кокни[10], ее отец управлял пабом, и ее настоящее имя было вовсе не Скарлет, а Берил, но его она ненавидела. Она чувствовала, что имя Скарлет гораздо лучше подходит ее личности. Во-вторых, она прошла через все, что подбрасывали нам бушующие семидесятые: носила длинные юбки кислотной расцветки, ходила лохматая, курила травку и участвовала в маршах протеста против войны и за права женщин. Я же всегда была хорошей девочкой, прилежной, сосредоточенной на получении своей степени, а не на прекращении войны во Вьетнаме.
Но на удивление мы отлично поладили. Она была добрая и спокойная и без промедления приютила меня, когда мне было некуда идти. Сейчас она работала в театре «Ройал-Корт»[11] ассистентом режиссера, известного своими авангардными постановками.
Я не была уверена, что застану ее дома в полдень, однако после нескольких гудков на том конце сняли трубку.
— Да? Какого черта? — пробурчал сварливый голос. Это прозвучало скорее как «кыгычерта».
— Прости, — сказала я. — Я тебя разбудила?
— О, Джо, это ты, лапочка! Забей на это. Мне все равно надо было вставать через десять минут. Генеральная репетиция сегодня вечером. Новая пьеса. Десять женщин в поезде едут в Сибирь. Кровавый депресняк, если тебе интересно. Все они заканчивают жизнь самоубийством. И кстати, о депрессии, как прошли похороны?
— Ну, для похорон очень даже неплохо.
— Как ты? Справляешься?
— Можно сказать, стараюсь держать голову над водой и не утонуть. Сторожка — вот самый кровавый депресняк, какой только можно найти. Но мне нужно разобрать вещи отца и освободить дом для следующего арендатора, поэтому меня не будет какое-то время.
— Без проблем. Я не планирую сдавать твою кровать в аренду. И не собираюсь никого приглашать в свою. Мне надоели мужики.
— Этот новый актер оказался не таким классным, как ты надеялась? Я думала, что он пригласит тебя на ужин.
— Он, черт возьми, оказался вообще никаким. На ужин-то он меня позвал. Но позже, уже у меня дома, начал показывать мне фотографии своего партнера Денниса.
Я засмеялась:
— Ох, Скарлет, как ты думаешь, мы обе обречены?
— Жаль, что мы не любим друг друга. Как тебе кажется, можно научиться быть лесбиянкой?
— Думаю, что нельзя. — Я все еще смеялась. — Рада была слышать тебя. Весь день мне пришлось изображать вежливость перед кучей незнакомого народа. А завтра я должна пообедать с очень серьезным молодым поверенным.
— О, ну тут ты на коне, это самый твой типаж.
— Ну нет, спасибо, больше никаких юристов! Нет, даже не так: спасибо, больше никаких мужчин. Я усвоила урок. Отныне я живу спокойной жизнью. Без мужчин. Никакого секса. Только учеба и книги и иногда одинокая трапеза в хорошем ресторане.
— И кошки. Про кошек не забудь.
Я снова рассмеялась.
— Мне нужно как можно скорее вернуться в Лондон. Если адвокат скажет мне, что я могу делать то, что мне заблагорассудится, с вещами в домике, я приглашу аукциониста и выставлю все стоящее на продажу. Остальное отправится в магазин для благотворительных распродаж, и… прощай, Лэнгли-Холл!
Когда я положила трубку, то поняла, скольких усилий мне стоило говорить непринужденно и весело. «Займись делом, — сказала я себе. — Вот что тебе нужно». Взяв большой мешок для мусора, я начала набивать его одеждой отца. Я не была уверена, что кто-нибудь захочет носить шарфы с монограммой, но тут не угадаешь. Затем я упаковала в коробки книги, отложив в сторону те, что были моими любимыми в детстве — их мой отец читал мне.
К концу дня я расчистила спальню и бельевой шкаф. Затем тщательно осмотрела отцовский стол, на случай, если в секретном ящике будет спрятано завещание или какой-то другой важный документ. Удалось отыскать сберегательную книжку с пятью сотнями фунтов, квитанцию на акции в строительном обществе, чековую книжку. Сунув во все нос, я убедилась, что после отца осталось около тысячи фунтов — лучше, чем ничего.
На ужин я открыла банку с супом. Когда я стояла у плиты, помешивая его, меня внезапно захватило воспоминание о матери, стоящей у той же плиты и что-то размешивающей в больших кастрюлях. «Куриное рагу и пельмени, — сообщала она мне, сияя. — Твой отец их обожает. Это поднимает ему настроение, когда что-нибудь случается».
Память об этой теплой, приветливой кухне с ее приятными запахами и о добрых словах была для меня слишком невыносима. Я выключила плиту, оставив на ней суп, и пошла спать.
Глава 8ДЖОАННААпрель 1973 года
На следующий день я собралась было уйти, чтобы сесть на поезд до Годалминга, когда в дверь постучали. Там стояли двое здоровенных мужчин, держащих сундук.
— Где вам это оставить, мисс? — спросил один из них.
Видя мое удивление, другой добавил:
— Это с чердака. Мисс Ханивелл сказала, чтобы мы отнесли ваши вещи к вам.
— О, я поняла. Спасибо. Сюда, пожалуйста, — слегка растерянно ответила я и провела их в гостиную.
