Как описывал один современник: «Рубины, яхонты, изумруды, топазы блещут. Разноогненные, с живыми цветами и зеленью переплетенные венцы и цепи висят между столпами; тенистые радуги бегают по затененному пространству. В одной зале – любящие музыку, в другом – пленяющиеся живописью, уединенные покои призывают людей государственных к умной беседе, мраморные ступени ведут к жертвеннику, на котором статуя Екатерины».
Потемкин бросается на колени перед нею, и Екатерина поднимает его, целует в лоб. Он уже счастлив! Еще более – когда стоит за ее креслом при ужине, а она велит сесть рядом.
После ужина – прогулки, беседы. К Екатерине подходит Строганов.
– Каково ведет себя твой проказник Павел? – спрашивает она. – Ох, дождетесь вы у меня, достанется вам на орехи! Когда еще велела я возвернуться?.. А какие вести оттуда?
– Сожалею, что вызвал неудовольствие вашего величества, – отвечает Строганов. – Пишут, что число эмигрантов все увеличивается, французы едут и едут в Россию… Граф Разумовский пригласил художницу Виже-Лебрен, которая писала портрет Марии-Антуанетты.
– Бедная королева! Всё она делала неправильно! Что еще?
– Ваше величество заказывали бассейн, так мрамор погрузили на судно и доставили в Петербург.
Екатерина оживилась, лицо озарила одна из ее самых очаровательных улыбок.
– И что – уже установили?
– Именно так, ваше величество, идет работа.
Не умолчим о том, что во время праздника Екатерина решила сделать еще один подарок Потемкину – испробовать «английское новшество» – бассейн. Никто, конечно, не видел той редкой картины, когда она и он, два великана, подобные двум китам, плескаются в теплых водах лондонской новинки. Только Безбородко, встретив Строганова, буркнул: «Славного мастера сделал ты из своего раба, Александр Сергеевич».
…Праздник был в разгаре. Через стол, уставленный яствами, перекрещивались два выразительных взгляда: матери и сына. Прищуренно-любезный – Екатерины, и дерзко-равнодушный – Павла. Ох уж эти самодержавные нравы, замешенные на неведомо каких симпатиях и тем более – неизвестно, на какой крови!.. И еще один человек перехватил их взгляды – это Николай Иванович Салтыков, – дворцовая молва нарекала его отцом Павла, но Павел не желал об этом слышать! Он почитал своим отцом убитого Петра III, а вид Салтыкова поднимал в широкой груди малорослого наследника бурю чувств, которые вырывались порой в самых неприглядных формах. В Зимнем дворце Салтыков пользовался всеми привилегиями чрезвычайной особы. Содержание каждого дня его обходилось казне в 400 рублей. Другие Салтыковы – рослые, видные, а этот ходит, подпираясь костыликом. Однако находится в большой доверенности у императрицы.
Рожденный с мечтательностью в душе, романтичный Павел рос среди дворцовых интриг, соблазнов, сердце его искало опоры, но – только не у матери. Сперва – в первой жене Вильгельмине, потом – в супруге Марии Федоровне, которая щедро рожала ему наследников. Павел любил детей, особенно дочерей, однако чем старше делались его сыновья, тем меньше общего оставалось меж ними: их забирала Екатерина.
У нее были бурные романы, фавориты. Павел же привязан к умненькой фрейлине Нелидовой, еще с тех пор, как увидел ее в Смольном институте, но оставался истинным рыцарем; что бы ни говорили при дворе, их связь была «дружба, священная и нежная, невинная и чистая». В последнее время у матери появился «новый любезник» – Платон Зубов… Павел не мог скрыть к нему неприязни, называл его «смугляк», «зуб».
Нервный, инфантильный, наделенный от природы мистическими настроениями Павел и его трезвая, расчетливая, не терпящая никаких суеверий мать представляли две противоположные натуры. Да и воспитатель Павла – Никита Панин тоже внес свою лепту. Образованный, начитанный, он знал много таинственных историй о древних рыцарях, благородстве, о новом, нравственном строении общества, где бы не церковь, а образованные благородные люди играли главную роль.
И Павел рос подозрительным, замкнутым, хотя внешне был любезен и галантен.
Часто думал о своем отце Петре III – тот впитал в себя кровь двух заядлых врагов – Петра Великого и Карла XII, тоже великого; образовалась адская смесь, оттого и чудачествам Петра III не было конца. Он словно бросал вызов приличиям света. Слушая россказни про отца, Павел то и дело смотрелся в зеркало, ища в своем лице его черты, – от одного этого можно было сойти с ума.
Единоборство взглядов матери и сына на том празднестве – лишь одно мгновение театрального действа, которое разыгрывалось ночью в Таврическом дворце. На арене гремела музыка, пели хоры, лакеи, сбиваясь с ног, носили напитки, сласти. Черная, холодная ночь. Но море огней не давало ей уронить даже слабую тень на пиршество…
В середине праздничной ночи Екатерина, утомленная зрелищами, поднялась со своего кресла. Потемкин дал знак, и подали карету. Он стоял, озаренный факелами, на крыльце, в алом плаще и черной накидке, воздев руки к небу. Один глаз перевязан, а другой горел черным пламенем. Зрелище не для слабонервных.
Екатерина удалилась к себе.
