– От кого письма? Каким образом попали?
– Да уж не знаю. Гляди. – Сторож протянул ему пачку, но Андрей, не придав тому особого значения, сунул их за пазуху. «Не дай бог, ежели граф опять про женитьбу… Говорил уж не раз, мол, пора тебе жениться… Семейная жизнь делает человека основательным. Спрашивал: есть ли у тебя кто?» Андрей отнекивался, однако и в самом деле понимал: пора остепениться, найти супругу. Была когда-то Василиса, да то быльем поросло. Мэри? – славная, работящая девица, да только далеко, да и религия у нее другая… Вспомнил о Неаполе, как Элизабет промочила туфли и он нес ее на руках. Эх, жаль, глупый Мишель возревновал. И где он теперь? Где?..
Воронихин заспешил в Братцево.
Смена царств
Элизабет, вынашивая мысль, как запечатлеть русскую государыню, не раз уже бывала в Зимнем, только Зубов ее не принимал. Наконец позволил: «Завтрашним днем ее величество изволила дать сеанс. После обеда». Счастливая Элизабет нарядилась, ее помощник Петр нес мольберт, кисти, краски – и вот она уже у цели!..
Но тут (впервые, кажется) удачливой художнице пришлось услышать отрицательный ответ. И какой! Ранним утром того дня государыне императрице стало худо – и в сеансе было отказано… В последнее время императрица часто брала в руки зеркальце и – увы! – убеждалась в появлении множества морщин, чему уже не помогали притирания и румяна… Просветитель Новиков напечатал рассказец «Седина в бороду, а бес в ребро» о некой даме, которой бесы шептали, будто мужчины все еще пленяются ею.
А через день в столицах, по всей Руси зазвонили колокола, и великий плач прокатился по стране. Воронихин в тот день был в Москве и по медленным, редким ударам колоколов понял все и поспешил в Успенский собор – в Кремле была тьма народа.
Колокола звенели тяжело и гулко. В Успенском людей становилось все больше, не протолкнуться… Андрей смотрел на их лица – он так давно не видел стольких простодушных, искренне опечаленных людей…
Вдруг взгляд его натолкнулся на что-то знакомое: длинные черные кудри, смуглая щека… Пристально оглядев молодого человека (благо Андрей высок) и дождавшись, когда тот повернется, узнал синие глаза, полные губы – то был Мишель! Сквозь толпу стал пробираться к нему.
Когда кончилась панихида и толпа потекла к выходу, Андрей в ожидании остановился на ступенях, увидел Михаила и бросился к нему.
– Ты ли это, Мишель?!
Они обнялись и, забыв все дурное и печальное, словно не было разлучивших их лет, вышли из Кремля. Обнявшись, отправились вдоль Москвы-реки. Говорили и рассказывали, говорили и рассказывали, перебивая друг друга…
Уже темнело. Андрей заметил, что его младший брат слишком часто оглядывается, словно опасается, что за деревьями кто-то скрывается. А он действительно в толпе кого-то заметил – стряпчего, мошенника в капюшоне?..
На следующий день друзья опять бродили вокруг Кремля, и Михаил опять оглядывался на кусты, на тени деревьев. Наконец решился поведать о своей тайне:
– Андрей, я был на могиле Демидова, видел его вдову. Оказалось, что мой благодетель в своем завещании назвал мое имя… Мол, если добился я чего в живописи, то должен ехать на реку Чусовую… Там надобно найти место, его старый охотничий домик, в нем спрятан золотой слиток, самородок. А еще велел поставить великий деревянный крест – в память о погибших на его рудниках и в шахтах… – Михаил опять оглянулся. – Мне все кажется, что кто-то следит за мной, какие-то недобрые люди… Помнишь, я рассказывал тебе о Лохмане, о Педро, о графском форейторе?
– Помню, помню, да того форейтора давно уже нет у графа.
– Андрей, брат мой крестовый, поедем со мной вместе!
– Хм! Как? Ехать туда, не знаю куда? Искать то, не знаю что? У меня же, Миша, работа – загородный дом графа, в Петербург надо возвращаться, поспешать. У меня в руках синица – моя работа, а золотой слиток?.. Это ж как журавль в небе. От него в мире бéды. На жизнь и ты, и я заработаем, а от великих денег несчастья случаются. К тому же теперь смена царств, будет новый император Павел.
– Как ты говоришь? «Не знаю куда»? Да вот же у меня и карта есть! Андрей, поедем! Ты же родился там, на Урале!
Они пристально смотрели друг на друга. Андрей стал вроде бы еще выше и тоньше в талии, волосы вились уже мало, а лицо было значительное, серьезное, хотя блеск в глазах не угас. Михаил по-прежнему хорош редкой, нездешней красотой, но выражение его лица не поменялось, уныние и озабоченность лишали его привлекательности.
– А как твоя знаменитая Виже-Лебрен? – вспомнил Андрей.
– Ты разве не знаешь, она в России, в Петербурге, кажется, живет у Салтыковой… Я виделся с ней.
– Излечился от своей Клеопатры? Бог с ней, забудем!
– Она и здесь много, очень много работает. Чуть не каждую неделю новый портрет. Детей Павла Петровича написала.
