Кроме мебели мне показались интересными две картины на стенах: сцена охоты и изображение Лэнгли-Холла восемнадцатого века — в богатой раме, с фигурами людей в духе романов Джейн Остин, гуляющих по двору поместья. «Если бы я родилась в другом столетии, я могла бы встретить мистера Бингли[7], - подумала я, — и мне пришлось бы мило улыбаться».
Я сочла, что за некоторые вещи мне удастся выручить пару монет на аукционе. Правда, мне некуда было деть мебель, а картины мне не слишком понравились. Нужно было выяснить, когда они станут моими юридически. По работе я, разумеется, кое-что знала о наследовании. Если лицо не оставило после себя собственности, или акций, или других материальных активов, то в завещании не было необходимости. Но мне нужно получить свидетельство о смерти и подождать, пока коронер[8] не отдаст тело.
Я задалась вопросом, был ли у отца адвокат, который мог бы мне помочь. По идее, некая юридическая фирма отвечала за продажу Лэнгли-Холла и выплаты наследства в семье. Придется обыскать отцовский стол или, если там ничего не найдется, проверить, есть ли у него сейф в банке, который мне, правда, не разрешат открыть, пока у меня не будет свидетельства о смерти. Все это казалось ошеломляющим и сложным, и я никогда еще не чувствовала себя более одинокой. Осознать, что в мире у тебя никого не осталось, — это отрезвляющая мысль. Я знала, что моя мама была сиротой, а отец — единственным сыном единственного сына. У меня могли быть где-то дальние родственники, но я никогда их не встречала и ничего о них не знала.
«Что толку сидеть и хандрить», — сказала я себе. Вещи собирать я была пока совершенно не готова, так что надо бы пойти в деревню и спросить викария о похоронах. Может быть, он сам позвонит коронеру и узнает, когда выдадут тело.
Наметив хоть какой-то план действий, я сполоснула лицо, тщательно вымыла руки и пошла в деревню. Как это нередко случается в апреле, солнечная погода быстро сменилась хмарью, предвещавшей скорый дождь. С запада задул холодный ветер, и я поняла, как глупо было с моей стороны уйти без зонта: пока я доберусь до деревни, промокну насквозь. Прогулка длиной в милю, казалось, длилась целую вечность. Я жалась поближе к живой изгороди, пока вдруг не услышала приближающийся гул мотора, и собралась было поднять руку, чтобы проголосовать. Но мне не пришлось этого делать — автомобиль затормозил сам. Это был фургон доставки, он остановился прямо рядом со мной. Водитель наклонился и открыл пассажирскую дверь.
— Неужто это ты, Джоанна?! — воскликнул он. — Подбросить тебя?
Я смотрела на крупного, пышущего здоровьем мужчину, пытаясь вспомнить, кто это может быть. Пока я колебалась, он пояснил:
— Это я, Билли. Билли Овертон.
И в этот момент я увидела надпись на фургоне: «Пекарня Овертона. Лучший хлеб и выпечка». С благодарностью улыбнувшись ему, я поднялась в кабину и уселась рядом с ним.
Билли Овертон, — сказала я, — тебя не узнать.
Он усмехнулся:
— Да, должен признаться, что поднабрал несколько фунтов. А ведь был таким тощим, маленьким мальчиком, когда мы сидели рядом в школе.
— Был. И таким стеснительным, что слова из тебя не вытянешь.
Он засмеялся:
— Ты права. Но сейчас я, можно сказать, вылез из своей скорлупы. Пришлось. Ведь теперь мне постоянно приходится иметь дело с клиентами.
— Работаешь на своего отца? — спросила я, когда он отпустил сцепление и мы поехали дальше.
— Да, так получилось. Вошел в дело прямо после школы. Теперь мы открыли еще пару магазинов — один в Уитли, другой в Хэмблдоне, — и всё пошло отлично после того, как здесь построили большой жилой массив. Теперь папа специализируется на выпечке, и торговля идет «на ура».
— Молодец, — похвалила я.
— Ну а ты? — спросил он. — Ты чем занимаешься?
— Я адвокат. То есть стану им, когда сдам экзамен в адвокатуру в конце этого года.
— Юрист. Подумать только! — Он кивнул одобрительно. — Ну, мы всегда знали, что из тебя выйдет толк, Ты же была самая умная в классе.
— Так и ты не отставал, — сказала я. — Помнишь, как часто выигрывал конкурс на звание лучшего математика, который проводился каждую неделю?
— Я всегда имел склонность к счету, это верно, — согласился он. — Теперь это мне на руку, так как я сам веду всю бухгалтерию. Папа печет хлеб, а я стряпаю отчеты, как говорит моя жена. — И он снова громко рассмеялся.
— Так ты женат?
— Женат? Да у меня старшему уже три года! А еще один на подходе, стану отцом со дня на день. А ты? Ты тоже замужем?
— Нет. Я еще не нашла подходящего парня, — усмехнулась я.
— Так я и знал. Карьерой, значит, занимаешься.
— Ты женился на местной девушке? — спросила я, отвернувшись от него.
— На Полине Ходжкисс, — ответил он. — Помнишь такую?
— Но мы же ее все терпеть не могли! — выпалила я, прежде чем поняла, насколько это бестактно. — Помнишь, как она нахально хвасталась детской, которую ей обставил папа, и машиной, которую они купили?
