Ренцо снова взял меня за запястье, приблизив образок к своим глазам. А я неожиданно для себя вдруг почувствовала волнение от его прикосновения.
— Интересно… — пробормотал он, — что же это за святая?
— Паола сказала, что это святая Рита, — ответила я.
Он пожал плечами:
— Я плохо разбираюсь в святых. Старшее поколение считает, что для помощи в каждой беде найдется свой святой покровитель. Но, честно говоря, мне они не особенно помогли.
— У тебя были проблемы?
Ренцо снова пожал плечами:
— Кое-что выпало и на мою долю. Конечно, это лишь мелкие неудачи по сравнению с мировыми страданиями. Неудачи в любви, скажем так. — Он замялся, нахмурившись. — Не буду утомлять тебя подробностями, синьорина Лэнгли.
— Нет-нет, продолжай, пожалуйста. И называй меня Джоанна.
— Ладно, Джоанна. — Он собрался с мыслями. — Когда мне было восемнадцать, меня отправили оканчивать школу во Флоренцию. Возвратившись домой, я сказал отцу, что хочу стать шеф-поваром. Он нашел эту идею глупой, ведь мне придется унаследовать всю эту землю, процветающие виноградники. Он настаивал, чтобы я изучал сельское хозяйство, и я, вынужденный согласиться, окончил курс по виноградарству в университете. Потом я снова вернулся домой и здесь влюбился в одну девушку. Я думал, что Козимо будет счастлив, но моя избранница ему не понравилась. Дело в том, что она мечтала стать модельером и каким-то чудом сумела поступить учиться в Институт моды в Милане. Она уехала и, конечно, больше не возвращалась. Я слышал, она добилась известности. — Он замолчал и посмотрел на меня. — Не знаю, почему я рассказываю тебе историю своей жизни.
— Может быть, потому, что ты чувствуешь, что я набила те же самые шишки?
— Те же самые?
— Да. Мужчина, за которого я собиралась выйти замуж, бросил меня ради девушки, которая могла поспособствовать его карьере.
— Мне всегда говорили, что английские мужчины холодные и порядочные, — сказал он, но затем добавил: — Но не все англичане таковы, должен признать. Однажды, когда я работал в Англии, я познакомился с местной девушкой. Она была очень милая — веселая, теплая и совсем не зануда, как большинство других англичан. Я даже надеялся, что смогу остаться в Лондоне и жениться на ней. Но потом у Козимо случился инсульт, и мне пришлось покинуть ее и поспешить домой. Я чувствую, что это становится традицией — если я влюбился, то отношениям точно конец.
— Еще полно времени впереди, — заметила я.
— У тебя — может быть. Но мне уже исполнилось тридцать. В нашей стране это безнадежный случай. Старый холостяк, как мой отец.
Мы шли в тени по узкой улице, и я увидела, что мы приближаемся к маленькому парку.
— Я бы хотела, чтобы ты увидел еще кое-что, — сказала я. — Может, присядем на скамейку в парке и я тебе покажу? Вдруг ты сможешь помочь мне разобраться в этом.
Мы оставили дома позади. Ренцо последовал за мной по песчаной тропинке к скамейке в тени платана, где недавно сидела пожилая пара. Он сел рядом со мной, и я открыла сумочку. Я достала пачку из-под сигарет, на которой отец сделал набросок женского портрета. Ренцо ахнул, когда я передала рисунок ему:
— Да, это она! Моя мама. Прямо точь-в-точь как живая. Эта улыбка… Твой отец нарисовал ее?
— Конечно, это его рука.
— Он отлично схватил суть.
До нас не доносилось ни звука, кроме воркования голубя на дереве над нами и чириканья воробьев, купающихся в пыли. Мне показалось, что мы остались одни на свете.
— Я что-то не понимаю, — произнес он. — Твой отец подарил моей маме фамильное кольцо, которое наверняка было ему очень дорого. Он даже нарисовал ее портрет. Ясно, как божий день, что он испытывал к ней чувства. И она дала ему медальон. Должно быть, это означало, что чувства были взаимными. Так что же случилось? Что пошло не так? Он оставил ее и вернулся в Англию, и поэтому она предпочла немца, чтобы сохранить свою жизнь?
— Вот что я хотела тебе показать — письмо, о котором я тебе говорила. — Я вынула письмо, написанное моим отцом.
Ренцо осмотрел конверт.
— Да, адрес указан правильно, — кивнул он. — Это был дом, в котором я родился. И оно было прислано… после того, как она ушла. Не найдена по этому адресу. — Он вздохнул.
— Теперь прочти, что написал мой отец.
Ренцо открыл письмо. Он начал было читать, но оторвался и посмотрел на меня.
— Оно написано на хорошем итальянском.
— Отец до войны изучал живопись во Флоренции.
— Он был художником?
— Если и так, то я этого не застала. Он преподавал рисование в школе, но я не знала, что он писал и сам, пока после его смерти не обнаружила несколько по-настоящему прекрасных картин.
Он вернулся к чтению письма. Я услышала, как у него сбилось дыхание, когда он дошел до последней части.
— «Наш прекрасный мальчик»? — спросил он, глядя на меня.
— Интересно, не относится ли это к тебе, не тебя ли нужно было прятать от опасности?
