— Не стоит, — отказался пожилой мужчина. — Мы идем в тратторию поесть. Наш обед ждет нас.
Это и был Козимо, самый богатый человек в городе, который владел всеми оливковыми рощами, кроме деревьев Паолы. Он дотронулся до руки Ренцо и быстро произнес несколько слов на итальянском. Ренцо повернулся ко мне:
— Мой отец хочет знать, почему вы интересуетесь Софией Бартоли.
Я замялась, но ответила:
— Я уверена, что мой отец когда-то был с ней знаком.
Снова пожилой мужчина сказал что-то по-итальянски, и остальные ухмыльнулись. Ренцо выглядел смущенным, когда перевел:
— Мой отец говорит, что ее знал не один человек.
Пожилой мужчина продолжал смотреть на меня.
— Ты наверняка немка, — проговорил он по-английски с акцентом.
— Нет, я англичанка.
— А я думаю, ты немка, — настаивал он. — Небось выродок Софии Бартоли от этой немецкой мрази, явилась сюда, чтобы забрать ее землю и ее оливковую рощу.
— Вот и неправда! — воскликнула я возмущенно. — Мой отец был летчиком, британцем. Его самолет сбили. Он был тяжело ранен.
Я все еще посматривала на Ренцо, размышляя, не могли он быть тем «прекрасным мальчиком», который был спрятан там, где только София и мой отец могли его найти. Но мой отец написал «наш прекрасный мальчик», а не «твой». Это означало, что ребенок был их, а не ее. Хотя, может, он испытал настоящую привязанность к чужому маленькому мальчику.
— Скажите мне, — обратилась я к Ренцо, — вас где-то прятали во время войны?
— Прятали? Что вы имеете в виду?
— Прятали, чтобы защитить, там, где никто не мог вас найти?
— От немцев? — Он нахмурился и покачал головой. — Не помню ничего подобного. Да этого и не может быть. Я помню, у нас в доме останавливался немецкий офицер. Он был добр ко мне, у меня нет плохих воспоминаний о нем. Он угощал меня сластями.
— Сколько вам лет? — спросила я, понимая, что мои вопросы звучат слишком бестактно.
— Вы задаете слишком много вопросов. В этих местах женщины так с незнакомыми мужчинами не разговаривают, — сказал Ренцо. — Я не понимаю, какое это имеет отношение к вам, но мне тридцать два. И если хотите знать, я не женат. А вы?
Мое лицо поневоле залилось краской.
— Я тоже не замужем.
Он был слишком взрослым, чтобы быть ребенком моего отца. Я знала, что отец был сбит и ранен в конце войны, а этот мужчина родился в 1940-м или 1941 году.
— А у вас, случайно, не было младшего брата? — вновь спросила я.
— Это было невозможно. — Он бросил на меня презрительный взгляд. — Моего настоящего отца отправили в Африку еще до моего рождения, и он так и не вернулся. Если бы не Козимо, я остался бы нищим сиротой. Я всем ему обязан. — Он прикрыл своей рукой руку Козимо. — А теперь прошу меня извинить, мой отец хочет выпить за своим любимым столом.
И они вместе вошли в тратторию. Когда они оказались внутри, мужчина, сидевший ближе всего ко мне, сказал, приглушив голос:
— Этот человек, Козимо, очень влиятельный. У него здесь много земли и оливковый пресс. Не стоит переходить ему дорогу.
Один из молодых людей встал и жестом пригласил меня сесть за стол.
— Идите сюда, присаживайтесь, выпейте с нами, — сказал он. — Вот стул. Дай ей стакан, Массимо. И попробуйте наши местные оливки. Они лучшие.
Я колебалась. Может быть, стоило отказаться? Но вдруг я смогу узнать от них еще что-нибудь важное? Мужчина настаивал, и я села. Передо мной оказался бокал, наполненный темно-красным вином. Ко мне подвинули миску с оливками, буханку грубого хлеба и кувшин оливкового масла. Мужчина, который пригласил меня, худой человек с зачесанными назад волосами и слегка странным взглядом, оторвал мне ломоть хлеба и налил немного масла на мою тарелку.
— Это масло из плодов наших оливковых деревьев, — пояснил он. — Лучшее тосканское масло. Экстра виржин[34], чистое, как невинная девушка. Невинность — это просто прекрасно.
То, как он произнес все это в сочетании с его взглядом, заставило меня испытать неловкость, но потом он засмеялся, и я решила, что он просто поддразнивает меня.
— Видите, какой цвет у нашего оливкового масла? — спросил широкоплечий мужчина, сидящий напротив. — Ярко-зеленый. Как весенняя зелень. Это цвет тосканского оливкового масла. Самого лучшего. Наверняка оливки для него взяли с моих деревьев.
— С твоих деревьев? — придрался к нему один из мужчин, сидящих в дальнем конце стола. — Ты продал большую часть своего сада Козимо. Так что теперь это оливки с его деревьев.
— Неправда. Лучшие деревья я оставил себе.
— Я слышал, он сделал тебе предложение слишком хорошее, чтобы отказаться. Или у него что-то есть на тебя.
— Неправда. Ты врешь!
Голоса снова зазвучали резко, и я подумала, что они вполне могут подраться. Но затем пожилой мужчина произнес:
— Синьорина решит, что она попала в стаю диких зверей. Ведите себя прилично. Теперь ешьте, синьорина. Ешьте, пейте и наслаждайтесь.