…Теперь предстояла работа пииту Державину – составить отчет в стихах и в прозе и подать Потемкину в руки через два-три дня…
Но что случилось тогда со светлейшим? Прочтя, а может быть, и не читая еще отчета, он вдруг выскочил из дома, сел в коляску и помчался невесть куда, среди дождя и грома. Увы! Любовные разрядки бывают диковаты!.. Праздник, по его мнению, не удался. «Зуб» не вырван! Зубов в покоях государыни. Более того: минуя его, никто теперь не может туда попасть.
Что оставалось могучему титану? Назад к туркам! Ехать, не глядя на болезнь, которая подкралась в те горькие месяцы: одно спасение – уехать. И Потемкин отправляется к месту военных действий.
– Едва ли я выздоровею, – говорил он, прощаясь, лакею. – Но да будет воля Божия! Увы!
Печально, болезненно лицо Потемкина…
Тридцатого сентября, в дороге – его именины. Жизнь идет к концу. Неужто не будет никакой весточки от нее, Екатерины? Но – нагоняет нарочный и вручает подарок! Легкая шуба и шлафрок. Сквозь слезы читает бывший «ночной император» письмо Екатерины. «Скорее ехать, скорее!» – приказывает он.
Лошади мчат. Он бредит: «Всю жизнь жаждал я осчастливить человеков. Только не удалось…»
Пятого октября попросил остановиться: «Выньте меня из кареты… хочу умереть в поле».
Разостлали ковер, принесли подушку. Лежа он смотрел в чистое, безоблачное небо, что-то шептал.
Намочили ему голову спиртом. Он зевнул три раза и… покойно умер. Как будто свеча, которая вдруг погасла без малейшего ветра.
Известие о смерти Потемкина привело Екатерину в отчаяние, она заперлась в своем кабинете и долго плакала. «Мне некем заменить Потемкина… он имел необыкновенный ум, нрав горячий, сердце доброе, он благодетельствовал даже врагам своим: его нельзя было купить…» – горевала она.
В такие грустные минуты императрице хотелось забыться. Утешением обычно служили карты. И было послано приглашение графу Строганову.
– В бостон, в макао? – спросил он.
– В дурачка! – процедила она сквозь зубы.
…В тот же год осенью пришло сообщение, что Потемкин где-то в степи остановил карету, веля положить себя на землю, – и так лежал, глядя в небо, пока не отлетел от него бесстрашный его дух…
Ее величество раскладывали пасьянс, и на лице была обычная учтивость, но… взглядом показала на кресло:
– Садись! Рассказывай!
От каждого гостя она ждала новостей и, пока тот говорил, изучала его лицо, думая о чем-то своем. Граф поделился впечатлениями от коллекции античных камней, которую видел у княгини Дашковой:
– Редкость большая! Не решаюсь приобресть, пока ваше величество не посмотрит…
– Но княгиня сама могла бы показать их мне.
Он понял, что совершил неловкость в отношении княгини Дашковой, – в последнее время бывшие подруги не ладили. Княгиня знала: «Опасно говорить государям правду; если они и могут это простить, то царедворцы никогда не прощают».
Столик, инкрустированный уральскими камнями, когда-то подарил императрице Демидов. Атласные карты хрустели: щелк, щелк!
– Это пасьянс Марии Стюарт. Она раскладывала его, когда сидела в тюрьме… Говорят, скрашивает одиночество, отвлекает от печальных мыслей. Что молчишь? – Екатерина нахмурила августейшие брови.
Чем вызвано ее недовольство? Тайным собранием? Масонами? Сыном?.. А она вдруг смешала пасьянс и извлекла из ящичка в столе новую колоду – и всё те же сведенные брови. Великая актриса! Любит театр, считает, что именно он должен исправлять нравы, сама пишет пьесы, но что за роль избрала сегодня?
– Сдавайте, сиятельный граф! Только играть мы будем в простого дурака.
Карты брала рассеянно, играла без азарта и проигрывала. Он хотел бы поддаться, оказаться в дураках, но – оставалась она, потому что явно думала не об игре. Вдруг спросила:
– «Лекарство от четырех воров» не привезли ли тебе из Европы?
Так называли уксус, считая его средством от четырех болезней. Он отвечал: нет, и обещал непременно доставить.
– Да уж при твоих-то связях… пора бы!
«Связи с Европой, с Парижем, конечно? Значит, дело касается Поля?»
Но она откинулась на спинку кресла и сказала совсем о другом:
– Слыхал, ваше сиятельство? Не токмо в Петербург, но и в Москву уже попала эта зараза. Там их называют розенкрейцерами… Розы! Тьфу! Масоны-фасоны!
От неожиданности он закашлялся, она недобро усмехнулась. Впрочем, через минуту на лице ее играла одна из самых обаятельных улыбок: сцена из спектакля продолжалась. Граф еле овладел собой и не нашел ничего лучшего, как пуститься в отвлеченные рассуждения:
– Ваше величество, не слишком ли большое влияние придаете вы масонам? Можно опасаться их, когда бы у них были политические цели… Но ведь союзы эти невинны, они существуют для благотворительности… для развлечений, для мечтаний об усовершенствовании человеческой личности и уничтожении злоупотреблений… Благие цели – согласитесь!