- Стрелку! - отчаянно закричал он.
Но было уже поздно - поезд вырвался за пределы станции.
14
Полковник Птицын запер дверь, чтобы наедине, без помех поразмыслить над картой. Воспитанник генерального штаба, признанный в кругу сослуживцев стратег и теоретик, он считал себя обязанным анализировать военные действия, отдельные операции и приказы высшего командования. Правда, о своих выводах он никому не говорил, тем более что в последнее время анализ операций доставлял ему все меньше и меньше удовольствия. Часто сообщения с фронта были настолько неутешительны, а распоряжения командования так беспомощны, что Птицын в отчаянии швырял карандаш и убирал глубоко в ящик стола исчерченную разноцветными стрелками карту. И все-таки совсем отказаться от своей привычки он не мог. Ежедневно, получив телеграммы, он пробегал глазами сводки и сообщения, хватал карандаш, быстрыми и точными движениями наносил несколько стрелок на карте. Впившись в нее лихорадочно блестевшими глазами, до хруста сжимая зубами мундштук изящной брюэровской трубки, он шептал в упоении:
- Бездарности. Вот, вот что здесь надо делать. Так, так - и фронт прорван! Виктория! Подобный случай описан у Клаузевица.
Потом Птицын бессильно откидывался на спинку кресла, наливал в рюмку ликер и тянул его, брезгливо косясь на телеграмму. Выпив две-три рюмки, он снова хватал карандаш, циркуль, и изломанная тень его снова металась над исчерченной стрелками и кружками картой.
Но в этот день полковник недолго размышлял о стратегии. Скомкав карту, он сунул ее в ящик и устало облокотился на стол, сжимая голову руками.
- Боже мой, - шептал он тонкими бескровными губами. - Боже мой. И это спасение России?! Это гибель! Конец государству!
Стук в дверь оторвал полковника от невеселых мыслей. Все в штабе знали, что в эти утренние часы, получив телеграммы, полковник изучает их и «мыслит». Его старались не беспокоить. Но сегодня произошло, видимо, что-то необычайное: стук повторился громче и настойчивее.
«Опять мужики взбунтовались», - подумал Птицын и почувствовал, как мороз пробежал у него по спине. Он вспомнил недавнее крестьянское восстание, охватившее чуть ли не весь уезд. Восставшие крестьяне несколько дней вели бои с карателями и, разгромив их, ушли в тайгу с семьями, со всем своим имуществом, со скотом. Преследовать их колчаковцы не решились. Город до сих пор находился на особом положении, и военный комендант - полковник Птицын - ожидал чрезвычайных происшествий в любую минуту.
Быстро спрятав бутылку с ликером и бросив на стол карту, он одернул китель, привычным жестом поправил пробор и, твердо ступая, подошел к двери.
- Простите, господин полковник, - офицер поспешно протянул узкую ленту. - Начальник связи приказал срочно доставить вам.
- Сколько раз я просил не присылать мне телеграфных лент, - поморщился Птицын, читая первые значки азбуки Морзе. Вдруг глаза его сузились, и он торопливо стал разматывать ленту. Потом почти бегом бросился к столу, дрожащими руками развернул карту.
- Это же феноменально! Это же ни на что не похоже! - шептал он, водя остро отточенным карандашом по красной извилистой линии, обозначающей на карте железную дорогу.- Только в матушке-России может быть такое. Большевики захватывают поезд. С чем? С золотым запасом! Где? В самом центре нашей территории, буквально под носом у ставки! Двое суток они беспрепятственно гонят его по железной дороге. Это же уму непостижимо!
Птицын еще раз прочел телеграмму. Ставка сообщала о захвате поезда и приказывала немедленно, любыми средствами задержать этот поезд, где бы он ни находился. Птицын быстро зашагал по комнате. Офицер связи пристально разглядывал карту.
Опять раздался стук в дверь, и вошедший подал Птицыну новую телеграмму. Прочитав ее, полковник вдруг стал спокоен, руки перестали дрожать, движения сделались уверенными, четкими.
- Маринин сообщил, что поезд на полном ходу прорвался через его станцию. Маринин принял все меры, делал героические усилия, чтобы задержать поезд, но большевики прекрасно вооружены и ведут непрерывный огонь из пулеметов, - бросал Птицын через плечо офицерам. - Это было… - он взглянул на телеграмму,- это было в семь пятнадцать утра. Поезд идет со скоростью приблизительно… От нас до Маринина… - циркуль и линейка быстро двигались по карте. Птицын поднял голову и выпрямился. - Через час поезд должен быть здесь. У нас еще есть время, чтобы подготовиться к встрече. Благодарю вас, господа,- кивнул он офицерам и, не дожидаясь пока они выйдут, повернулся к телефону.
Десяти минут ему было достаточно, чтобы не только продумать план операции, но и отдать нужные приказания. Все было рассчитано точно. На главном пути поставлено несколько пустых платформ, на боковых путях - вагоны, в которых спрятались солдаты. На крышах этих вагонов установлены пулеметы. Поезд будет захвачен молниеносно!
Полковник на секунду прикрыл глаза и глубоко затянулся душистым дымом.
