Он посмотрел на меня исподлобья, затем встал и очень медленно подошел к шкафу, где хранил свитки и манускрипты.
– Думаю, ты узнаешь все мои тайны – рано или поздно, – неохотно заявил он.
Затем сделал какое-то движение, и замок открылся. Декоративная панель в виде короны отъехала вниз, Чейд засунул внутрь шкафа руку и вытащил три свитка. Они были туго свернуты и могли легко спрятаться в ладони. Я встал, но он закрыл шкаф прежде, чем я успел разглядеть, что еще он там прячет.
– Как ты его открыл? – спросил я.
– Я сказал «рано или поздно», Фитц, – криво ухмыльнувшись, заявил старый лис, – а вовсе не «сегодня».
Я услышал строгий голос своего наставника, но мне показалось, что Чейд больше на меня не сердится. Он протянул мне три свитка, лежавшие у него на ладони.
– У нас с Кетриккен имелись свои причины не показывать их тебе. Думаю, ты посчитаешь их достаточно разумными.
Я взял у него свитки, но, прежде чем я успел развернуть первый, шкаф скользнул в сторону и вошел Олух. Я мгновенно спрятал свитки в рукаве таким уверенным движением, рожденным годами тренировок, что оно получилось почти бессознательным.
– А теперь мне нужно идти, Фитц Чивэл. – Чейд повернулся к Олуху. – Олух, ты должен был встретиться с Томом днем. Теперь, раз уж вы оба здесь, я хочу, чтобы вы провели некоторое время вместе и подружились. – Старый убийца наградил меня напоследок ледяным взглядом. – Я уверен, что вы с удовольствием поболтаете. Доброй ночи вам обоим.
И он ушел. Мне показалось или он был рад, что может нас оставить? Чейд поспешно скрылся за полкой, прежде чем она встала на место за спиной Олуха, который принес огромную охапку дров в куске мешковины, перекинутой через плечо. Он оглянулся, удивившись тому, что Чейд так быстро покинул комнату.
– Дрова, – сказал он мне, свалил все, что принес, в кучу на полу, выпрямился и тоже собрался уйти.
– Олух…
Мой голос заставил его остановиться. Чейд прав. Я должен добиться того, чтобы он меня слушался.
– Ты прекрасно знаешь, что дрова нужно сложить на подставку у камина.
Олух бросил на меня сердитый взгляд, расправил плечи и потер пухлые руки. Затем схватил мешковину за один конец и потащил дрова к камину, рассыпая по дороге поленья, куски коры и мусор. Я молчал. Он присел на корточки и с демонстративным старанием и грохотом начал складывать дрова на подставку. Работая, он постоянно на меня оглядывался, но я не мог понять, что выражают его глаза – страх или злобу. Тогда я налил себе вина и попытался не обращать на него внимания. Я знал, что должен отыскать способ общаться с Олухом, причем каждый день. Хотя мне совсем не хотелось, чтобы он болтался около меня, не говоря уж о том, чтобы чему-нибудь его учить. По правде говоря, его уродливое расплывшееся тело и замедленные движения казались мне отвратительными.
Точно так же относился ко мне Гален. И Гален тоже не хотел меня учить.
Эта мысль разбередила старую рану, которая никак не желала затягиваться. На мгновение мне стало стыдно, когда я посмотрел на Олуха, с мрачным видом складывавшего дрова. Он не больше меня просил, чтобы его сделали орудием в руках Видящих. Как и я, он стал жертвой долга. И не виноват в том, что он уродлив и у него не все в порядке с головой. И я вдруг понял, что ему наверняка никто не задавал вопроса, ответ на который мог представить ситуацию с кругом для Дьютифула совсем в ином свете. Я решил немедленно исправить это упущение.
– Олух, – позвал я, и он заворчал в ответ.
Я молчал, пока он не прекратил греметь дровами и не повернулся ко мне. Весь его вид говорил о том, что он мной страшно недоволен. Возможно, я выбрал не совсем подходящее время для своих вопросов. С другой стороны, я сомневался, что подходящее для нас с Олухом время вообще может наступить. Когда я убедился, что он слушает, а маленькие глазки упрямо буравят меня, я заговорил снова:
– Олух, ты хочешь, чтобы я учил тебя Силе?
– Что? – На лице у него появилась подозрительность, словно я решил над ним посмеяться.
Я сделал глубокий вдох.
– У тебя есть способности. – Олух нахмурился еще сильнее, и тогда я пояснил: – То, что ты умеешь делать, а другие – нет. Иногда ты пользуешься этим, чтобы заставить людей не видеть тебя. Иногда обзываешь меня так, что Чейд тебя не слышит. Например, песьей вонючкой.
Он фыркнул, но я сделал вид, что ничего не заметил.
– Ты хочешь, чтобы я научил тебя применять твои способности не только для этого? Ради блага и чтобы лучше служить твоему принцу?
Он даже думать не стал.
– Нет, – сказал он и, отвернувшись, снова занялся дровами.
Быстрота его ответа меня удивила.
– Почему?
Олух, не сводя с меня глаз, принялся раскачиваться на пятках.
– Мне хвата-ает работы. – И он со значением посмотрел сначала на меня, а потом на кучу дров.
Песья вонючка.
Не делай этого.
– Ну, мы все должны выполнять свою работу. Такова жизнь.