– О, Павел Петрович – каким-то он будет государем? Я знаком с его супругой Марией Федоровной, она заказала мне маленький кабинет, хочу сделать изящный, очаровательный кабинетик. Мне пора!
Андрей крепко обнял Михаила и без промедления направился через площадь, взял извозчика – и прямиком по Тверской в Братцево.
Миша еще долго бродил по булыжной мостовой, тупо глядя под ноги и обдумывая, что делать, как жить.
Андрей же торопился в Петербург. Кончилось одно царствование, впереди – другое. Граф неутомим, небось уже думает, как сговориться с новым государем насчет крупного заказа, быть может, – собора.
Старый граф в те дни, вероятно, был во власти мыслей о новом государе, о смене царств. Но, как человек свободный, более мечтал увидеть окончание строительства своего загородного дома, который к лету обещал построить Андрей.
…Окруженный старыми, нетронутыми деревьями, отраженный в пруду, дом был действительно великолепен. Через три высоких итальянских окна с закругленным верхом лился белый северный свет. Второй этаж был обнесен террасой, конечно, открытой, с шестью колоннами. На итальянский манер на крыше возвышался купол-полушар, а внизу устроен подиум.
– Не зря я посылал тебя в Европу, – говорил Строганов. – Чувствуется влияние и Англии, и Палладио, не так ли?.. Ну что ж, Андрей, ты встал на ноги прочно. Не хочу торопить события, но вижу, что у тебя большое будущее. Трудись!
И он вновь заговорил о женитьбе:
– Как встал на ноги – пора подумать о семье. Может быть, уже и невесту себе присмотрел? Тебе идет четвертый десяток – пора! Что смущаешься?
Андрей был покорным сыном и в то же время имел горячий нрав. В удалом его отрочестве не зря имел прозвища – Воронок и Соловей-разбойник. Да и во Франции, Италии не терялся, в обществе позволял себе шутки. Но думал всегда о главном – об искусстве! Впрочем, от похвал графа, от слов про женитьбу, действительно, смутился и перевел разговор на другое – строительство.
– Дел впереди немало, перестройка дворца, отделочные работы на Черной речке… Не забыл ли ты о реконструкции большого грота в Петергофе, о ковше Самсона?..
И тут граф снова вернулся к женитьбе, пытал о семейных планах. Воронихин признался:
– В Лондоне я работал вместе с Мэри. Славная чертежница, много мне помогала. Дело у нас шло, да только… ведь она другой веры, а я от православия не откажусь; не знаю, как она.
– Хм! Разве ты не можешь просить ее отказаться от ее веры? – спросил Строганов. – А русской невесты у тебя нет?
Андрей ничего не ответил. Но вечером достал письма от Василисы, которые ему сунул сторож, и стал вновь их перечитывать.
Эпистолярная глава
Андрей вспомнил о том, как уезжал за границу, как встретились они с Василисой.
– Любезная Василиса Егоровна, не желали бы вы писать мне письма? Я невесть когда еще появлюсь в Москве, – сказал он тогда.
Она обрадовалась:
– Обожаю писать письма! Так же, как вам, я буду писать и своей тетушке. Отвечу, Андрей Никифорович, и ежели будет что интересное – отпишу. Почерк у меня отменный, так что я даже помышляла про то, чтобы написать книгу, да, да!
Андрей читал. У нее действительно отменный почерк.
«Любезный друг Андрей Никифорович!
Долго Вам не писала, потому что не было ничего знаменательного, да и не знаю, где Вы обитаете. А теперь спешу сообщить Вам о наших событиях. Наконец-то в скучной московской жизни, в нашей деревне случились события! Сперва приехал к нам во Введенское дядя Степан Петрович, мой крёстный, он служит в Ярославле при тамошнем губернаторе князе Петре Васильевиче Лопухине.
Поразил нас крестный пышущим здоровьем, несмотря на старые годы, ретивостью, бакенбардами и голосом, подобным трубе. Кутерьма, веселье в доме начались! Я на клавикордах играла, по-французски старалась, даже книжку вслух ему читала про рыцаря Ланселота и короля Артура, а он шутил: “Ты и лопочешь по-французски, и поешь по-французски, может, по-французски и кушаешь, и пьешь?”
А потом со значением промолвил:
– А знаешь ли ты, что днями прибывает в Москву наследник? Коронация будет!
Я подскочила, подпрыгнула до его великого роста: мол, крестный, миленький, возьмите меня на ту коронацию! Батюшка мой был в меланхолии, матушка в волнении из-за болезни сводного брата, а я в полной крепости – и не отставала от крестного, пока он не обещал взять меня на какой-либо бал в честь императора. Степан Петрович вздохнул:
– И болезни, и здоровье – в наших руках, только и без благословения Божиего ничего не случается.
Обещала я Вам о происшествиях писать. Так вот, днями прибыл в нашу Москву наследник Павел Петрович. Видела я государя в день приема ярославской делегации. Как меня причесывали и наряжали! И сподобилась я увидеть представление такое, каких ни в церкви не видывала, ни в театре!
Павел Петрович ростом не велик, телом не дороден, однако – настоящий царь: и мантия, и корона, и сапоги со шпорами. Петр Васильевич Лопухин высок, статен, с орденами, лицо правильное, приятное, даже красивое, а взгляд умный. И семья его была рядом: супруга шустрая такая и две девицы – дочери.