Они с удовлетворением наблюдали, как я макаю хлеб в масло и ем.
— Вкусно, да? — спросили они. — Лучшие оливки в регионе.
— А могло быть еще лучше, — усмехнулся молодой колоритный мужчина, бросив на меня взгляд, который я не смогла истолковать.
Его сосед приложил палец к губам:
— Не стоит говорить такое, Джанни. Особенно когда кто-то может подслушать нас. Следи за своим языком или пожалеешь.
Почтенный старец с гривой седых волос продолжил разговор:
— Так скажите нам, синьорина: ваш отец, британский летчик, он еще жив? Он послал вас сюда, чтобы найти Софию Бартоли?
— Нет, синьор, — ответила я. — Он умер месяц назад. Я приехала сюда, потому что нашла среди его вещей запись с упоминанием ее имени. Он никогда не рассказывал о ней мне или моей матери, но меня разобрало любопытство. Теперь вижу, что зря я начала копаться в прошлом. Мой отец был бы огорчен, узнав о том, что она натворила. И все равно я довольна, что приехала сюда, потому что эти места прекрасны, мне стоило их увидеть.
— Теперь вы вернетесь в Англию? — спросил старик.
— Я бы хотела остаться еще на несколько дней. Мне очень нравится моя маленькая комната в доме синьоры Россини. Буду гулять и любоваться вашей великолепной местностью.
Мои планы встретили явное одобрение.
— Вы непременно должны взглянуть на моих овец, — произнес тот, которого называли Джанни. — Я пасу их на вершине горы, где самая лучшая трава. И я делаю собственный сыр пекорино. Я могу показать вам, как делается сыр.
— Ой, даже не глядите на него, синьорина, — сказал почтенный. — У него репутация бабника. Довериться ему — как пустить козла в огород.
— Это мне-то? — прижав руку к сердцу, вопросил Джанни. — Я просто стараюсь быть гостеприимным с юной иностранкой. Не забывайте, я — счастливо женатый мужчина.
— Женатый — да, безопасный — нет, — прокомментировал парень в дальнем конце стола, вызвав громкий смех.
Вид у Джанни был глуповатым.
— Надо хотя бы угостить молодую леди получше. Хлеба и оливок маловато. Давайте закажем брускетту[35].
— О нет, не стоит беспокоиться. — Я протестующе помахала рукой. — Я пойду ужинать к синьоре Россини.
— Она еще сто лет ужин не подаст, — сказал Джанни. — Пока солнце совсем не закатится. До того вы в обморок от голода упадете. — Он встал и ушел в темноту траттории. Затем он вернулся с довольным видом.
— Они принесут нам поднос. Вот увидите, брускетта здесь очень вкусная.
Я понятия не имела, что такое брускетта. Мои познания в итальянской кухне были ограничены спагетти болоньезе и равиоли, которые продавали в жестяных банках.
Вскоре худой молодой человек в фартуке поставил на наш стол блюдо. На нем были разложены толстые ломтики поджаренного хлеба с разными начинками. Джанни посмотрел на меня с большим интересом и сказал что-то едва слышно одному из мужчин. Тот ответил. Они обменялись улыбками. Переводить мне, однако, не стали.
— Теперь пробуйте брускетту, — сказал почтенный пожилой мужчина. — Каждый кусочек с разной начинкой из тех, которые мы здесь предпочитаем. Вот куриная печень, смешанная с анчоусом, это — тапенада[36], а тут — кусочки козьего сыра с фенхелем. Ешьте. Они все хороши.
Я отчетливо понимала, что мне придется вернуться к Паоле и ужинать у нее и ужин этот будет весьма плотным, но отказать им я не могла. Они настаивали на том, чтобы я попробовала все виды, каждый раз наблюдая за моим лицом с выражением предвкушения, поэтому мне приходилось широко улыбаться и кивать удовлетворенно после каждого снятия пробы. Впрочем, это было нетрудно, потому что каждое сочетание вкусов было по-настоящему изысканным.
Я выросла на простой английской кухне — стейк и пирог с почками, пастуший пирог, рыба с жареным картофелем, бараньи отбивные. А когда я была студенткой, мои самые смелые эксперименты по части кулинарии были весьма ограничены скромным бюджетом и включали китайские и индийские блюда (или, скорее, английские версии этих блюд). Поэтому я не была знакома ни с чесноком, ни с базиликом, ни с другими специями, придававшими вкус всему, что я пробовала.
Когда еда и вино совсем перестали в меня помещаться, я попыталась откланяться, убеждая их, что Паола ждет меня на ужин и опаздывать неприлично. Джанни, который порывался показать мне своих овец и настоял на брускетте, немедленно вскочил.
— Я исполню долг гостеприимного хозяина и провожу юную леди домой, — заявил он.
— О нет, спасибо. Здесь недалеко, и я знаю путь, тем более что еще не стемнело, — отнекивалась я, путаясь в итальянских словах из-за того, что выпила слишком много вина.
— Но меня это вовсе не затруднит, — настаивал Джанни. — Я тоже хожу домой через туннель. Идемте.
Он придержал меня за локоть и помог подняться на ноги. Мне как-то не слишком нравилась идея идти с ним по длинному темному туннелю, хотя я и не думала, что он что-нибудь попытается сделать в месте, крик из которого будет слышен за столом. К счастью, все решилось до того, как мне удалось сочинить веский повод для отказа.