- Ты и папка твой и так для меня много добра сделали, я у вас в неоплатном долгу. Ничего ты мне больше не делай, а только молчи, не говори больше об этом.
И Настя начала работать.
XII
МАШИНА ТОЖЕ СОРЕВНУЕТСЯ
А на заводе свои дела шли, там свои волнения у людей. Прокоп Машина, до того всегда спокойный, тоже взволновался. Он перестал храпеть во все тяжкие по ночам, ворочался, вздыхал даже, трубку из рук не выпускал, все думал.
Машина хорошо понимал, что такое социалистическое соревнование. И вот он обдумывал, как его надо вести.
«Торопиться тут не следует, нужно делать все с толком», - думает он, пыхтя трубкой.
На себя и на своих ребят он надеется, об этом беспокоиться нечего. Они в последних не будут в своем цеху и на заводе. А вот как другие? Надо, чтоб все, как один, взялись. Чтобы весь завод не отстал от «Гусь-Хрустального»!
«Начать надо с тех, которые самую простую работу делают, топливо засыпают в генераторные трубы. Чем сильнее будет гореть огонь в ванне и горшковых печах, тем лучше будет плавиться хрусталь… Потом взяться за составную. Заведующий составной и инженер-химик поменьше должны сидеть в своих кабинетах, а строго следить за составом шихты для хрусталя. А то там ребята такие, что им все равно, сколько в шихту засыпать мела, песку, сколько соды, лишь бы мало-мало подходяще, на глазок иногда делают. А этого быть не должно, нужно, чтобы по норме все было…
Мастера тоже должны понять, все, как один, что дело не в спешке только. Поспешишь - людей насмешишь. Наработаешь много, а цена сработанному грош будет. Нужно, чтобы каждый стакан, кувшин каждый был без сучка и задоринки, первого сорта!..
И подсобная сила, каждый мальчонка, каждая девочка, поняли бы, что и их работа важная, что относиться к ней надо как следует, по-серьезному, а не как-нибудь, шать-вать-перевать…
А больше всего нужно глядеть в оба директору со своими помощниками-инженерами. Они должны за всем наблюдать строго, с них самый главный спрос, раз они главные начальники, раз им руководство доверено».
И что думал Машина ночами, то днем высказывал на собраниях, заседаниях, а то и просто так говорил, в беседе с кем-нибудь, в кругу товарищей. Даже Настю с Любой экзаменовал, внушал им свою точку зрения.
- Ты, Настя, смотри, - говорил он Насте, - не подкачай!
- Я и то смотрю, дядя Прокоп, - отвечает Настя.
- То-то же. Потому это оно, на первый взгляд, будто и простая твоя работа: относи да относи посуду в печь. Но нет, тут, брат Настя, тоже вопрос, да! Как относить? Относить можно и спустя рукава, хи-хи да ха-ха с подругами. А мастер сделал, скажем, посудину, ты замешкаешь, минута, смотришь, и пролетела. А минута в нашем деле не шуточка, в ней шестьдесят секунд имеется. Ну-ка, подсчитай, чего это стоить будет, ежели из-за тебя, скажем, пять минут мастер со всей бригадой за смену потеряет, а другой мастер тоже из-за своей относчицы? Это, брат Настя, пахнет убытком большим. А по-моему, работа твоя нетрудная, только не зевай, смотри в оба.
- Я, дяденька, и то не зеваю.
- То-то же, смотри сама. Ты и другим девочкам так скажи, чтоб и они не зевали. А то у вас есть такие, больно уж хохотать на работе охочи. Так ты и им скажи, моими словами, что это не работа, ежели хи-хи да ха-ха!
Но Насте не до смеха теперь даже дома. Ведь ей надо было помогать подружке своей. Учитель Василий Иванович в самом деле задал работку Любе. Настя рассмотрела, что рисунки эти трудные, она никогда таких не видала. Правда, они очень хороши, очень красивы, но как же их трудно рисовать! И как только придет она с работы, так сейчас же за карандаш. Сделает один рисунок, за другой берется, не удается иной сразу, переделывать нужно. И так целую неделю!
И Любе своей Машина ту же песню пел.
- Смотри, Коза, смотри у меня, не осрамись! Рисовать ты стала хорошо, не теряй своего классу. Чтоб у тебя не только рисование, а и остальное было на уровне, чтоб ты в последних не была. Я на тебя надеюсь.
- Да отстань же ты от меня, Паровоз ты этакий! Мне и без тебя тошно! - отвечала ему Люба в сердцах.
- Тошно? Это почему же тебе тошно, а? - спрашивает Машина.
- Отстань, говорю!
Машина видит, что Люба чем-то расстроена, перестал приставать к ней со своими советами. «Да, да, у каждого свои заботы, не надо ее сейчас расстраивать», - решил он.
А Любе и на самом деле было не легко. Ведь у ней, помимо этих рисунков, сколько предметов было! Она хваталась то за химию, то за технологию, то за русский язык, то за политграмоту.
- Я, Настя, умру скоро, - говорит она подружке своей.
- Отчего? - испугалась Настя.
- От работы. У меня прямо голова кругом идет, я сроду так не работала над уроками.
- А ты полегче, не очень-то налегай.
- Да, полегче! Нельзя мне полегче, потому что у меня вон их сколько, уроков этих. Я, правда, раньше немножко ленилась, все отводила, вот теперь и приходится гнать. А ежели бы я не запускала раньше уроки, то сейчас мне, хоть какое соревнование будь, торопиться было бы нечего, все у меня было бы хорошо, - призналась Люба.
