ь себе жизнь. Мишель увидел ее, когда она уже выбегала из дома со шкатулкой в руках.
– Куда вы?
Она только помотала головой.
– Вы хотите это отдать на нужды революции, народу?
– Нет, я отдаю это ей! Королева в опасности, ее надо спасать, и есть человек, который сделает для этого все!
Она отбивалась от его рук, но он крепко держал ее.
– Не смейте! Вам надо немедленно уезжать из Парижа!
– Я не уеду, пока здесь королева! Погодите, мой милый! Поймите меня. Я люблю вас, но прежде всего – королева.
Она вырвалась и убежала. Мишель был в отчаянии. На другой день он обнаружил на двери прибитую доску со словами: «Здесь живет фаворитка королевы!» Со злостью оторвал доску – как поступить? Что сделать?..
Наконец понял: надо бежать. Но в чем? Необходимость побега застанет Элизабет врасплох; что она наденет на себя? Не брать же дорогие, причудливые платья, изобретать которые она великая мастерица! Мишель сбегал домой, принес простое крестьянское платье и спрятал его в саду, под кустами, возле иудиных деревьев. Написал записку, подождал и снова вернулся домой. Его беспокоил и Жак, вернее его отсутствие, того не было со дня похорон.
Войдя в его комнату без стука, остановился, пораженный. Жак сидел у окна спиной к нему, голова его была совершенно белая. Он стал седым! Господи, почему? Потерять любимую женщину в тот момент, когда, наконец, одолел болезнь тюремного одиночества!.. Жак молчал, тупо глядя в окно, на вопросы не отвечал.
Внутренний голос подсказал Мишелю, что надо вывести Жака из этого состояния. Усевшись на единственном стуле, он начал говорить, и много. О чем только ни рассказал, благо – происшествий хватало. Целую ночь не оставлял он Жака, и под утро тот вышел из столбняка.
Услыхав, что Мишель вместе со знаменитой художницей-роялисткой намерен покинуть Париж, Жак бросился прочь и вернулся с чем-то в тряпице. Это был пистолет.
– Возьми, пригодится в дороге. Возьми! – настойчиво повторял Жак, и Мишель, с пиратских времен знакомый с оружием, спрятал его в баул.
Утром, глотнув чашку кофе, наш рыцарь снова отправился на улицу Клери. Навстречу выбежала Элизабет и бросилась к нему на грудь. Она прочитала его записку.
– Надо немедленно уезжать, – не терпящим возражения голосом сказал он.
– Но я не желаю покидать город.
И тут он впервые прикрикнул:
– Прекратить капризы! Ваша жизнь в опасности! Вот ваше платье. – И он развернул сверток.
– Что это? Надевать это платье?
Он насильно потащил ее в дом. Натянул на нее платье, голову велел прикрыть шляпой-чепцом, чтобы не было видно лица.
Элизабет поразила его еще раз:
– А что, может быть, мы выпьем на дорогу? – и взялась за бутылку шампанского.
Разлили по бокалам, чокнулись. Глаза ее были близко, в них отразилось игристое вино, и он смело поцеловал ее в губы.
У дверей она снова вспомнила:
– Но как я буду жить без моих тканей, туник? Это фоны к портретам!
– Кýпите новые!
– Но у меня, кажется, всего восемьдесят франков в кармане.
– У меня немного больше. – Мишель тащил ее к калитке.
За воротами им предстало неожиданное зрелище. Возле соседнего дома остановилась телега, новые жильцы занимали мастерскую Мориса, скульптора, соседа Элизабет. Это ее отрезвило, и, уже не задавая вопросов и не выпуская руки Мишеля, она зачастила за ним следом мелкими шажками.
Когда по дороге встретили жуткое шествие с наколотой на пику головой, Элизабет зажмурила глаза и убыстрила шаг…
Ни ему, ни ей не были известны суждения философов-историков о том, что революция – это варварская форма прогресса. Дано ли нам увидеть, когда форма человеческого прогресса, действительно, будет человечной? А английский философ-насмешник Томас Карлейль съязвил: «Если бы Вольтер, будучи не в духе, вопросил своих соотечественников: “А вы, галлы, что изобрели?”, они могли бы теперь ответить: “Искусство восстания”. Это искусство, для которого французский национальный характер, такой пылкий и такой неглубокий, подходит лучше всего».
Мраморная история
Александр Сергеевич Строганов насколько был человеком праздным, вельможным, настолько и основательным, практичным, деятельным. Он подбирал ловких секретарей, а среди родственников – послушных и благодарных. Как говорим мы теперь, при такой «кадровой политике» можно и дела вести, и быть желанным гостем в Зимнем дворце, и заседать в ложах.
Среди его родственников был некий Новосильцев. У него был практический склад ума, что удерживало его «на грани невозможного». Он побывал в Европе, жил в Англии, и именно его граф просил помочь Воронихину, содействовать изготовлению мраморного бассейна, который пожелала иметь в своем дворце Екатерина. Позже Новосильцев будет членом Негласного комитета при Александре I. Его слово было очень важным. Вернулся в Петербург он вместе с Павлом Александровичем, когда Екатерина призвала всех аристократов вернуться в Россию.