Он покачал головой:
— Я же говорил тебе: меня никогда не прятали. Я жил с мамой и своей прабабушкой, пока мама не оставила нас. Затем я продолжал жить с бабулей, а вскоре после окончания войны она умерла. Именно тогда Козимо взял меня к себе. Он забрал землю моей матери, и ему удалось выкупить земли тех людей, которые были убиты на войне. Так он стал достаточно преуспевающим и сумел дать мне хорошее образование.
— Возможно ли, что у твоей мамы был еще один ребенок? Ребенок от моего отца?
— Как это могло случиться? — Он покачал головой. — Мы бы знали.
— Сколько тебе было лет? Три? Четыре? Вряд ли ребенок в таком возрасте заметит, что кто-то из взрослых располнел.
— Но бабушка заметила бы. Любая женщина в городе поняла бы. Ничто не ускользнет от женщин Сан-Сальваторе, смею тебя заверить. Они знают всё. А если бы она родила, где бы она это сделала?
— Это возвращает нас к вопросу о том, как получилось, что мой отец был здесь и все же никто не узнал об этом. Разве можно было спрятать его в вашем доме?
Ренцо нахмурился, задумавшись:
— Как по мне, то вполне возможно. У нас был большой чердак, на который нужно было карабкаться по лестнице. Моя мама залезала туда иногда, чтобы поискать вещи, которые могли бы нам пригодиться. Был в доме и погреб. Я не хотел ходить туда, потому что там водились крысы и было темно. Но вино и оливковое масло хранились там.
Я посмотрела на него с надеждой.
— Значит, кто-то мог бы спрятаться в вашем подвале?
— Но как туда смог бы попасть твой отец? Единственная дверь в дом ведет на улицу.
— А что позади?
— Окна и городская стена внизу. Кроме того, пришлось бы посвятить в это бабушку, а я помню ее как строгого, правильного и требовательного человека. Думаю, она не позволила бы какому-то подозрительному иностранцу прятаться в ее семейном доме. Она пошла бы прямо к священнику и призналась ему.
— Разве твоя мама не сделала бы то же самое? — спросила я. — Должно быть, она была набожной, иначе не дала бы моему отцу этот образок.
— Наверняка. Но священник клянется никогда не раскрывать тайн святой исповеди.
— Я подходила к отцу Филиппо, — сказала я, — спрашивала, не говорила ли ему твоя мать чего-то важного. Он отозвался о ней с теплотой, но не вспомнил никаких подробностей.
— Да, я слышал, что его разум угасает. Очень жаль. Такой хороший старик…
— Вопрос, стала бы она прятать пилота вражеской для немцев армии в своем доме, рискуя жизнью сына и бабушки?
— И не забудь, что у нас еще и немец жил. С которым она сбежала. Но, может быть, он появился в доме после того, как твой отец ушел. Как спасся твой отец? Может, прорвался какой-нибудь отряд союзников и забрал его, оставив мою маму.
— Да. Такое вполне возможно.
Мы смотрели друг на друга, силясь каждый по-своему вникнуть в смысл всего известного нам.
— Жаль, что я не могу тебе помочь, — наконец произнес Ренцо. — Честное слово, у меня почти не сохранилось воспоминаний о том времени. Я помню, как болел, и мама заботилась обо мне. Я помню немца в нашем доме — того, с которым она убежала. Я помню, как мы ели то кролика, то каштаны, то что-нибудь еще, что ей удавалось достать. Она уходила со своей корзиной из дома и пыталась найти в лесу хоть что-нибудь съедобное, потому что немцы забирали все, что у нас было. И теперь я уверен, что она и твой отец встретились и между ними вспыхнуло чувство. Но прекрасный мальчик… Понятия не имею, что он имел в виду. И я боюсь, что теперь мы никогда не узнаем. — Он посмотрел на меня, словно переваривая сказанное. — Если ребенок был и его спрятали, то он наверняка умер. Ничего хорошего ты здесь не отыщешь. Тебе надо ехать домой. Лучше покинь это место. У меня предчувствие, что тебе небезопасно здесь оставаться.
Поднявшийся холодный ветер попытался выхватить письмо из моих рук. Над холмами поднимались облака. Внезапно я почувствовала себя неловко, сидя здесь с ним, — мы вдвоем на скамейке, вокруг никого. Мне хотелось спросить его, что он имел в виду под словом «небезопасно». Знал ли он что-то или решил, что полиция, возможно, захочет свалить убийство на меня?
Я встала.
— Мне нужно вернуться. Паола хватится меня и забеспокоится.
— Да. — Ренцо тоже встал. — И я пойду, надо помочь Козимо. Он будет не рад, что я разговариваю с тобой. Он уверен, что от тебя здесь одни неприятности.
— Я не собиралась создавать никаких проблем. Я лишь хотела узнать правду. Но сейчас мне кажется, что ничего у меня не выйдет.
Мы вместе пошли в сторону площади.
— Как ты думаешь, скоро полиция отпустит меня? — спросила я.
Ренцо пожал плечами:
— Да кто их знает? Любому, кроме самого тупого идиота, было бы совершенно очевидно, что тебе незачем убивать Джанни, да и сил столкнуть его в колодец у тебя не хватило бы. К сожалению, некоторые из наших полицейских как раз те самые идиоты. Но не волнуйся. Я сделаю все, что смогу, для тебя, я обещаю. Недопустимо так обращаться с гостями.
Наши шаги эхом отражались от стен по обе стороны узкой улицы. Вдали мы слышали смех, кто-то начал играть на аккордеоне. Хор голосов подхватил песню.