серьезно не пострадал.
— А бомбы-то у эсеров никудышные. Сами состряпали наверно, — засмеялся Нечаев.
С высокого Уральского хребта поезд Реброва стремительно падает вниз. Красноперов держит предельный ход. На крутых поворотах по склонам хребта кажется, что поезд сломается пополам. Стекла пассажирских вагонов не выдерживают и в двух купе уже разбиты вдребезги. Мелькают хмурые тени станций и разъездов. Луна прыгает в клубах дыма, перелетая с одной стороны поезда на другую. На площадках классных вагонов пулеметы, как живые, с любопытством подняли свои узкие мордочки кверху. Часовые стоят без винтовок, с наганами на боку. С грохотом проносится мимо сероватой тенью камский мост. За Камой ровный железнодорожный путь, — и еще быстрей мчится золотой поезд. Красноперова после двенадцатичасового пути сменяет его помощник.
— Веди спокойно, — хрипло говорит Красноперов, стирая со лба черный пот. — Здесь путь хороший. Воду бери только на маленьких станциях, там меньше народа. Большие станции веди сквозным, чтобы никто не подсел.
Ближе к Вятке почти на каждой станции железнодорожники задерживают поезд.
— Одноколейная дорога, ничего не поделаешь, — говорят железнодорожники.
Но дело не в одноколейной дороге, а в том, что в железнодорожных комитетах сидят эсеры.
— Впереди встречный, — заявляет начальник станции, — придется подождать.
Даже у честного железнодорожника так устроена голова, что он больше всего думает, как бы замедлить движение. Скучно жить на полустанке за сотни верст от городов. Может быть, поэтому он и задерживает у себя на станции пассажирские поезда, которые мелькают перед ним, как интересная кинолента.
Ребров бежит со своим кольтом в дежурную комнату. За ним Воздвиженский и морзист из отряда.
— Встречный, говоришь? А о нас имел извещение, — почему не задержал его? Ну-ка, постучи — узнай, в чем дело? — Морзист играет дробь ручкой аппарата. По белой ленте ползут тире и точки. Никакого встречного нет. Воздвиженский вскакивает вперед:
— Безобразие! — кричит он и стучит кулаком в стол. — Я телеграфирую в железком.
Железнодорожник молчит.
— Ты, мерзавец, обманывать! — говорит Ребров. — Возиться некогда! Передай по линии, что за следующую задержку — к стенке.
Паровоз, устало отдуваясь, тянет хоботом воду. Дышат паром цилиндры. Одинокий полустанок прячется в тополях. Деревья тревожно шепчутся.
Из-за водокачки вышли два странника, заросшие волосами, в домотканных коричневых зипунах, с палками в руках, и, оглянувшись, побежали к поезду.
— Эй, товарищ! — крикнули они бородатому дружиннику, который выскочил из вагона с чайником. — Дозвольте на машину сесть?
— Не можно, — степенно ответил дружинник.
— Пошто, родной? Один перегон нам.
— Поезд государственный. Не можно, — повторил дружинник, подставляя чайник под кран.
— Белозипунников, назад! — закричал высунувшийся в окно Запрягаев.
Дружинник вздрогнул, опрометью бросился в вагон, разливая на бегу кипяток.
Сереет. В мимолетящих лесах мутная ночь. Часовых на площадках не разглядишь. Дружинники спят на полках в одежде, только немногие сняли обмотки и башмаки. Задний вагон бросает из стороны в сторону. Там разместились левые эсеры.
Воздвиженский сидит в купе у Реброва и Запрягаева. Горит на столе огарок свечи.
— Читали? — спрашивает Воздвиженский Запрягаева и тычет пальцем в газету.
— Что?
— Немцы грабят Украину. Брест-Литовский мир не спасет Россию. Драться надо!
— В самом деле? А мы не знали. Погибели Советов хочешь?
— Мы заранее отдали себя в жертву. Лучше погибнуть…
— Чего ж ты не гиб? — захохотал Запрягаев.
— И погибнем! — крикнул Воздвиженский и быстро вышел из купе.
— Загадки загадывает? — спросил Запрягаев Реброва.
— Эсеров не знаешь?
— И то. Они хоть и левые, а от правых не отличишь. — Запрягаев хмурится.
— Слушай, Борис, на последнем полустанке около поезда что-то очень близко вертелись два мужика. Подозрительные. Не прохлопали бы ушами эти пустозвоны.
— Поставь дежурить всех своих. Да пойдем осмотрим поезд, — сказал, вставая, Ребров.
В узком коридорчике вагона их качнуло и стало бросать от стенки к стенке.
