— Боже, — только и вымолвила я.
— Да, только это и остается сказать. Это главная находка. Мы можем выручить серьезную сумму на аукционе. Возможно, несколько сотен тысяч фунтов.
— Несколько сотен тысяч… — Я даже заикаться стала, ошарашенная.
Он опять кивнул:
— Как минимум.
Я чуть снова не сказала «боже», но сдержалась.
— Так вы дадите мне разрешение выставить полотно на аукцион «Кристи»? — спросил Найджел. — Я думаю, что мы должны ковать железо, пока горячо, пока сенсация еще свежа.
На мгновение мне показалась заманчивой идея сохранить портрет, чтобы мой двойник смотрел на меня со стены. Но разум возобладал над романтикой.
— Да. Разумеется.
— Превосходно! Пока это все. Увидимся в Англии, — сказал Найджел, чувствуя себя неловко. — А если вам что-нибудь понадобится, вот моя карточка. Не стесняйтесь звонить мне.
— Спасибо, — сказала я. — Спасибо за все, что вы сделали.
Он покраснел, как школьник.
После того как Бартон ушел и мы вышли из кабинета врача, Ренцо вопросительно посмотрел на меня:
— Этот англичанин, он твой парень?
— О боже, нет! Он адвокат моего отца и занимался моим наследством. И одна из картин оказалась очень ценной. Разве это не удивительно?
— Похоже, ты ему нравишься, — сказал Ренцо. — А он тебе?
— Наверняка он очень хороший человек, — ответила я, — но не в моем вкусе.
— Ладно, — сменил тему Ренцо. Он забрал картину со столика, на котором она нас дожидалась. — Думаю, ее надо отдать мэру. Он решит, что с ней делать.
Я смотрела на холст с грустью. Конечно, я понимала, что нам придется расстаться с прекрасным мальчиком, но я не хотела, чтобы это произошло так скоро.
— А мы не можем подержать картину у себя, хотя бы до тех пор, пока все не уладится?
Ренцо тоже смотрел на мальчика.
— Думаю, что можем. Мы позаботимся о ней как следует. Не знаю, стоит ли нам звонить в Министерство культурного наследия. В конце концов, это была собственность монахов.
— Думаешь, кто-нибудь из монахов еще жив?
— Я слышал, что несколько человек были убиты за сопротивление оккупантам, — сказал он, — а другие наверняка уже глубокие старики. Но они были францисканцами. Эта часть Италии кишит францисканцами. Им и решать, хотят ли они пожертвовать картину государству и показывать ее в галерее, такой как Уффици.
Я кивнула. Я пыталась справиться с мыслями обо всех этих великих картинах, и здесь, и в Англии. Но шок пока не прошел, так что в голове царила полная неразбериха.
— Ты все еще собираешься ехать во Флоренцию? — спросила я.
— О, Флоренция!.. Я совсем забыл об этом, — сказал он. — Нет, я позвоню торговцу вином, и мы перенесем встречу.
До меня вдруг дошло, что все виноградники, оливковые рощи и предприятия Козимо теперь принадлежат Ренцо. Интересно, а он сам уже осознал это?
— Заглянешь ко мне в гости? — спросил он. — Кажется, нам обоим не помешает выпить по бокалу вина.
— Да, конечно.
Мы шли по деревне. Ренцо отмахивался от вопросов, которые уже неслись со всех сторон, подогретые свежими сплетнями. Он объяснял людям, что расстроен и должен побыть в одиночестве, а бедная синьора Джоанна шокирована и не может говорить.
Мы покинули деревенскую улицу и пошли по прямой, засыпанной гравием аллее с ровными рядами кипарисов по бокам. За воротами из кованого железа, мало чем отличающимися от ворот Лэнгли, обнаружилась внушительная вилла в венецианском стиле. Во дворе журчал фонтан, окруженный апельсиновыми и лимонными деревьями. Голуби хлопали крыльями на краю чаши.
Мы вошли в отделанное мрамором фойе. Появилась служанка, и Ренцо отдал ей приказ, который я не совсем поняла. Затем он провел меня через богато обставленную гостиную на террасу. Виноградная лоза на шпалере давала приятную тень. Ренцо предложил мне плетеное кресло-качалку. Я села. Отсюда открывалась величественная панорама холмов, высящихся повсюду, насколько хватало глаз.
Ренцо сел рядом со мной. Какое-то время мы оба молчали.
— Сегодня ты спас мне жизнь, — произнесла я наконец. — Спасибо. И несмотря ни на что, мне жаль твоего отца.
Он кивнул, с трудом сдерживая всхлип.
— Каким бы он ни был, я считал его своим отцом, и он был добр ко мне. Конечно, я буду тосковать по нему, но я ничего не знал, ничего, понимаешь? Нет, я понимал, что его дела не были кристально чистыми. Я знал, что он мог и надавить, чтобы получить то, что ему надо. Но что он был предателем и убийцей? Нет. Никогда.
Он отер слезу, которая текла по щеке, и глубоко вздохнул.
— И я подозревал, что он имел отношение к смерти Джанни. Я не знаю, совершил ли он убийство сам или поручил это кому-то из своих людей. Но на следующее утро, когда я увидел его за завтраком, он выглядел довольным. Как будто гора упала с его плеч.
Я протянула руку и положила ему на плечо.
