Может быть, теперь ты научишься приглушать свои сны. Они беспокоят не только его. И он не единственный, кому ты открываешься, маленький человечек. Кто ты? Кем ты мне приходишься?
Затем мысли стихли — так отступающий прилив оставляет на берегу утопленника. Я же перевесился через край кровати, и меня вырвало. Такой была моя реакция на прикосновение неизвестного сознания. Оно оказалось таким чуждым, что у меня возникло ощущение, будто я попытался глотнуть расплавленного масла или выпить пламя. Задыхаясь в темноте, я чувствовал, что весь взмок, и пытался понять, какой же еще Скилл проснулся в нашем мире.
XVIIВЗРЫВЫ
…и подслушал разговор между Эрилской и капитаном. Капитан жаловался, что ветер сильно потрепал корабль, словно сам Эль не желал их возвращения домой. Эрилска посмеялась над ним за то, что он верит в «таких древних богов. Они одряхлели телом и духом. Теперь ветрами командует Бледная Госпожа. И поскольку она недовольна нарческой, она заставила страдать и всех остальных». Услышав ее слова, капитан отвернулся. У него было сердитое лицо, поскольку уроженец Внешних островов всегда злится, когда испытывает страх и не хочет его показывать.
Что же касается горничной, за которой вы приказали мне следить, я ее не видел. Либо она не выходила из каюты нарчески, либо ее не было на борту корабля. По моему мнению, верно последнее.
Я понял, что больше не засну, и потому встал, оделся и поднялся в свою башню. Там было холодно и темно, если не считать нескольких тлеющих углей в камине. Я зажег от них свечи, а потом развел огонь. Затем намочил в воде тряпку и приложил к лицу, которое отчаянно болело. Сел и стал смотреть на пламя. Через некоторое время в бесплодной попытке отвлечься от вопросов, на которые не мог ответить, я уселся за стол и занялся изучением свитков, оставленных Чейдом. В них рассказывались легенды Внешних островов про драконов, впрочем, я обнаружил два новых манускрипта, написанных яркими черными чернилами на кремовой бумаге. Чейд наверняка положил их здесь, чтобы я обратил на них внимание.
В одном рассказывалось о серебристо-голубом драконе, которого видели над гаванью Бингтауна во время решающего сражения между торговцами Бингтауна и чалседийцами. Другой на первый взгляд показался мне домашним заданием неизвестного мне ребенка, изучавшего алфавит, — буквы были неровными и написаны явно не слишком опытной рукой. Однако Чейд давно научил меня нескольким шифрам, чтобы мы могли оставлять друг другу послания. Должен заметить, что я разобрался в нем без особого труда и сердито нахмурился: либо Чейд теряет хватку и стал не слишком серьезно относиться к необходимости сохранять в тайне некоторые вещи, либо подготовка его шпионов оставляет желать лучшего.
Потому что передо мной лежал отчет одного из его шпионов, посланных на Внешние острова. В нем содержались главным образом сплетни, слухи и обрывки подслушанных разговоров на корабле нарчески, возвращавшемся домой. Ничего особо полезного мне обнаружить не удалось, хотя упоминание о Бледной Женщине обеспокоило. Возникло ощущение, будто меня нагнала тень из прежней жизни и тянет ко мне острые кривые когти.
Я готовил себе чай, когда появился Чейд. Он отодвинул в сторону потайную дверь и с трудом протиснулся внутрь. Щеки и нос у него покраснели, и в первый момент я пришел в ужас, решив, что старик пьян. Держась за край стола, он опустился на мой стул и жалобно сказал:
— Фитц?
— Что такое? — спросил я, подойдя к нему.
Он посмотрел на меня, а потом ответил — слишком, на мой взгляд, громко:
— Я тебя не слышу.
— Что с тобой случилось? — спросил я снова, на сей раз громче.
Не думаю, что он меня услышал, но он ответил:
— Она взорвалась. Я работал над той смесью, ну, помнишь, я показывал, когда побывал у тебя в хижине? На сей раз сработало даже слишком хорошо. Она взорвалась!
Чейд поднял руки и погладил щеки и брови. Лицо у него было трагическим. Я сразу понял, что его беспокоит, и принес ему зеркало. Он тут же принялся себя разглядывать, а я отправился за тазиком с водой и чистой тряпицей. Чейд приложил к щекам влажную тряпку, а когда убрал ее, они приобрели относительно нормальный цвет. Однако большая часть бровей осталась на компрессе.
— Похоже, взрыв получился довольно сильный. Волосы у тебя тоже обгорели.
— Что?
Я знаком показал ему, чтобы он говорил тише.
— Я тебя не слышу, — жалобно повторил Чейд. — В ушах стоит такой звон, что мне вспомнились детство и отчим… Он был мастером давать оплеухи. Боги, как я его ненавидел!
Уже то, что Чейд о нем упомянул, говорило, как сильно он расстроен. Он никогда особенно не делился со мной воспоминаниями о своем детстве. Потом он принялся теребить уши, как будто проверял, остались ли они на месте, а затем стал затыкать их пальцами, и тут же убирал руки.
— Ничего не слышу, — снова заявил он. — Но лицо в порядке, так ведь? Шрамов, похоже, не останется.