— Ну и прет, — сказал Запрягаев, на секунду теряя равновесие и налетая грудью на боковую стенку. Они прошли первый вагон. Все было на месте. Часовые не дремали. Запрягаев выглянул в окно. Поезд круто поворачивал, не сбавляя хода. Сквозь серую мглу северной ночи между третьим и задним вагонами что-то черное мелькнуло и исчезло за вагоном. На мгновенье Запрягаеву показалось, что кто-то с буферов пытается перебраться на подножку последнего вагона. Ничего не говоря, он бросился к заднему вагону. Тихонько подошел к часовому, взглянул сквозь стекло буфера. На квадратной скобе около муфты левого буфера можно было ясно разглядеть ременную петлю, уходившую под вагон…
— Держи меня за ноги, — прокричал на ухо часовому Запрягаев. Затем встал на колени и тихонько открыл дверь. Лег, подался немного вперед, заглянул с левой стороны под ступеньку и невольно откинулся: под вагоном висел на ремне человек в зипуне. В руке человека что-то блеснуло. Запрягаев выстрелил. Человек, выпустив ремень, полетел под колеса.
— Ты чего смотрел?! — налетел Запрягаев на часового. — У тебя из-под носа хоть пулемет унеси. Забыл, что везешь? Ступай в купе, — здесь место другому.
Ребров, встревоженный долгим отсутствием Запрягаева, вместе с Воздвиженским показался в дверях.
— Что тут у вас?
— Да вот, зевает, а тут попутчик под вагоном прицепился.
— Где, где? — схватился Воздвиженский за рукоятку маузера.
— Да теперь-то его нет, — сказал Запрягаев. — Спрыгнул.
— Твои прохлопали, — повернулся к Воздвиженскому Ребров, — подтяни. — На станциях разговаривают, привлекают внимание…
— Э, плюньте, Ребров, что из пустяков шуметь. Ну, поговорили ребята, что из того? Дело не в вашей дисциплине, а в революционном самосознании…
— Ну, если так, то напрасно я с тобой болтаю, — сказал Ребров. — С сегодняшнего дня в резерве будешь. На постах держать вас не могу.
— Как хочешь, — пробормотал Воздвиженский и скрылся в своем купе.
— Вот шельма! Взять бы его? — посмотрел на Реброва Запрягаев.
— Погоди, до них еще дойдет очередь, — ответил тот.
Все дальше и дальше мчался поезд. Позади — чехи, на юге — эсеры, на севере — союзники. Надо спешить в Москву.
Глухие пермские и вятские леса сменились вологодскими жиденькими березками. Еще шесть часов езды — и Ярославль, а за ним и Москва.
Последняя остановка перед Ярославлем — Буй.
Белый вокзал виден издалека. Через минуту Ребров ищет начальника станции. В дежурной комнате никого не видно. Напротив — комната с наклейкой:
Комендант, низко нагнувшись над столом, о чем-то совещается с начальником станции. — Что угодно?
— Путевку.
— Куда?
— В Москву.
— Сейчас запросим. Подождите минуту.
Минута длится долго. Подозрительная тишина на станции. Против обыкновения не слышно обычных звонких криков буйских продавцов: «Сыра, сыра! Кому сыра?» Ребров снова у коменданта:
— Скоро ли путевка?
— А вот Вологда передает. Читайте.
Морзист читает:
…В Ярославле бой с эсерами…
Ребров вскакивает.
— Давай путевку обратно.
— Подождите минутку, — все тот же спокойный ответ.
В сосновом лесу у вокзала и на запасных путях копошатся люди, как будто готовятся к чему-то. Комендант несколько раз обходит с обеих сторон состав.
— Когда же, наконец, ваша минута кончится? — кричит Ребров в комендантской. — Если мне не дадут сейчас путевку, я еду без нее.
— Подождите минутку, — успокаивает комендант.
Ребров бежит к паровозу.
— Красноперов, назад!
Два дружинника едут с ним на паровозе к железному кругу. Дружинники соскакивают и поворачивают круг. Через минуту паровоз мчится опять к вагонам. Толчок, лязг цепей, и золотой поезд без путевки срывается с места.
Красная шапка коменданта мелькает на лесенке вокзала.
— Подождите минутку! Впереди встречный! — кричит он и машет красным флагом.
Но его уже не слышно.
Узкой лесной просекой убегают вдаль блестящие рельсы. Может быть, действительно там — впереди, за первым поворотом, прямо на золотой поезд несется встречный. Красноперов почти вылезает из окна, всматривается в даль.
Паровоз свистит весь перегон, не переставая. Во всех вагонах, держась за рукоятки тормозов, стоят наготове дружинники. При первой тревоге тормоза железными лапами схватят колеса, и поезд замрет на месте. Двадцать минут напряженного ожидания, и сигнальные столбы разъезда благополучно приближаются к поезду.
Золотой поезд оказался в кольце врагов, на протяжении тысячи километров.
Ребров стоит у окна и смотрит, как несутся мимо красные выемки вятских глинистых полей. К нему подходит Запрягаев. Он угрюм и серьезен.
— Назад, Борис? Убережем ли груз? Где выход?
— Назад, друг. Проскочим в Пермь и спрячем золото у себя, на Урале.
Весть об этом, в продолжение двух суток, неизвестно куда летящем поезде, с неизвестным грузом, с неизвестными людьми, дошла до главного московского железнодорожного комитета. Враги подсунули телеграмму:
Неизвестный поезд с четырьмя вагонами и вооруженной охраной пробовал прорваться в Ярославль к восставшим. Своевременно принятыми мерами воспрепятствовали этому. Поезд задержать не удалось — вышел на Вятку.