Он сам никогда не верил по-настоящему. Представители британской аристократии ходили в церковь, проявляя солидарность с окружающими их низшими классами, но веры среди них не было. По крайней мере, его отец точно не верил. Однажды он сказал Хьюго: «Когда ты лежишь в окопах и видишь, как людей разрывает снарядами и как они тонут в грязи, ты не можешь поверить, что Бог существует, но позволяет этому случиться и не вмешивается».
И все же София привязала образ святой к его запястью, и, может быть, именно это его спасло. Неуверенно он попробовал помолиться: «Дорогой Бог, если ты там и слышишь меня, убереги ее. Позволь мне вернуться домой. Защити Лэнгли-Холл и всех, кто в нем. И, Господи, защити ее семью». Он хотел было добавить: «Пусть ее муж окажется жив и вернется к ней», но не смог заставить себя это произнести.
Колокола затихли, и воцарилась тишина. Он достал свою пачку сигарет. Из двадцати осталось двенадцать. Он щелкнул зажигалкой, откинулся на подушку и стал курить, не спеша, наблюдая за дымом, повисающим в холодном воздухе. День был тихим. Ни пения птиц, ни ветра, ни лая собак. Абсолютная тишина. Хьюго даже показалось, что он остался один на всем белом свете.
Он спрашивал себя, когда же она придет. Он подозревал, что София не пойдет искать грибы в воскресенье. Из своего опыта жизни в Италии он помнил, что воскресный день посвящался церкви и обильной трапезе в кругу семьи. Может, семья Софии и была небольшой, а стол — скудным, но ей все равно придется провести день с ними. Он чувствовал себя опустошенным и голодным, поэтому доел хлеб, который уже начал черстветь. Голубь встряхивался и хлопал крыльями на вершине стены, Хьюго мечтал, чтобы у него хватило сил встать и устроить ловушку. Но пока он этого не мог.
Блеклое солнце лениво карабкалось все выше в небо. День тянулся и тянулся. Наконец солнце склонилось к закату, а она так и не пришла. Хьюго боролся с разочарованием. Она просто не смела прийти в воскресенье. Он уже понял это. Может быть, она умудрится улизнуть в темноте, хотя ему не нравилась мысль о том, что она будет идти в одиночестве через оливковые рощи, когда в округе бродят немцы, партизаны или бандиты. Он зажег было свечу, но быстро задул ее, боясь потратить впустую. Он лежал без сна, слушая звуки ночи — крик совы, вздохи ветра. «Она уже ни за что не придет», — сказал он себе. И зародилась тревога. А вдруг с ней что-то случилось? Вдруг кто-то увидел, куда она ходит через оливковые рощи, и выдал ее… Он пытался отогнать дурные мысли, но они неотступно преследовали его.
Должно быть, он погрузился в сон, потому что очнулся от резкого звука рядом и рефлекторно потянулся к своему оружию.
— Это всего лишь я, Уго, — раздался нежный голос. — Не бойся.
И он смотрел, как ее фонарь, качаясь, плывет к нему. София поставила фонарь на скамейку и опустилась на колени рядом с ним, ее лицо сияло от радости в свете свечи.
— Ты не спишь и даже садишься. Это чудесно. Я так волновалась! Каждый раз, возвращаясь, я ожидала, что найду тебя мертвым. Но я вверила тебя заботам святой Риты.
— Святая Рита? Кто она такая?
— Покровительница раненых.
— Это она на образе, который ты привязала к моему запястью?
— Конечно. Она ведь помогла тебе?
— Я чувствую себя намного лучше, — сказал он. — Лихорадка прошла, и рана начинает заживать. Я перед тобой в неоплатном долгу, София. Ты окружила меня такой заботой. Даже переодела, как малыша.
Она улыбнулась:
— Я не могла оставить тебя лежать здесь в таком состоянии. Я забрала твою одежду и постирала ее. Верну в следующий раз.
— А вещи, которые на мне сейчас, принадлежат Гвидо?
— Конечно. Его тут нет, и носить их все равно некому. Все лучше, чем ждать, когда до них моль доберется.
Он взял ее за руку.
— Я сделаю для тебя все, что смогу, обещаю. Когда я вернусь домой, я пошлю вам денег на новую, хорошую одежду, из отличной мягкой шерсти.
— Давай не будем говорить об этом, — попросила она. — Кто знает, что принесет завтрашний день? Ничего хорошего я не жду. Но поесть все равно надо. Я принесла тебе суп. Ты, должно быть, голоден.
Она развернула полотенце, достала миску, и он с нетерпением взялся за ложку. Правда, суп был не особо сытным: пара капустных листьев, морковка, немного бобов. Как будто читая его мысли, она посетовала:
— Знаю, суп не слишком наваристый. У нас уже несколько дней не было мяса. Но он хотя бы горячий.
— Ты и так слишком добра, делишься со мной последним, что у вас есть.
Она отвернулась, а потом грустно произнесла:
— Не знаю, когда смогу прийти к тебе снова. Немцы были сегодня в нашей деревне. Ты слышал колокольный звон?
— Я думал, что это в честь воскресенья.
