— Это абсурд, — сказала я, глядя на Ренцо, который все это переводил. — Мне ни за что не хватило бы сил свалить такого мужчину, как Джанни, с ног, если бы он на меня напал.
— Хорошо, скажем, вы оттолкнули его. Похвальное действие для честной молодой женщины. Он споткнулся, упал и ударился головой о камень. Не убийство, а самооборона. Это можно понять. Любое жюри присяжных согласится, что вы защищали свою честь.
Он снова сделал паузу.
— Но это неправда! — возмутилась я. — Как бы я смогла сбросить его тело в колодец? Я же сказала, что мне не удалось поднять крышку в одиночку.
— Значит, вы подговорили синьору вам помочь. — Он снова погрозил мне пальцем. — Вместе вы сбросили бедного парня в колодец, где он и утонул.
Я глубоко вздохнула, стараясь сохранить спокойствие, пока Ренцо переводил.
— Если бы я сделала, как вы говорите, и засунула его тело в колодец, то зачем мне было объявлять синьоре утром, что у меня нет воды для душа? Стала бы я снимать крышку и, найдя тело, звать карабинеров? Нет, я бы промолчала. Я бы тут же покинула городок, села на первый же поезд обратно в Англию, и к тому времени, когда кто-нибудь обнаружил тело, меня бы уже и след простыл.
Инспектор выслушал меня, так как от волнения я вдруг неожиданно для себя перешла на итальянский язык и даже начала размахивать руками. На лице Ренцо появилось странное выражение. Затем он произнес:
— Я не могу больше тратить время на этот спектакль, инспектор. Мне нужно возвращаться к делам. Вы меня извините, конечно, но совершенно очевидно, что эта молодая женщина не убивала Джанни.
— Тогда почему, — не сдавался инспектор, — были найдены ее отпечатки пальцев на большом камне возле колодца? Ответьте мне.
— Я могу ответить, — сказала я, не дожидаясь перевода Ренцо. — Этот камень лежал на крышке. Прежде чем попытаться поднять крышку, я сдвинула его.
— Ах, значит, вы все-таки говорите по-итальянски, — дошло, наконец, до инспектора.
— Недостаточно хорошо, чтобы сказать все, что хочу, — ответила я. — И я не могу ничего разобрать, когда люди говорят быстро.
— Мы продолжим этот разговор на следующей неделе, — заявил инспектор. — Я не уверен, что она невиновна. Мне также нужно будет допросить синьору Россини. Возможно, она была соучастницей преступления. Но я добьюсь от нее признания, если она виновата. Придется провести дополнительные проверки и найти еще свидетелей. Прочесать все в поисках улик и отпечатков пальцев. Но так уж и быть, я буду добр и в тюрьму в Лукке вас не заберу. Я разрешаю вам оставаться в этом городке, пока мы не докопаемся до истины. Но учтите: вам нельзя никуда уезжать, уяснили?
Я кивнула.
— Вот и прекрасно. А сейчас можете идти. — Он отмахнулся от нас.
Когда я вышла из темноты на яркий дневной свет, кто-то схватил меня за запястье. Я ахнула и вырвалась. Это был Ренцо. Он смотрел на меня с выражением ярости на лице.
— Где ты взяла это кольцо, воровка?! — вскричал он. — Ты ограбила мой дом?
Я посмотрела на свою руку.
— Это мой перстень! На нем — наш фамильный герб. Мой отец подарил его мне на двадцать первый день рождения.
— Вранье! — не унимался Ренцо. — Это фамильный герб моей семьи. Твой отец, должно быть, украл его, когда был здесь!
— Что за ересь! — закричала я, вкладывая в эти слова весь свой страх и злость. — Посмотри на герб, ты, идиот! Это грифон. Тот же самый герб высечен над главным входом в Лэнгли-Холл. Он принадлежит нашей семье с тысяча шестисотого года!
На его лице появилось сомнение.
— Но дома у меня точно такое же кольцо, — проговорил он. — Это мужской перстень, который был найден среди вещей моей матери. Козимо сказал мне, что перстень принадлежит семье моего настоящего отца, Бартолли. И добавил, что я должен гордиться тем, что мы когда-то принадлежали к знати.
— Козимо был не прав, — сказала я, понимая, что Козимо попросту не знал правду. Он не знал о моем отце. Но эта история взволновала меня. Она была железным доказательством того, что мой отец был здесь, что он был знаком с Софией. Я посмотрела в хмурое от замешательства лицо Ренцо.
— Я думаю, что мой отец подарил кольцо твоей матери в знак своей любви. Теперь мы можем быть уверены, что он был здесь и что он знал твою маму. Ты уверен, что не помнишь его? Англичанина со светло-каштановыми волосами и голубыми глазами, худощавого, как я?
Он помотал головой:
— Я никогда никого похожего не встречал. С чего ты взяла, что он знал мою мать? Что привело тебя сюда?
— Ну, кольцо — это достаточное доказательство, не так ли? И у меня есть письмо, которое он ей написал, — сказала я. — Любовное письмо. Он писал твоей матери, что, как только война закончится, он вернется и женится на ней. — Я на секунду остановилась, захлестнутая эмоциями. — Но письмо было возвращено нераспечатанным. Пометка на нем гласила: «Адресат не обнаружен». Все эти годы отец хранил его в шкатулке.
— Она ушла с немцами, — выдавил из себя Ренцо, — решила не дожидаться твоего отца.