— Ты представить себе не можешь, как я рада, что ты в этом не участвовал. Все это время я ужасно боялась, что ты обо всем знал или даже был его сообщником.
— Так вот что ты обо мне думала?!
— Пока не узнала правду. Когда ты бросился к нему и попытался вырвать пистолет из его руки, я поняла, что ошибалась.
Мы обернулись, услышав приближающиеся шаги. Служанка вошла с подносом, на котором стояли бутылка вина, стаканы и непременное блюдо с оливками. Она поставила все это на столик перед нами и отступила, не проронив ни слова.
— Она еще не знает, — пробормотал Ренцо. — У меня не хватило духу ей сказать. Она преклонялась перед моим отцом. — Он сделал паузу. — Отец всегда был добр к своим работникам. Для них это будет большая потеря. — Он налил мне вина. — А нам не помешает немного подлечить свои нервы, да?
Честно говоря, мне не хотелось ничего пить или есть. Живот свело. Через некоторое время я повернулась к Ренцо.
— Когда начнется дознание, что ты им скажешь? — задала я вопрос.
— Ты имеешь в виду, следует ли обнародовать правду о моем отце?
— Да. Об этом. Собираешься ли ты рассказать им, что он был причастен к гибели многих людей, к смерти Джанни и чуть не убил меня?
Ренцо сглотнул:
— Думаю, я обязан это сделать.
— Смерть Джанни связана с его преступными действиями, не так ли? И никто не знает, что партизаны были преданы и это привело к их расстрелу.
Ренцо выглядел настороженно.
— Ты хочешь сказать, что я могу кое-что скрыть?
— Тебе решать. Ты говоришь, что твоего отца любили его работники, уважали в городе. А может быть, именно эти воспоминания и стоило бы сохранить?
— Я должен подумать об этом, — произнес он. — Конечно, мы могли бы сказать, что он просто последовал за нами, и его накрыл оползень. Но ведь твой англичанин прибежал к ним с воплями о человеке с пистолетом.
— Мой англичанин был в панике, и его слова неправильно поняли.
Ренцо вздохнул:
— Я думаю, что правда должна раскрыться, какой бы горькой она ни была для меня. Слишком много людей пострадало из-за отца.
— Ты хороший человек, Ренцо. Я рада, что встретила тебя, — сказал я.
На его лице появилось беспокойство.
— Ты же не уедешь прямо сейчас, а?
Я улыбнулась ему.
— Как я уже сказала Найджелу, меня могут попросить дать показания на следствии, и кто знает, сколько это займет времени? Во всяком случае, достаточно, чтобы научиться делать рагу Паолы.
Ренцо улыбнулся в ответ. И тут его лицо озарила какая-то мысль.
— Зато теперь мы знаем, что Козимо не предавал мою мать. Он любил ее. И наверняка никто из наших ее не выдавал. Может быть, немец, который жил у нас в доме, просто увидел, как она раз за разом поднимается на холм, и решил выследить ее.
— Да, — кивнула я. — Скорее всего, так и случилось. И немцы пришли за ними обоими. Моему отцу удалось бежать, но кто знает, что случилось с твоей матерью? Как ты думаешь, есть шанс узнать что-нибудь спустя столько лет? Может, обратиться в архивы?
— По всей видимости, ее расстреляли. Я все время чувствовал сердцем, что ее больше нет. — Он глубоко вздохнул. — Если бы только ту повозку пригнали немного раньше… Если бы только они могли уйти…
— Тогда они поженились бы, и я не появилась бы на свет, — ввернула я. — И не сидела бы сейчас здесь с тобой.
— Ну, хотя бы что-то хорошее все-таки произошло, — ответил он.
Глава 40ХЬЮГОНачало 1945 года
Хьюго открыл глаза, когда что-то мягко коснулось его щеки. Над ним стояла молодая женщина с темными волосами и миловидным лицом.
— София… — прошептал он.
— Меня зовут Анна, — сказала она по-английски. — Наконец-то вы очнулись. Это хорошие новости.
— Где я? — Он окинул взглядом белый потолок и белую занавеску вокруг своей кровати.
— Вы находитесь в больнице недалеко от Рима.
— Как я сюда попал?
— Вы — везунчик. Вас нашли на дороге во время американского наступления на Флоренцию. Одному богу известно, как долго вы там пролежали. Сначала вас сочли покойником, но потом нащупали пульс и отправили в тыл, в полевой госпиталь. Сюда вас перевели спустя несколько дней, когда ваше состояние стабилизировалось. Вы были в коме в течение нескольких недель. Травма головы, коллапс легкого и настоящая каша из костей в ноге. Да, я бы сказала, вам крупно повезло, что вы живы.
Он попытался пошевелиться и обнаружил, что не может и пальцем двинуть.
— Мне нужно, чтобы кто-нибудь помог написать мне письмо.
Она коснулась его плеча.
— Всему свое время.
— А вы не скажете, союзники заняли район к северу от Лукки?
— Я не знаю точно, где именно теперь проходит линия фронта. Все, что мне известно, это то, что мы неуклонно продвигаемся вперед, а немцы вовсю отступают. Но может оказаться, что горные районы еще не освобождены. Там пока слишком много снега.
— Мне нужно знать, что с деревней Сан-Сальваторе, — сказал он. — Я хочу удостовериться, что она в безопасности.
— Я попробую разузнать. — Она улыбнулась ему. — Теперь отдыхайте. Попозже я принесу вам попить.