— Нет, в каждой деревне звонят в колокол, когда приближаются немцы. Так молодые люди в деревнях узнают, что пора бежать в лес, а молодые женщины прячутся где только могут. Я весь день просидела на чердаке в старом гардеробе. — Она запнулась, ее виноватый взгляд умолял его о понимании. — Эти люди — звери, Уго, — сказала она. — Война превратила их в животных. Мы, женщины, боимся за нашу честь каждый раз, когда они приближаются. Однажды они схватили дочь пекаря — пятнадцатилетнюю девочку — и надругались над ней один за другим. С тех пор она так и не оправилась. Ее разум не выдержал такого кошмара.
— Это ужасно. Мне очень жаль. Уверяю тебя, что британские солдаты не будут вести себя подобным образом.
— Кто знает? — Она пожала плечами так выразительно, как умеют только итальянцы. — Ведь и немецкие парни в большинстве своем дома были примерными мальчиками. Помогали семье в поле, работали в банках, приглашали девушек на танцы. Но война все меняет, ломает людей.
— Немцы еще там?
Она покачала головой:
— Нет, слава всем святым. Они пришли посмотреть, не подойдет ли наша деревня им для зимовки. Их армия окопалась для обороны к северу отсюда, и они ищут места, откуда им будет удобнее прикрывать дороги с юга, откуда наступают союзники. Одна радость, что из нашей деревни они ничего не смогли толком разглядеть, и. поскольку взять с нас было нечего, они убрались. Хотя нет. Они забрали у мэра оставшихся кур… Пусть их души горят в аду.
Внезапный порыв ветра заставил мерцать свечу в ее фонаре, и тени на стенах заплясали.
— Значит, ты в относительной безопасности?
— Пока непонятно. Мы надеемся, что они получат весть о наступлении союзников, сбегут в Германию и оставят нас в покое. Но говорят, что союзники отложат наступление до весны. Начнутся снегопады, и дороги в горах станут непроходимыми.
— Значит, я тоже окажусь здесь в ловушке до весны?
— У нас редко бывает снег. И наши холмы не такие уж высокие. Но вот между нами и побережьем горы очень высокие. Может быть, когда твоя нога заживет, мы сможем найти какой-нибудь способ переправить тебя на юг. У нас нет ни машин, ни бензина, но у фермеров есть повозки, в них обычно возят на рынок то, что удалось вырастить.
— А что тут выращивают зимой? — спросил он.
— Разные корнеплоды: репу, картошку, а также цветную капусту и белокочанную тоже, хотя немцы вечно забирают себе всю нашу капусту, любят они ее почему-то. Я посадила на своем маленьком участке репу да пастернак — скоро придет пора снимать урожай.
— Это хорошо. А есть ли успехи в поиске грибов?
Она вздохнула:
— Боюсь, я больше не смогу этим прикрываться. Я собрала все, что только удалось найти, но больше они не растут. Поэтому мне придется сбегать посреди ночи, как сегодня.
— Я уже чувствую себя лучше. Так что, София, не нужно приходить так часто. Если бы ты могла приходить хотя бы иногда и приносить мне немножко еды, я бы продержался.
— Не глупи. Как ты поправишься и наберешься сил, если не будешь нормально есть? Сейчас новолуние. Но потом будет проще ходить без фонаря, а я ношу темную одежду. Никто не увидит меня, не волнуйся.
— А сколько сейчас времени?
— Второй час. Я не могла уйти, пока не удостоверилась, что все немцы убрались. Они нашли несколько бутылок вина в подвале мэра и сидели допоздна, орали свои дурацкие песни.
— Но ты же не выспишься. Так и заболеть недолго.
— Не волнуйся. — Она похлопала его по руке. — В деревне обычно ложатся не позже девяти. Правда, только женщины и дети. Мужчины, что еще остались, уходят к партизанам по ночам, чтобы делать все, что может навредить немцам.
— Все мужчины участвуют в сопротивлении?
— Кто знает? Мы не задаем им вопросов, а они сами нам ничего не рассказывают. Лучше ничего не знать на случай, если немцы схватят кого-нибудь, чтобы допросить. Все, что я знаю, — партизаны действуют в наших краях, и, может, кто-то из наших в этом участвует. Хотя у нас и так осталось мало мужчин. Те немногие, что есть, сначала были в армии на юге, сражались плечом к плечу с немцами, пока мы не перешли на другую сторону. Они сбежали до того, как немцы успели призвать их или отправить в лагеря. Все они настоящие храбрецы, и я рада, что они портят немцам жизнь. Правда, Козимо что-то слишком мной заинтересовался.
— Козимо? — Его голос был резким.
Она кивнула.
— Люди болтают, что он партизанский вожак. Он, конечно, настоящий смельчак и довольно привлекательный, сильный парень. Пришлось ему объяснить, что, пока мой муж не объявлен мертвым, я все еще замужем. Но он так и крутится возле меня. Приносит нам будто случайно яйца или фляжку вина, и мы не спрашиваем, где он все это взял. Но я думаю, что это просто предлог, чтобы навестить меня. Поэтому я рада, что он уезжает на несколько дней.
— Он не будет пытаться… — Хьюго подбирал слова.
— О нет. Ничего подобного. Козимо честный человек, я уверена. Он добр к моему сыну. Но я не хочу, чтобы он за мной ухаживал.
— Когда я буду готов бежать, ты должна пойти со мной, — сказал Хьюго.
Она грустно улыбнулась:
— Но что, если Гвидо вернется домой и обнаружит, что меня нет? И я не могу оставить его бабушку. Я пообещала ему, когда он уходил, что позабочусь о ней.