Мы поднялись по трем ступенькам и вошли в холодное темное прокуренное помещение. Комната, в которой мы очутились, освещалась только через маленькое высокое оконце с решеткой. Я чувствовала себя так, будто уже оказалась в тюремной камере. Нервно взглянув на Паолу, я заметила, что она, похоже, совсем не волновалась.
— Итак, мы пришли, чтобы дать показания. Давайте быстрее покончим с этим. Завтра у меня много работы, рыночный день, — заявила она.
Один из офицеров, которого мы видели сегодня утром, сидел за столом.
— А, вы явились наконец. Прекрасно! Просто говорите правду, и все будет хорошо, — сказал он.
— Конечно, мы скажем правду потому, что больше нам нечего сказать, — не смолчала Паола. — Я не виновата, что какой-то мужлан решил расстаться с жизнью на территории моей собственности. Так, где бумага? Где ручка? Нам некогда!
Ей выдали лист бумаги, и офицер указал на стул, куда Паола могла сесть. Когда он протянул лист бумаги мне, я покачала головой:
— Я не могу писать по-итальянски и говорю тоже плохо.
Я подумала, что в этот момент было бы лучше, если бы они воспринимали меня как иностранку, которая ничего не понимает и потому не может иметь никакого отношения к тому, что происходило в Сан-Сальваторе.
— Хорошо. — Офицер взял ручку и посмотрел на меня, приготовившись записывать. — Как давно вы прибыли в Сан-Сальваторе?
— Я приехала только вчера. И никогда не бывала здесь раньше. И в Италии я тоже в первый раз. Я никого не знаю в городе. Мне сказали, что синьора Россини может сдать мне комнату. Вот почему я оказалась там.
— А почему вы приехали в Сан-Сальваторе? — спросил он, хмуро глядя на меня. — У нас нет здесь ни древней архитектуры, ни знаменитой церкви. Мы не Сиена или Флоренция.
Я пыталась наскоро придумать причину приезда, которая не затрагивала бы моего отца или войну, — невинную причину. Может, представиться студенткой, изучающей сельское хозяйство и пишущей работу об оливковых деревьях? Но потом я поняла, что рано или поздно кто-то скажет им, что я задавала вопросы о Софии Бартоли и моем отце. Лучше сразу сказать правду. Мне нечего скрывать, кроме письма, спрятанного в словаре.
— Мой отец был летчиком, он англичанин, — сказала я, и эти слова дались мне с легкостью, ведь я повторяла их уже несколько раз. — Его самолет был сбит недалеко от этой деревни. Недавно отец умер, и мне своими глазами захотелось посмотреть на это памятное для него место.
— Понимаю. — Услышанное, казалось, удовлетворило его. — Вернемся к убитому. Вы его знали?
— Я приехала сюда только вчера. — Я пожала плечами. — Кажется, он находился среди мужчин, которых я расспрашивала об отце и которые были так добры ко мне. Они угостили меня бокалом вина здесь, на площади. Потом я вернулась к ужину в дом синьоры Россини, плотно поела. За день я очень устала и рано уснула. Этим утром я хотела умыться, но воды не было. Тогда я попросила синьору выяснить, в чем дело, она помогла мне поднять крышку колодца, и мы увидели тело. Это все, что я знаю.
— Очень хорошо, синьорина, — кивнул он.
Я заметила, что выражение его лица несколько смягчилось. Я не была подозреваемой.
— Могу ли я уехать, если захочу?
Он покачал головой:
— Мы обязаны были сообщить об этом случае детективам в Лукке. Они отправят сюда инспектора, и он наверняка захочет, чтобы вы лично подтвердили сказанное вами. Это простая формальность, но, пока он не приедет, вы обязаны оставаться здесь.
— А когда он сможет приехать? — спросила я. — Мне нужно возвращаться в Англию.
Он выразительно пожал плечами:
— Завтра суббота, верно? Он вполне может приехать завтра, а может и в понедельник. Посмотрим.
Я пыталась успокоить себя: подождать всего пару дней — это не так уж и страшно, кроме того, рядом с Паолой я буду в безопасности. Затем моя рука нащупала взятую с собой сумочку. А если и правда кто-то видел, как Джанни проталкивает конверт через решетку? На что они готовы пойти, чтобы забрать его у меня? «Надо было запечатать конверт и оставить в своей комнате», — подумала я. Но потом поняла, что никто не сможет войти туда, разве что им удастся сломать тяжелую дверь.
Вслед за Паолой я вышла под ослепительное солнце.
— Все кончено, слава Мадонне, — облегченно вздохнула она. — Теперь у нас есть дела поважнее. Нам надо пойти в мясную лавку и купить немного телятины на ужин. Ты любишь телятину?
— Честно сказать, никогда ее не пробовала, — ответила я, даже не понимая, что означает это слово.
— Что ты ешь в Англии? — спросила Паола. — Одну жареную говядину?
— Нет, мы едим баранину, сосиски, рыбу. И картошку. Одну сплошную картошку вместо пасты.
Она посмотрела на меня сочувственно.
— Видно, поэтому ты вся — прямо кожа да кости. Тебе бы остаться тут подольше, чтобы я успела тебя подкормить. Кто же захочет жениться на такой худышке?
— Я не всегда была скелетом. Просто долго болела в этом году.
— Ах, вот почему ты выглядишь как ходячая мумия! Оставайся с нами, моя дорогая, и увидишь, что солнце и хорошая еда сотворят с тобой чудо.