Александр Сергеевич написал Андрею подробнейшее письмо о предстоящем деле: куда явиться в Лондоне, где найти Новосильцева, как связаться с мраморных дел мастером.
…Ранним утром Андрей Воронихин занял место на пароме, отправлявшемся из Франции к берегам Британии. На него повеяло теплом, тишиной – после французских бурь неудивительно.
Не хотелось терять это настроение, и Андрей отправился в Лондон не в простой дорожной телеге, а в настоящем фаэтоне. Ничто не отделяло его от окружающего ландшафта, и можно было любоваться видами Англии.
Всхолмленное пространство покрывали подстриженная трава, цветы, реже – деревья, которые напоминали архитектурные формы. Мягкое солнце скользило по зеленой траве. Дома и домики, огороженные низкими заборами, походили друг на друга.
Дорога была чистая, ровная, а так как недавно прошел дождь, то на дорогу выползли улитки, червяки и прочие подземные обитатели. Андрей наклонился и поднял крупную серо-коричневую улитку, с хрупким панцирем и ножками-усиками. Рассмотрев ее, аккуратно опустил на землю.
Фаэтон медленно взбирался на холм. Вдали высились старинные замки. В косых лучах солнца лужи казались прозрачными, никакой грязи.
Улитки попадали под колеса, и слышался легкий хруст ракушек. С немалым трудом (языка английского Андрей почти не знал) добрался он до гостиницы, описанной графом. В отменно обставленных апартаментах его ждал Новосильцев.
Вскоре началась работа – мраморных дел мастер показывал образцы мрамора, петербургский гость вводил его в курс дела. Они ездили в места залегания мрамора, в горы в поисках камня нужного качества, цвета, размера. В ушах звенело от разрезаемых масс мрамора, от криков рабочих в каменоломнях.
Андрей нарисовал форму бассейна – три на четыре аршина. Новосильцев усмехнулся: «Думаю, государыня будет не одна в сем бассейне… Довольно ли станет размеров?..» (Новосильцев был ловелас и хорошо представлял игры в бассейнах).
В воображении Воронихина рисовалась то арка, поднебесная радуга, то он спрямлял углы, сглаживал, увеличивал размеры. В конце концов Новосильцев одобрил план. Теперь нужен был точный чертеж, и тут Новосильцев пригласил девушку-чертежницу, звали ее Мэри Лонд. Девушка оказалась под стать Воронихину: такая же труженица, не знающая отдыха. И они работали дружно. Мраморных дел мастер готов был ехать в Россию (еще бы!). Наконец вся компания собралась на прощальный ужин.
Мэри, которую Андрей видел все время в коричневом платье и сером фартуке, пришла в белой наколке, с распущенными волосами, он едва узнал ее. Она очень мило улыбалась, лицо было оживленное, белоснежное, спокойное. Ни кокетства, ни женского лукавства, но что-то весьма милое было в ее облике.
Хозяин не ударил в грязь лицом, два вечера ужинов были отменно хороши, и угощение славное. Надежда сквозила в лице Мэри, в каждом ее жесте, взгляде. Она не знала русского языка, Андрей – английского, но понимание и улыбки говорили за них о многом. Да и французский язык был хорошо знаком Андрею, а Мэри его тоже немного знала. На лице Андрея – радость, а она застенчиво и неотступно глядит на него.
Андрей взял ее холодные пальцы в свои, она не отняла руки, а он сжал ее под крышкой стола что есть силы. У нее запылали щеки.
Норвежский вояж
Несколько дней прошли в прогулках по Лондону, Андрей вел с Мэри беседы на французском языке и начал уже изучать английский. Однажды в беседке, в парке, в тени огромных ветвистых деревьев она сказала ему:
– Андрей, у меня есть мечта попасть в одно место, ничто меня сейчас здесь не держит, если у вас есть хотя бы неделя времени и вы бы соблаговолили составить мне компанию – моей радости не было бы предела. Там, – она показала рукой в сторону, – недалеко от нас, находится Скандинавия, Норвегия. Место, о котором столько толков здесь ходит еще со времен викингов. Я видела гравюры и много мечтала, я хочу увидеть те края своими глазами, почувствовать туман, спускающийся с зеленых холмов и черных скал, а затем подняться повыше, дабы взору открылась все благолепие тех мест.
Андрей улыбнулся и дал свой немногословный решительный ответ:
– Завтра же, завтра выезжаем!
Андрей пробыл в Англии недолго, но за это время успел изучить не только Лондон, но и его окрестности. Там он завел знакомства, изучал местную архитектуру и делал зарисовки. А теперь дорога лежала в новую страну. Андрей слышал о ней много раз и, как и Мэри, вожделел увидеть, наконец, воспеваемую чудесную природу этих краев.
Яркое солнце, разрезая пелену облаков, светило на крыши домов. Не часто его здесь встретишь, и человек, уже привыкший носить с собой зонт и обступать лужи, невольно поднимет голову вверх, к солнцу. Благодать. Андрей шел рядом со своей Мэри в сторону извозчика. Ботинки отбивали такт о серый камень мостовой, люди миллионного города сновали взад и вперед, шумно, пыльно, солнечно, а главное, в этой живой стихии сердце стучит чаще в предчувствии скорых впечатлений о путешествии.