Он ничего мне не ответил, просто продолжал с демонстративным грохотом складывать дрова. Я сделал глубокий вдох и решил не реагировать на его выступление. Интересно, подумал я, что нужно сделать, чтобы расположить Олуха к себе? Потому что мне вдруг захотелось его учить. Я мог начать с ним заниматься, чтобы моя королева знала, что я готов выполнить ее волю. Может быть, Чейд прав и мне удастся при помощи подарков уговорить Олуха заняться Силой? А вдруг я смогу купить свободу своей дочери, завоевав хорошее отношение дурачка…
– Олух, – сказал я, – чего бы ты хотел?
Мой вопрос заставил его замереть на месте. Затем он повернулся ко мне и нахмурился.
– Что?
– Чего бы ты хотел? Что тебя обрадует? Что ты мечтаешь получить?
– Чего я хочу? – Он прищурился, словно так лучше понимал мои слова. – Ты про то, чтобы иметь? Чтобы только мое?
Я кивал на каждый его вопрос. Олух медленно поднялся, почесал шею и задумался, раздув щеки и высунув изо рта язык.
– Я хочу… хочу такой красный шарф, как у Роуди.
Он замолчал и мрачно на меня посмотрел. Наверное, ждал, когда я скажу, что он его не получит. А я даже не знал, кто такой Роуди.
– Красный шарф, – повторил я. – Думаю, я могу для тебя такой добыть. Что еще?
Олух несколько минут не сводил с меня глаз.
– И пирожное с розовым сахаром, такое розовое, целиком мне. Не горелое. И… много-много изюма. – Он снова замолчал и с вызовом на меня посмотрел.
– А еще что? – спросил я.
Исполнить его желания не представляло никакого труда.
Олух подошел поближе и уставился на меня. Он думал, что я над ним потешаюсь.
И тогда я как можно мягче спросил:
– Если бы ты все это получил прямо сейчас, чего бы еще тебе хотелось?
– Если я… изюм и пирожное сразу?
– Изюм, пирожное и красный шарф. Что еще?
Олух прищурился и принялся безмолвно шевелить губами. Не думаю, что ему когда-нибудь приходило в голову, что можно хотеть чего-нибудь еще. Мне придется научить его голоду, если я намерен использовать подкуп. С другой стороны, несбыточной мечтой бедолаги были столь простые вещи, что мне стало за него больно. Он не просил больше денег или свободного времени. Лишь какие-то мелочи, которые делают тяжелую жизнь сносной.
– Я хочу… нож, как у тебя. И еще перо, такое большое, с красивыми глазками. И свисток. Красный. У меня такой был. Мне мама подарила, красный свисток на зеленой веревочке. – Олух задумался и еще сильнее нахмурился. – Но они его отняли и сломали.
Он несколько мгновений молчал, лишь тяжело дышал, заново переживая прошлое. Мне стало интересно, как давно это произошло. Олух почти прикрыл свои маленькие глазки, пытаясь туда вернуться. Я считал, что он слишком недалек, чтобы помнить свое детство, но теперь посмотрел на него другими глазами. Голова Олуха, конечно же, работает не так, как у меня или Чейда, но она работает.
Он несколько раз моргнул крошечными глазками и тяжело вздохнул. А потом всхлипнул и сказал:
– Они даже дуть в него не хотели. – Я и в нормальной ситуации не слишком хорошо его понимал, а сейчас и вовсе едва разбирал слова. – Я сказал: «Вы можете посвистеть. А потом отдайте мне». Но они не стали. Они его сломали. И смеялись надо мной. А мой красненький свисточек мне подарила мама.
Наверное, толстяк с торчащим изо рта языком, который плачет из-за гибели свистка, выглядит смешно. Я знал, что многие стали бы весело хохотать при виде столь диковинного зрелища, а я задохнулся от боли, которая, точно волны жара от горящего камина, окутывала Олуха. Эта боль пробудила мои собственные детские воспоминания. То, как Регал незаметно пинал меня, проходя по коридорам замка, или топтал мои игрушки, когда я играл в каком-нибудь углу. Она разрушила стену, которую я выстроил между собой и Олухом, считая, что мы с ним слишком разные. Ведь он был толстым дурачком, неловким и некрасивым грубияном. Вечно оборванный, вонючий, с отвратительными манерами. Такой же отверженный в роскошном замке, где царят богатство и веселье, каким был я, когда даже не имел имени. И не важно, что по годам Олух уже мужчина. Я вдруг увидел мальчика, который никогда не повзрослеет и никогда не сможет сказать, что эта боль осталась в прошлом, когда он был уязвим. Олух всегда будет уязвим.
Я собирался его подкупить. Я пытался выяснить, чего он хочет, а затем, размахивая у него перед носом вожделенными дарами, заставить делать то, что мне нужно. Нет, конечно, без жестокости, но все равно я намеревался таким способом вынудить его подчиниться себе. Почти так же меня купил мой дед. Король Шрюд подарил мне булавку и обещание дать образование. Он никогда не предлагал мне своей любви, хотя, думаю, в конце концов полюбил меня, как и я его. Однако я часто жалел, что он не предложил мне ее с самого начала, вместо того чтобы подарить в конце. Думаю, в свои последние дни Шрюд тоже об этом пожалел.
И я вдруг обнаружил, что произношу слова, которые только что пришли мне в голову.
– Знаешь, Олух, мы с тобой плохо обращались, правда? Но мы все исправим. Это я тебе обещаю. Мы все исправим, прежде чем я попрошу тебя учиться для меня.