Дача его располагалась в пятнадцати верстах от города, и хозяин радушно принимал в ней петербургских посланцев. Гости сидели на веранде, увитой виноградом, в креслах местного изготовления и слушали хозяина, который быстрыми шагами пересекал веранду и рассказывал, рассказывал. Конечно, об Оттоманской Порте, то бишь Турции, о Константинополе, который русские называли Царьградом. Порывисты были его шаги, сверкали глаза, речь звучала живо и увлекательно…
– Советую посетить окрестности, осмотреть крепость, подышать воздухом Древней Греции… Когда будете уезжать, передам вам корзину фруктов для нашего посла Якова Ивановича Булгакова, живущего в Константинополе. Не могу не рассказать вам о сем граде… Но в начале XIV века пришли турки-сельджуки и разрушили Константинополь. Писали, что от криков и плача женщин, детей, от грохота пушек и пищалей люди затыкали уши, казалось, гром с небес спустился на землю, все задыхались от дыма. Ворота Софийского собора турки разрубили топорами, людей связали веревками… И опять же! – Он возвел руку вверх. – Мудрецы говорили: «Что взято насильно, без небесного изволения, то будет непременно обращено в пепел»… Туда съехались многие люди из разных стран, те, кто были покорены при крестоносцах, – испанцы, португальцы, евреи, армяне, греки. К тому времени евреи в Испании достигли такого могущества, что в их руках оказались все финансы, – в результате начались еврейские погромы. В Каталонии, в городе Жироне, им пришлось селиться в тесных, защищенных от горожан старых кварталах. Многие торговцы бежали из испанских городов, где инквизиция боролась с иноверцами, и оказались в Османской империи…
Ганнибал говорил долго и наконец перестал мерить шагами веранду, и все перешли в комнату, вальяжно устроившись в креслах. Как не рассказать было еще про русского посланника Репнина, про то, как принимали его после подписания Кючук-Кайнарджийского мира!
– Судно пристало в бухте Золотой Рог, здесь прибывших пересадили на лодки, которые причалили к ханскому дворцу. Русских встречало множество людей, турецкие янычары палили из ружей, сверкали саблями. Угощали со всеми восточными церемониями и роскошеством. На Репнина накинули соболью шубу, на его маршалов – горностаевые. Потом под руки повели в тронный зал, где Репнин вручил хозяевам свои подарки и стал читать послание императрицы Екатерины. Визирь в ответ рассыпался в комплиментах и выражался примерно так: «Его Императорское Величество, прибежище света, повелело мне… возвестить вам, чтоб мирный трактат, заключенный между его империей и империей России, был навсегда сохраняем и исполняем…»
Иван Абрамович, тяжело вздохнув, заметил:
– Только, чую я, не кончена война с Турцией, не угомонятся они… Так что вам, господин Хемницер, предстоит служба без радости.
Слова эти повергли Хемницера в уныние, ведь и без того на сердце у него было тягостно.
– У ихнего брата, – добавил Ганнибал, – принято не убивать, а резать… Что я слыхал? Будто взялись резать одного человека, а нож тупой. Тот просит: «Наточите, Христа ради!» Нет, так и искромсали…
Видя, что гость сильно опечалился, хозяин налил в бокалы вина и заставил всех выпить до дна.
– А завтра, в последний день, советую вам посетить развалины старых крепостей. Готов сопровождать.
– Весьма благодарны, Иван Абрамович. Однако мы одни совершим эту прогулку. – Хемницер не любил отягощать просьбами кого бы то ни было.
Назавтра они с Михаилом отправились на лошадях в сторону крепости. Предстала длинная, извивающаяся стена высотой до семи аршин, сложенная из нетесаного камня, смешанного с ракушками, крупным песком и камешками. В отдельных местах виднелись углубления, похожие на комнаты… Кто жил тут? Кого овевали эти ветры? Чувствовалось дыхание Древней Греции, легендарных античных времен: годы и столетия выветрили богатое прошлое, замолкла жизнь. Хемницер в задумчивости проговорил:
– Здесь жили повелители Тавриды, почитатели науки, искусства, торговли… Был город – и нет его. Кто из живущих тут некогда мог подумать о столь печальном будущем? Вот и от нас не останется на земле ничего, кроме… камней. О Провидение! Неужели и наша страна, империя, когда-нибудь погибнет, превратится в пустыню? Непроницаемым покровом закрыты наши судьбы!..
Вдали виднелась синяя полоска моря. Путники спустились ниже и наткнулись на колодец, заглянули в него – колодец был сух. Михаилу вспомнился странный человек, встретившийся ему на дороге, и почему-то показалось, что он из того, далекого времени. Поделился его предсказаниями с Хемницером, и тот потемнел лицом.
– Поедем обратно, – сказал, – что-то худо на сердце… Как буду я жить один в Турции?
– Возьмите меня! – с горячностью проговорил Михаил.
– Нельзя, голубчик. У тебя свой путь, тебе быть художником, а какие в Турции художества? Мусульмане не позволяют изображать свой лик… твой путь – в Европу, Италию, Париж!.. Я дам тебе письмо для художницы мадам Виже-Лебрен… Она примет, ты ее очаруешь, она сделает твой портрет, и ты будешь у нее учиться!