Я кивнула, чувствуя, что сейчас разревусь. Мы стояли, глядя друг на друга, под палящими лучами солнца.
— Мы с твоим отцом оба были брошены, — хмуро произнес он.
Глава 24ДЖОАННАИюнь 1973 года
Мы оба будто очнулись, услышав, что Паола зовет нас.
— Синьор Бартоли, у вас найдется тележка, чтобы забрать помидоры?
— Я пришлю за ними кого-нибудь из парней, — сказал Ренцо. — А вам заплачу сейчас. Только поставьте их подальше от солнца, пожалуйста.
Он достал кошелек и передал ей несколько банкнот. Паола просияла:
— Вы мой самый щедрый покупатель!
— Спасибо, что помог мне с переводом, — обратилась я к Ренцо. — Я не смогла бы выдержать этот допрос без тебя.
— Не волнуйся, — улыбнулся он. — Уверен, что инспектор понимает, что ты совершенно не виновата. Просто таким людям нравится чувствовать свою власть. Или лень работать. Вот он и цепляется за первого попавшегося подозреваемого. Но я поговорю с Козимо, и он сделает так, чтобы от тебя отстали. Мой отец имеет большое влияние в этих краях.
— Как ты думаешь, почему Джанни был убит? — Я не удержалась от вопроса.
Ренцо пожал плечами:
— Причиной могло стать всё, что угодно. Вот даже навскидку: связался с дурными людьми; сунул свой нос туда, куда не следовало. Может быть, подслушал что-то, что не должен был слышать, а потом, глядишь, и шантажом занялся. Не могу этого исключить.
Я приказала себе заткнуться, но мой болтливый язык не унимался:
— Говорят, что он хотел построить собственный оливковый пресс. Может, кто-то хотел помешать ему это сделать?
Ренцо покачал головой:
— Это одна из наполеоновских идей Джанни, которые никогда не воплощались в жизнь. Всем известно, что оливковый пресс Козимо — самый современный в области и очень качественный. Зачем кому-то строить другой? Особенно такому человеку, как Джанни, у которого руки растут не оттуда, откуда следует. В итоге все стояло бы сломанным больше времени, чем работало. И то, если бы нашелся дурак, захотевший вложить деньги в это дело. — Закончив свою речь, он легонько поклонился мне. — Я все-таки должен вернуться к своим делам, и так уже припозднился. Может быть, увидимся завтра на празднике? Ты просто обязана прийти! Думаю, тебе понравится. В Британии нигде такого не увидишь. — И он улыбнулся перед тем, как уйти.
Я смотрела ему вслед.
«Какой симпатичный мужчина», — подумала я. А потом напомнила себе, что он приемный сын Козимо. Вполне возможно, что он знает, кто убил Джанни. Если Козимо хотел помешать строительству оливкового пресса, нашлись бы желающие выполнить его приказ, в том числе и сын. Не стоит забывать, что Ренцо может быть причастен к убийству.
Я отошла к Паоле, стоящей за прилавком, а Ренцо остановился, чтобы присоединиться к компании мужчин на другой стороне площади. «Нет, пресс для оливок вряд ли стал причиной смерти Джанни», — решила я. Он пытался поговорить со мной наедине, хотел рассказать правду о войне, о Софии. Он сунул конверт в мое окно. И кто-то следил за ним и убил его. Здесь что-то произошло во время войны. Что-то связанное с кровью и немецкими деньгами.
Остаток дня я провела с Паолой за прилавком, потом помогла ей собрать в ящики то немногое, что мы не успели продать. Вид у нее был довольный.
— Почти все продано благодаря Козимо и Ренцо. Теперь нам не придется целую неделю есть один овощной суп.
Мы вместе пошли домой. Домой. Это было странно, но я и впрямь чувствовала себя как дома.
— Что за глупец этот инспектор! — ворчала Паола. — Надо же, какие полицейские попадаются в наших местах! Если им кажется, что дело слишком уж сложное или темное, то они не хотят впутываться, поэтому пытаются повесить преступление на невинных людей. Уверена, он давно понял, что Джанни был замешан в каких-нибудь незаконных гадостях, просто хочет держаться подальше от настоящих бандитов. Но не переживай, ничего у него не получится. Тебе скоро разрешат уехать, я обещаю. А пока я научу тебя готовить хорошую итальянскую пишу, чтобы твой муж, когда он у тебя появится, остался очень доволен.
Несмотря ни на что, эта идея заставила меня рассмеяться.
— Расскажите мне о войне, — попросила я с напускным равнодушием. — Здесь случались скандалы? Может, кто-то даже сотрудничал с немцами?
— Я же говорила, что меня здесь не было, — откликнулась она. — Я вернулась только после того, как немцы ушли. Но каких только ужасов не наслушалась! Об изнасилованных девочках, опустевших деревнях, где все до единого были убиты по подозрению за помощь партизанам.
— А что представляли собой эти партизаны? — спросила я.
— Отряды храбрых парней, которые, как могли, вредили захватчикам. Не какая-то организация, просто небольшие отряды, каждый сам по себе, и действовали там же, где и жили. Кто-то из них был фашистом, кто-то — коммунистом. Среди них были бывшие солдаты и просто хорошие люди, которые хотели помочь выиграть войну. Партизаны уничтожали грузовики и взрывали железнодорожные линии. Они совершили много смелых поступков, и многие поплатились за это своей жизнью.