- Это будет гениальная операция, пример для всех, - прошептал он. - Когда-нибудь этот небольшой исторический эпизод станет известен всему миру. А в военных академиях его будут изучать. Вот она, моя виктория! Наконец-то!
Он быстро встал и приказал подать машину: полковник лично проверял выполнение своих распоряжений. Да, все было готово к молниеносному захвату поезда.
Птицын щелкнул крышкой золотых часов.
- Через двадцать минут они будут здесь, - сказал он сопровождавшим его офицерам. - Запомните этот день, господа - день вашей славы!
Прошло двадцать минут, но поезда не было. Прошел час - поезда не было. Прошел еще час, затем другой, третий - поезда не было. Он не прибыл совсем.
15
Сухонький седой старичок прислушался, отодвинул стакан с чаем и быстро вышел на крыльцо.
- Климовна, загоняй скотину! - крикнул он, на ходу надевая форменную тужурку. - Ирод скачет!
Такая же маленькая сухонькая старушка, кормившая у сарая тощего петуха и двух суетливых кур, испуганно замахала руками.
- Ах, ты батюшки, - причитала она, загоняя непокорного петуха в открытую дверь. - Не даст, ирод, птичкам погулять. Кыш! Пошли домой, милые!
Это повторялось почти каждый день.
На маленьком безымянном полустанке дольше, чем на минуту-две, поезда не задерживались, И уж, конечно, телеграфная установка была здесь совершенно не нужна. Однако по чьей-то прихоти половину крошечного станционного помещения занимал телеграф. Начальник полустанка, он же дежурный и обходчик, служивший на этой дороге не один десяток лет, должен был выполнять и обязанности телеграфиста. Но так как это никому не было нужно, он стал все реже и реже заходить в телеграфное отделение и, наконец, совсем махнул рукой.
В это время недалеко от полустанка появилась банда Мишки Одноглазого.
Тогда много банд шаталось по земле молодой Советской республики. Это были подонки, огребье человечества, поднятые со дна великой очистительной волной революции. Они завертелись на поверхности, силясь плыть против течения, зацепиться, удержаться во что бы то ни стало. Но, чувствуя свое бессилие и обреченность, они все больше свирепели, истязали и убивали беззащитных, безоружных людей, пьянели от крови и вновь шли на самые черные, подлые дела. Напрасно некоторые из них прикрывались разными названиями, даже выдумывали себе какие-то «платформы» - человеконенавистническая сущность у всех была одна.
Банда Мишки Одноглазого была одной из тех многочисленных шаек, в которых собрались уголовные элементы и дезертиры. Выброшенные отрядами чекистов с территории Советской России, они перешли линию фронта и обосновались во временно занятой Колчаком Сибири. Здесь, в тайге, они чувствовали себя относительно спокойно, удовлетворяясь налетами на деревни и грабежом.
Бандиты не помышляли вернуться обратно, в европейскую часть страны, но мысль о том, что красные, разбив Колчака, придут и в Сибирь, не давала Мишке покоя. Еще находясь в армии Деникина, он на собственной шкуре убедился, какую силу представляют плохо вооруженные и почти необученные, но одержимые верой и волей к победе красноармейские полки. Пожалуй, именно поэтому Мишка не пошел на службу к Колчаку, а организовал шайку и скрывался в тайге.
Страх и желание знать, что происходит там, на фронте, загнали как-то Одноглазого на полустанок. Увидев телеграфный аппарат, да еще совершенно исправный, Мишка пришел в восторг и с тех пор часто приезжал сюда один или в сопровождении «адъютантов». Старому начальнику полустанка вновь пришлось сесть за аппарат и докладывать бандиту о положении на фронте. Сначала Мишка был очень доволен. Но последнее время он становился все мрачнее, и старик с радостью замечал звериный страх в его глазах.
И на этот раз мертвенно-серое лицо главаря шайки было невеселым. Мишка вошел в телеграфное отделение, сел в приготовленное для него кресло и молча положил перед собой револьвер. Два сопровождавших его бандита остановились за спиной старика.
- Вот что, господин Морзе, - сказал один из них, юноша лет семнадцати с наглым прыщеватым лицом.- Если вы будете сегодня брехать неприятные для нас вести… - он выразительно щелкнул по деревянной кобуре маузера.
Старик вдруг разозлился.
- Какой я вам Морзе! - закричал он петушиным голоском, вскакивая со скамейки. - Морзе был знаменитый изобретатель, а я никто. И все же я человек честный и не могу говорить того, чего нет на самом деле. Что передает телеграф, то я и повторяю.
- Ну, хватит болтать! - крикнул Мишка. Ты, дед, включай аппарат, а ты, - он повернулся ко второму бандиту, губастому парню в красных галифе и гимназической фуражке, сбитой на затылок, - ты подай мне земной шар.
Губастый развязал мешок и подал Мишке глобус.
- Говори, дед, все, что передают, - величественно разрешил Мишка. - Нам все надо знать, чтобы разобраться в обстановке. А ты не болтай лишнего, - зло бросил он молодому парню.
Старик включил аппарат и нагнулся над быстро побежавшей лентой. Лицо его вдруг побледнело, он зачем-то снял фуражку, снова надел ее и вытер платком выступивший на лбу пот.