Верил или не верил Иван Иванович в то, о чем говорил? Или таким образом заглушал мысли о будущем? Однако письмо для Элизабет Виже-Лебрен написал, и Мишель сунул его в подкладку камзола.
Долго не мог он в ту ночь заснуть. Перед глазами синела полоска моря: прозрачный горизонт без солнца и манящая, четкая лазоревая полоса. Видение было столь ясным, что рано-рано он вскочил с постели, схватил краски (хорошо, что захватил ящичек с акварелью) и быстро, одним махом смешав синее и зеленое, провел линию по белому листу – вот она, шелковая лента моря!
А следующим днем, 21 июля, путешественники, сопровождаемые хозяином (он не преминул устроить салют, сделав несколько выстрелов из ружья), спустились к Днепру. Здесь их ждали лодки, чтобы отвезти в открытое море, где стояла яхта – судно под белыми парусами.
Зелеными пожарами колыхались июльские сады, полные светящихся в густой листве белых яблок, красных вишен; с приветливостью белели стены каменных домов.
Лица путников при виде праздничного зрелища разгладились, они взялись за руки и так стояли, любуясь окрестностями и посылая последний привет Ганнибалу, оставшемуся на берегу…
Гребцы налегали на весла, и лодка за какой-нибудь час преодолела расстояние до судна. Возле яхты друзья расцеловались, обнялись, и Хемницер ступил на судно, уже надувшее паруса… Михаил смотрел вслед, не замечая ничего, кроме белого паруса, который напоминал большое крыло, потом севшую на воду чайку, а затем обратился в белую точку и растаял…
Узнав, что вся компания остается недели на две в Швейцарии (Григорий хотел изучать химию и соляное производство, Павел – посетить могилу Руссо), Андрей взмолился:
– Ваше сиятельство, Павел Александрович, позвольте мне удалиться – душа просит взглянуть на красоты Италии, Рима… Учиться мне тоже надобно. Пожалуйста!
Граф Поль даже возмутился столь жалкой формой просьбы:
– Андрэ, мы в Европе, здесь ни к чему такие слова – поезжай. Ты – свободный человек! А через две-три недели мы встретимся в Париже, в русском посольстве.
Воронихину посоветовали доехать до Генуи, а оттуда на судне в Рим и Флоренцию.
…Неаполь бурлил – лодки, парусники, корабли сгрудились в бухте. Вдали виднелся Везувий – легкий дымок шел из его жерла. Андрей любовался совершенной формой белого конуса. Когда они приблизились к городу, его внимание привлекло величественное здание, окруженное колоннами. Это был храм Марии Магдалины.
«О дружба, прощайте!»
Странники продолжали путешествовать, и пути их лежали в совершенно разных направлениях. Как ни странно, наш бедный баснописец, Иван Иванович Хемницер, который не представлял своей жизни без друзей, без Марии, без Николая, получил предписание от секретаря Екатерины Безбородко ехать в Турцию, и не в Стамбул, не в столицу, а в какое-то захолустное местечко под названием Смирна. Никто не говорил по-английски или по-французски: только турки в загнутых туфлях, скучные торгаши окружали Ивана Ивановича, ему не с кем было перемолвиться словом. И это продолжалось не день, не месяц, а целых два года. Бедный баснописец перестал писать вирши, тоска съедала его день и ночь. Он писал письма Машеньке, отдельно Николаю, все свои чувства выливал на этих страницах. Может ли человек умирать от тоски, от незнакомых людей и полного одиночества? Оказывается, может. Письма из России приходили все реже. И бедный Иван Иванович написал письмо, которое заканчивалось словами: «О дружба, прощайте…»
Мы простились с Иваном Ивановичем, человеком, не получившим награды и признания, умершим на чужбине. А что же было дальше с Воронихиным, куда его занесла судьба?
Недоверчивого читателя наших дней на выдумке, как воробья на мякине, не проведешь. Ему подавай факт, подлинный документ. Оттого-то автор, учитывая сие обстоятельство, то и дело возвращается к подлинностям XVIII века. Вот и эта глава написана на основе эпистолярно-лирической, правдивой, сохраняющей в чистоте события жизни человека, душевные его движения.
Мы оставили милейшего Ивана Хемницера в тот момент, когда в Херсонесе он пересаживался на судно. Кое-что уже узнали из обрывков его писем Львову. А он еще писал заметки, дневник. Например, о том, что его прибытие в Константинополь совпало с мусульманским праздником Рамазан. К тому же у султана в те дни родился наследник, и столица сверкала огнями и фейерверками. В этом месяце, по мусульманскому вероисповеданию, был ниспослан на землю Коран, есть и пить дозволялось только после захода солнца и до его восхода, ночью, чем Хемницер был весьма поражен.
Празднества устраивались великолепные, несмотря на то что страна находилась в бедственном положении. Недавно скончался могучий султан Мустафа III, и к власти пришел Абдулла-Гамид I. После русско-турецкой войны Турция, вернее Османская империя, жила в постоянном брожении. Как пишут историки: «Ахмед-паша багдадский объявил себя независимым; Тахар, поддержанный кочевниками арабскими, принял звание шейха Галилеи и Акра; Египет был под властью Магомет-бея и не думал платить дань; Северная Албания находилась в состоянии восстания». Османская Порта жестоко всех п