— Там есть еще несколько картин. Мы сейчас вернемся, — сообщил тот, кто заговорил первым.
— Я должна уйти, чтобы не опоздать на поезд, — сказала я. — Просто положите их в гостиной рядом с сундуком, хорошо?
И я ушла.
Офис «Бартон и Холкрофт» находился в элегантном здании в георгианском стиле в конце главной улицы Годалминга. Найджел Бартон вышел из кабинета, прежде чем я успела известить о своем приходе.
— Мы вернемся через час, Сандра, — сказал он администратору.
Он вывел меня из двери и повел вниз по улице, в «Голову кабана». Это был один из чудных старых пабов с витражами в окнах и тихим гулом разговоров немногочисленных посетителей, сидящих возле барной стойки.
Из кухни доносились аппетитные запахи. Найджел нашел свободный стол, усадил меня на дубовый стул с высокой спинкой и пошел заказывать напитки. Вернувшись, он сообщил, что сегодня подают на выбор или жареного ягненка, или рыбный пирог. Обычно в обеденный перерыв я выбирала что-нибудь полегче, но сейчас чувствовала, что очень голодна, и охотно согласилась на жареного ягненка. Как Найджел и предрекал, еда оказалась превосходной. Я внезапно осознала, сколько времени прошло с тех пор, как у меня на столе была по-настоящему хорошая еда, — я не получала удовольствия от еды чуть ли не с тех самых пор, как умерла моя мать.
Когда наши тарелки опустели, Найджел отставил их в сторону.
— Теперь к делу, — произнес он. — Я так понимаю, завещания вы не нашли?
Я покачала головой:
— Нашлись сберегательная книжка, квитанция от строительного общества на несколько акций и его чековая книжка. Не более тысячи фунтов в общей сложности.
Он кивнул:
— Вам понадобится свидетельство о смерти, прежде чем они выдадут что-то из этих средств. И мне придется написать адвокатский запрос. Кроме этого, нет активов?
— Несколько хороших предметов мебели, которые я могла бы выставить на аукцион. Я хотела бы сохранить стол, правда, поставить его мне пока некуда.
— Мне нужно найти вашего брата, прежде чем вы что-то начнете делать, — сказал он.
— Моего брата? — Я решила, что ослышалась. — Но я единственный ребенок у своих родителей.
— Вашего сводного брата. От первого брака вашего отца.
Глядя на мое потрясенное лицо, он спросил:
— Вы не знали, что ваш отец был женат раньше?
— Нет. Мне никогда об этом не рассказывали. Я знала, что мои родители поженились довольно поздно и что мое появление было для них полной неожиданностью, но понятия не имела… — Я замолчала, пытаясь переварить эту новость. — Когда это было?
— Ваш отец был женат до войны и имел сына. Брак был расторгнут, когда он вернулся в конце войны. Его жена снова вышла замуж и увезла ребенка в Америку. Одному Богу известно, как я буду его искать. Я уверен, что отчим усыновил его, но, полагаю, он все же унаследует титул, если захочет носить его в Америке.
Я пребывала в шоке. Как мог отец жить со мной все эти годы и даже не упомянуть о своем сыне? И, что более странно, почему его сын никогда не общался с ним после войны?
— Я свяжусь с американским посольством, — сказал Найджел. — Но на вашем месте я бы не волновался. Полагаю, совершенно ясно, что ваш отец хотел бы, чтобы именно вы унаследовали то немногое, что он оставил.
А если это вовсе не «совершенно ясно»? Я задумалась. Вдруг закон решит, что все должен унаследовать старший сын? Тысяча фунтов для меня имеет значение, особенно сейчас, когда в моей жизни царит неопределенность. Если моя юридическая фирма не возьмет меня обратно, с этими деньгами я смогу протянуть хоть какое-то время.
— Если его отчим законно усыновил его, то, вероятно, он не сможет предъявлять права на наследство, — сказала я. — Он больше не Лэнгли.
— Сложный вопрос, если речь идет об американском праве, — пожал плечами Найджел. — Тем не менее, куда более интересный, чем большинство дел, которые я вел. Ваша практика, надеюсь, более захватывающая, чем у адвоката с главной улицы Годалминга?
— Вовсе нет. Все то же самое. Куча возни с передачей прав на недвижимость.
— Вы решили стать солиситором[12], а не барристером? — спросил он. — Предпочитаете комфортную спокойную жизнь азарту?
Я уставилась на потертый дубовый стол.
— Конечно, мне бы очень хотелось стать барристером, — призналась я, — особенно получив хорошую степень, но обстоятельства сыграли против меня. Деньги, например. В палатах, куда я проходила собеседования, весьма заинтересовались тем обстоятельством, что я — дочь сэра Хьюго Лэнгли. Там решили, что я являюсь частью определенного круга с хорошими связями. Но потеряли интерес, когда узнали, что были не правы и моя семья осталась без гроша. Плюс еще тот факт, что я женщина. Пожилой начальник палаты прямо сказал мне, что я зря трачу время. Если бы я стала барристером, то не получила бы ни одного действительно интересного дела. Ни один распорядитель в конторе не захочет отдать дело в руки женщины, когда почти все судьи — мужчины и большинство присяжных — мужчины, и никто из них не воспримет женщину всерьез.