- Да, это ты зря так запустила все, - вздыхает Настя.
И подружки старались вовсю, сидели за Любиными уроками до полуночи. Настя старалась помочь подруге не только в рисовании, а во всем, где могла.
Машина же, занятый своими делами на заводе, не замечал и не видел ничего: он и не знал, как трудно его дочуркам, родной и приемной.
XIII
НА ПЕРВОМ МЕСТА МАШИНА ПРОКОП!
И вот прошел первый месяц соревнования, подвели итоги.
И Прокоп Машина пошел гоголем по заводу, по поселку. Ну как же? Его цех, гутенский, на первом месте во всем заводе оказался. А в цеху он, Машина, со своей бригадой, первый. В стенной газете об этом большую статью написали и даже портрет-карикатуру поместили. Нарисовали его в виде паровоза, с трубкой в зубах, ноги колесом, а под рисунком подпись:
Курьерский паровоз № 1 - Прокоп Машина.
А за паровозом на платформах весь гутенский цех. Другие цеха ехали кто на чем: шлифовальный на тройке, гелиоширный на автомобиле, составной на велосипеде. Каждый занял то место, которое заслужил.
«Да, вот оно, дело-то, как показывает», - думает Машина радостно.
- Ну, ребятки, смотрите, так и держись теперь всегда, - говорит Машина мастерам-гутенцам в бригаде своей.
Только теперь, когда наладилась работа в цехе, когда пошло соревнование полным ходом, вспомнил он о своих дочурках, начал шутить с ними.
Но дочурки ходили невеселые, задумчивые, на шутки его почему-то не отвечали.
- Это как же я понимать-то должен, а? - спрашивает Машина.
- А как хочешь, так и понимай, не до тебя нам сейчас, - ответила Люба.
«Нет, нет, тут что-то у них не так, - думает Машина. - Или они поругались, или их обидел кто какую».
А настоящей причины плохого настроения у подружек он не знал да и знать пока не мог. Правда, Люба не раз намеревалась рассказать отцу все, но каждый раз останавливалась: у ней язык не повертывался признаться ему, - стыдно было. Ведь он хорош-то хорош, а обмана и жульничества никому не простит.
У Любы же дела еще хуже стали, чем были. Позавчера она отнесла работу свою, вернее, Настину учителю Василию Ивановичу, и тот был просто поражен.
- Синюкова! Это невероятно! Ты все сделала? Нет, мне просто не верится, что ты одна это сделала. Тебе кто-то помогал, - сказал Василий Иванович, разглядывая рисунки. - Нина Смирнова и половины того не сделала, что ты. Это прямо изумительно!
А Люба стояла ни жива и ни мертва.
- Нет, это я пошутил, - начал успокаивать ее Василий Иванович. - Кому ж тебе помогать? Отец твой и карандаша-то в руки не берет. Он хороший мастер, а рисовальщик никудышный, да ему и не нужно это. Но ты только пойми, Синюкова, как хорошо все это нарисовано! Ты скоро лучше меня начнешь рисовать, - продолжал он восхищаться, любуясь рисунками.
А Любе хоть провалиться сквозь землю, не смотреть в глаза учителю.
- Ну, Синюкова, решено: я отдаю тебе вазу! - кричит Василий Иванович.
- Какую вазу, Василий Иванович? - лепечет Люба, еле живая.
- Хрустальную, какую же еще? Смирновой я дам кувшин, а тебе вазу. С вазой Смирнова не сделает того, что нужно, а ты справишься.
- А что делать с нею нужно? - замирает Люба.
- Расписать, вот что! Я уже говорил, что сейчас у нас большой спрос на расписной хрусталь, так вот ты и распишешь вазу. Я выдам тебе краски, смешивать их на скипидаре будешь, и ты распишешь ее. Первый приз за тобою, я в этом уверен.
- Василий Иванович, отдайте ее Смирновой, - просит Люба. - У меня болит голова, у меня не кончено еще с химией, физикой…
- И слышать не хочу, и слышать не хочу! Твое место в живописи, Синюкова. А с химиком и физиком я поговорю. Они не будут отрывать тебя от того, к чему у тебя способности огромные, - от живописи. Я этот вопрос и на заседании школьного совета поставлю. Нет, вазу расписываешь ты. Дело в том, Синюкова, что до сих пор нет еще ваз, удачно расписанных, а кувшины есть. Кувшины давно уже расписываются, а вазу - о, вазу! - не так-то легко расписать! И главное, нет образцов хороших. Я дам тебе для ознакомления и рисунки старинных ваз, но они для теперешнего потребителя не подходят, они устарели. И вот ты сама придумай сюжет для росписи, от старого ты оттолкнешься только.
- Василий Иванович, я не могу, у меня ничего не выйдет!
- Выйдет, выйдет, я тебе говорю. Ты просто своих сил не знаешь. Ты подумай хорошенько и катай. Я буду помогать тебе, будем вместе работать.
Пол зашатался под ногами у Любы, перед глазами туман, круги, огоньки какие-то, она еле прошептала:
- Ладно, Василий Иванович, я попробую. Но только я одна, без вас…
- Тем лучше, тем лучше! Срок тебе целый месяц, ты вполне справишься, главное - не робей. Неудачно - смывай долой, снова начинай, только не торопись. Ты ведь непоседа ужасная, а живопись терпения требует.