— Она исправилась с возрастом, — сказал он, поворачиваясь, чтобы я видела его хулиганскую усмешку. — А иметь детскую и огород весьма полезно. Свежей клубникой для пирогов мы себя обеспечили. — Он сделал паузу, затем его лицо стало торжественным. — Ты приехала из-за отца? Говорят, он умер, и моя мама видела, как приезжала машина скорой помощи.
— Все верно, — кивнула я. — Его нашла директриса прямо на территории школы. Она думает, что у него случился сердечный приступ.
— Это кошмар, — сказал он. — Сочувствую тебе. Нет ничего хуже, чем потерять родителей. Я помню, как тяжело тебе пришлось, когда ты осталась без матери.
Я испуганно кивнула, понимая, что если сейчас открою рот, чтобы ответить, то заплачу.
— Мои родители всегда так жалели твоего отца, — продолжил он. — Им казалось неправильным, что он был вынужден продать дом после того, как ваша семья владела им поколениями и поколениями давала работу и доход всем живущим по соседству.
— Теперь такое повсеместно, — сказала я. — Большинство владельцев не может позволить себе содержать свои гигантские дома. Они похожи на больших белых слонов. Им вечно нужен ремонт, счета за отопление космические, а прислугу невозможно найти. — Я вздохнула. — Мне впору радоваться, что я не унаследовала Лэнгли-Холл, а то пришлось бы бесконечно долго возиться с наследством и мучиться, пытаясь продать его.
— Значит, тебя с этим местом больше ничего не связывает? — спросил он, когда мы свернули на деревенскую улицу. — Даже приезжать больше незачем?
Эта мысль поразила меня, как гром. Ничего не связывает с тем местом, где я выросла, где моя семья жила так долго? «Моих» мест больше нет. Я уставилась в окно, чтобы он не увидел отчаяния на моем лице.
— Где тебя высадить? — спросил он.
— У викария, пожалуй. Я должна организовать похороны.
— Если тебе понадобятся выпечка или бутерброды для поминок, просто сообщи мне, и я все сделаю. С доставкой на дом, так сказать. — Он улыбнулся.
— Спасибо. Ты очень добр. — Мой голос дрогнул.
Он вышел, чтобы помочь мне спуститься из фургона.
— Ты заночуешь в сторожке или вернешься в Лондон?
— Пока что останусь здесь, надо со всем разобраться.
— Тогда дай мне знать, если тебя надо будет подбросить обратно к Лэнгли-Холлу. Я пробуду здесь примерно около часа.
— Спасибо, Билли. Ты всегда был хорошим другом.
Он покраснел, заставив меня улыбнуться.
Только я отошла, как на другой стороне улицы остановилась машина. Окно опустилось, и раздался голос:
— Мисс Лэнгли!
Я обернулась и увидела доктора Фримена. Я подошла к нему.
— Мне очень жаль вашего отца, — сказал он. — Он был хорошим человеком.
— Это вас вызвали к нему вчера утром?
— Меня. Бедный хозяин. К тому времени как его нашли, он уже умер. Это был обширный сердечный приступ. Даже если кто-то оказался бы рядом, помочь ему было бы невозможно.
Это известие заставило меня почувствовать себя немного лучше. По крайней мере, отец не лежал там один, пытаясь позвать на помощь.
— Не знаете, будут ли делать вскрытие?
— В этом нет никакой необходимости, — ответил он. — Я предоставил свой отчет, где причиной смерти указал инфаркт миокарда — сердечный приступ. Не было обнаружено никаких следов насильственной смерти. Следовательно, нет и причин подвергать его последнему унижению.
— Спасибо, доктор. Значит, его тело можно забрать для захоронения?
— Можно. — Он вышел из машины. — А теперь прошу вас простить меня. Я опаздываю к обеду, и моя супруга будет очень недовольна. — Он участливо кивнул мне и направился к двери своего дома.
Я же пошла к церкви Святой Марии.
Сама церковь находилась в прекрасном старинном здании из серого камня, построенном в четырнадцатом веке. Викариат был не таким древним и куда менее привлекательным: сплошной красный кирпич викторианских времен. Я собиралась пойти по дорожке к викариату, но вместо этого по какому-то наитию повернула в другую сторону и, потянув тяжелую дубовую дверь, вошла в церковь.
Меня окутала прохладная тишина. Стены хранили тот замечательный запах, который присущ только старым церквям: запах легкой сырости, старинных молитвенников и сладковатого дыма сгоревших свечей. Я стояла, глядя на алтарь и окно с сохранившимся со старых времен витражом, изображающим Деву Марию с младенцем Иисусом на руках. Я очень любила это окно в детстве. Одеяние Марии было невероятно красивого синего цвета, и, когда солнце сияло сквозь стекло, на балконы хоров ложились светлые блики синего, золотого и белого цвета, и это было подобно волшебству.
Я смотрела на окно, пытаясь обрести то чувство покоя, что всегда приходило ко мне в этой церкви, но взгляд Девы Марии проходил словно сквозь меня. Пухлый ребенок под защитой ее рук и даже ее безмятежная улыбка выглядели как насмешка надо мной. «Посмотри, что у меня есть, — будто говорила она всем своим видом. — Разве он не совершенство?»