Это было очень заманчивое предложение. Могла ли я придумать что-нибудь получше, чем остаться с Паолой под ее материнской опекой и учиться готовить? Если, конечно, попытаться забыть об убитом человеке, чья смерть была связана с моим появлением в Сан-Сальваторе. Он написал, что знал правду о Софии. Могло ли это означать, что кто-то еще в деревне тоже знал правду, но не хотел, чтобы она вылилась наружу? Я окинула взглядом площадь. Она опустела. Лишь несколько домохозяек обходили лавочки с корзинами, висящими на локте, да маленькие дети гоняли голубей, которые испуганно взлетали, делали в воздухе круг и снова опускались на мостовую.
На церковной башне зазвонил колокол. Я думала, что он просто пробьет часы, но звон продолжался. Паола перекрестилась.
— Ангелюс[41]. Значит, уже полдень. Идем, надо поспешить, пока магазины не закрылись на сиесту. Мясник, лентяй этакий, не откроет лавку самое малое до четырех часов. — И она бодро двинулась по улице.
Мне пришлось едва ли не бежать, чтобы поспевать за ней.
Мы купили несколько бледно-розовых маленьких отбивных из мяса, которое, по моим предположениям, и было той самой телятиной. Затем в соседней колбасной лавочке она выбрала несколько палок салями из сотен, разложенных на полках, и кусок белого сыра.
— Теперь можно пойти домой и поесть, — заявила Паола, удовлетворенно кивнув, — а потом поможешь мне фаршировать цветки цукини.
Мы вернулись на ферму.
— Сначала соберем цветки, а потом начиним их, — распорядилась она.
— Я зайду к себе, положу сумочку и приду помогать. — Взяв ключ, я прошла через огород к своему маленькому дому.
Дверь была заперта и не тронута. Я вздохнула с облегчением и, войдя внутрь, удостоверилась, что все три вещицы находятся в моей туфельке. Я оставила сумочку в доме и заперла дверь. Посмотрев на окно, я заметила отпечаток большого ботинка на мягкой земле под ним. Был ли он там сегодня утром?
Мне показалось, что нет, но я не была уверена, что вообще обратила бы на него внимание до происшествия. Может, это след Джанни, оставшийся с прошлой ночи? Но я вспомнила, что он был довольно прилично одет: голубая рубашка с расстегнутым воротом и узкие черные брюки. И никаких крестьянских или рабочих сапог. Это означало, что кто-то пытался заглянуть в это окно, пока нас не было.
Глава 21ХЬЮГОДекабрь 1944 года
Нога Хьюго постепенно заживала. Он еще не мог толком наступать на нее, но, по крайней мере, дергающая боль исчезла и температура больше не повышалась.
Утром он заставил себя встать и попрактиковаться в ходьбе с палкой. Солнце проникало сквозь разбитую каменную кладку, но когда он вышел наружу, то остановился и невольно ахнул, пораженный. Мир под его ногами лежал в море белого тумана. Над этим маревом высились только верхушка церковной колокольни и гребни других холмов вдалеке. Идеальный момент, как ему показалось, чтобы попытаться осмотреться — можно не сомневаться, что его нельзя увидеть снизу.
Земля замерзла, и Хьюго двигался осторожно, неуклюже хромая вокруг разрушенных построек в поисках чего-нибудь полезного. Он нашел кастрюлю, еще одну ложку и, к своему удовольствию, консервную банку с неизвестным содержимым. Он не мог понять, что в ней, потому что этикетка истлела, но находка побудила его продолжить поиски. Положив найденное в карман куртки, Хьюго поковылял дальше.
Он заметил ботинок, торчащий из-под куска разрушенной каменной кладки. Рядом может оказаться второй — выйдет пара. София могла бы их продать. Он напряг все свои силы, пытаясь отодвинуть обломок стены в сторону, а затем в ужасе отшатнулся: второй ботинок был все еще надет на ногу мертвого солдата. Он и забыл, что союзники бомбили находящиеся здесь немецкие пушки, а значит, под обломками наверняка похоронены и другие тела. Осознание этого погасило тот почти детский азарт, который он чувствовал, совершая свои маленькие открытия.
Хьюго принес новообретенные сокровища в свое логово и принялся сооружать ловушку для ловли голубей. Его план был достаточно прост: нужна палка, чтобы приподнять с одной стороны ящик, который он вытащил из-под обломков. К ней он привяжет кусок парашютной стропы. Когда голубь зайдет под ящик, чтобы склевать насыпанные крошки, останется только дернуть за веревку: палка выскочит — и ящик накроет птицу.
Он отрезал стропу от парашюта, а затем, держа нож в руке, вспомнил, что София мечтала о куске шелка, чтобы сшить белье. Она принесла ему постельные принадлежности, и парашют был ему больше не нужен, поэтому Хьюго разрезал его на пригодные для употребления отрезки ткани. Мысль о том, как обрадуется София подарку, вызвала на лице Хьюго улыбку.
Он установил ловушку, высыпал на землю засохшие крошки хлеба и спрятался в своем убежище. Теперь оставалось только ждать. Утро миновало. Хьюго старался не шевелиться. Дважды прилетал голубь и даже садился на балку рядом, но потом улетал. Наконец он приземлился рядом с ловушкой и вразвалку двинулся вперед, тихо воркуя.