Я покачал головой.
— Брови снова вырастут. А это… — Я слегка прикоснулся к щеке. — Похоже на солнечный ожог. Думаю, слух тоже скоро вернется.
У меня не было никакой уверенности, что так и будет, но очень хотелось надеяться.
— Я тебя не слышу, — простонал Чейд.
Я погладил его по плечу, пытаясь утешить, и поставил перед ним свою чашку с чаем. Прикоснувшись рукой к губам, чтобы привлечь его внимание, я спросил, медленно выговаривая слова:
— А твой ученик в порядке?
Я прекрасно знал, что он ни за что не стал бы проводить подобный эксперимент в одиночестве.
Чейд внимательно смотрел на мои губы, но, похоже, все-таки понял, о чем я спрашиваю, потому что ответил:
— Об этом можешь не беспокоиться. Я о ней позаботился. — Затем, увидев, как меня удивило местоимение женского рода, рявкнул: — Не лезь не в свое дело, Фитц!
Конечно же, он разозлился больше на себя, чем на меня. Если бы я не был так сильно встревожен, то не сдержался бы и громко рассмеялся. Она. Значит, меня сменила девушка… Я заставил себя не думать, кто она такая и почему Чейд выбрал именно ее.
Через некоторое время я убедился, что он меня слышит, но не слишком хорошо. Оставалось надеяться, что со временем слух полностью восстановится, что я ему и сказал. Он кивнул и помахал рукой, словно отгоняя мои слова прочь, но я видел в его глазах страх. Если он оглохнет, ему будет трудно оставаться советником королевы.
Мужественно пытаясь не обращать внимания на свою глухоту, Чейд громко спросил меня, видел ли я свитки на столе, а потом, что я такое сотворил со своим лицом. Чтобы он не кричал, задавая мне все новые и новые вопросы, я писал краткие ответы. Я сообщил, что случайно оказался в эпицентре драки, которая вспыхнула в таверне, а его слишком занимало случившееся с ним самим, чтобы мои слова вызвали сомнения.
Затем он написал на клочке бумаги: «Ты поговорил с Барричем?»
«Я решил, что лучше этого не делать», — ответил я. Чейд поджал губы, вздохнул и промолчал, но я понял, что он хотел бы сказать мне очень многое. Наверняка он еще вернется к этой теме, когда мы сможем нормально разговаривать.
Затем мы с ним занялись отчетами шпионов, обращая внимание друг друга на интересные места, хотя оба согласились с тем, что ничего полезного в них нет. Чейд написал, что надеется вскорости получить донесение от своего человека, которого отправил на Аслевджал с заданием проверить, насколько правдивы легенды о драконе.
Мне хотелось поговорить с ним о Дьютифуле и Олухе, но я решил отложить это до более благоприятного момента — не только из-за того, что он плохо слышал. Просто я и сам еще не до конца понял, насколько далеко мне удалось продвинуться и удалось ли вообще. Я решил, что завтра продолжу свои занятия с Олухом.
И тут я сообразил, что завтра уже практически наступило. Чейд, похоже, тоже. Сказал, что отправляется в постель, а когда придет слуга, чтобы его разбудить, то притворится, будто у него болит желудок.
Я себе такой роскоши позволить не мог и потому быстро вернулся в свою комнату, чтобы переодеться перед тем, как идти в башню Верити. По правде говоря, я боялся предстоящего урока, наверное, не меньше моих учеников. Голова у меня отчаянно болела, и я, прижимая одну руку ко лбу, другой кое-как развел огонь в камине и зажег свечи на столе. Порой мне не удавалось вспомнить время, когда у меня не болела голова из-за использования Скилла. Несколько мгновений я раздумывал, не сходить ли к себе за эльфовской корой, но отказался от этой идеи — впрочем, вовсе не из-за опасений, что кора притупит мои способности к Скиллу, просто теперь эльфовская кора вызывала воспоминания о дурацкой ссоре с Шутом. Нет. Больше никакой коры.
Я услышал шаги Дьютифула на лестнице за дверью и отбросил все посторонние мысли. Он закрыл за собой дверь и подошел к столу. Я тихонько вздохнул — он держался так, что мне сразу стало ясно: мальчик меня не простил.
— Я не хочу заниматься Скиллом вместе с дурачком, — заявил он, забыв поздороваться. — Должны же быть еще люди, наделенные Скиллом. — И тут он на меня посмотрел. — Что с твоим лицом?
— Я подрался, — коротко ответил я, давая ему понять, что больше все равно ничего не скажу. — А теперь насчет твоих совместных занятий с Олухом. Он единственный известный мне кандидат. Больше я не знаю никого.
— Не может быть. А ты организовал поиски других?
— Нет.
Прежде чем я успел еще что-нибудь сказать, Дьютифул взял со стола фигурку на цепочке.
— Что это? — спросил он.
— Она твоя. Ты нашел ее на берегу, где мы встретили Другого. Не помнишь?
— Нет. — Дьютифул в ужасе разглядывал фигурку, а потом неохотно признался: — Да. Помню. — Он покачнулся, не сводя глаз с фигурки. — Эллиана, так ведь? Что это означает, Том? Почему я нашел ее изображение до того, как впервые увидел?