Если же попросишь продать тебе полкило героина, на лице того, к кому ты обратился, застынет улыбка — в Азии такой же выразительный признак колебаний, негодования или смятения, как высоко поднятые брови на ледяном лице английского лакея. Даже если официант знает того, кто бы мог поставить большую партию героина, он не поспешит назвать вам этого человека.
Газеты не могли сообщить мне ничего нового. Сведения, вычитанные мною из книжек, по всей вероятности, соответствовали истине. Но они напоминали готовый ответ арифметической задачи, способ решения которой неизвестен. Я уже знал, как организована мафия и в какие отрасли промышленности главари тайных организаций помещают свой капитал, но это были книжные знания, почти негодные для употребления, потому что в ближайшие недели моими партнерами должны стать не главари организованного преступного мира, а мелкие жулики, головорезы и авантюристы, а также полицейские агенты без лица и имени.
Меня одолевали опасения, мрачные, как утроба пирамиды.
Мир наркотиков напоминает джунгли, кишащие диким зверьем. Недоверчивость — условие твоего существования. Контрабандисты и преступные организации законспирированы так же тщательно, как подпольные организации во время войны, а потому чрезмерное любопытство — верный путь к гибели. Настойчивые вопросы могут возбудить подозрение и у детективов, и у тайных агентов. Я казался себе игроком, взявшим в руки карты, не зная еще, во что играют остальные. Через день после моего приезда в Бангкок возле Фанга, на бирманской границе, погиб турист, который, поддавшись излишнему любопытству, сфотографировал таинственный караван носильщиков. Полиция даже не стала расследовать убийство в горах, поросших тропическим лесом. Его мог совершить кто угодно: контрабандисты или представители различных наемных армий, бирманские повстанцы или бандиты — пограничье кишит «честными малыми», которые не любят рекламы. Брижит Бардо и Элизабет Тейлор вынуждены прятаться от назойливых фоторепортеров, но парни с автоматами умеют оградить свою частную жизнь от постороннего глаза.
Еще более трудную проблему представлял для меня запутанный мир политики. Если приложить немного стараний, в американских журналах можно отыскать фотографию героинового короля Кхун Са и прочесть его беседу с журналистами. Но, увы, за моей спиной не было ни британской радиокомпании Би-Би-Си, ни издательского концерна «Тайм». Не было у меня и какого-нибудь миллиона батов, который вымостил бы мне дорогу к сердцам влиятельных лиц в Таиланде. Все обстояло как раз наоборот.
На границе с Кампучией постоянно происходили ружейные и артиллерийские перестрелки. Границу с Лаосом Таиланд закрыл, да и границу, проходящую по реке Меконг, нельзя было назвать «границей дружбы». В горах на севере — на территории Таиланда — недавно подорвалась на мине военная машина. Эхо отдаленных выстрелов докатывалось не только до газетных заголовков, оно как бы отражалось и в глазах полицейских, когда те листали паспорт человека из далекой европейской страны и обнаруживали на страничках этого паспорта визы из Лаоса и Вьетнама: я был нежелательным лицом, которое в нежелательное время попало в нежелательное место.
Ни один путешественник, впервые ступивший на неизученную и не обозначенную на карте землю, не чувствовал себя более одиноким, чем я. Если я возбужу недоверие или неприязнь к себе хотя бы у одного влиятельного чиновника, избавиться от меня будет нетрудно — достаточно подсунуть мне в рюкзак крошечный пакетик с белым порошком.
— Нет, шефа сегодня не будет, он в отпуске, — равнодушно ответил мне высокий тощий человек лет тридцати пяти в канцелярии таиландского филиала серьезного еженедельника «Фар Истерн экономик ревью». Снабженная кондиционером канцелярия на пятом этаже внушительного здания сулила приятный отдых после уличной жары, но в остальном особой роскошью не отличалась. Такие же два письменных стола, шкаф да пишущую машинку можно увидеть в канцелярии любой незначительной торговой фирмы.
Единственное украшение комнаты — закрывавшая всю стену подробная карта Таиланда, Бирмы и Лаоса.
— У меня к нему рекомендательное письмо, — осмелился добавить я.
— Очень жаль. Зайдите через месяц, — произнес этот человек безучастным тоном, каким в редакциях отваживают докучных посетителей.
— Через месяц я буду в Лаосе, а возможно, уже вернусь в Европу, — нерешительно заметил я.
Мне не удалось застать ни одного из двух людей, чьи бангкокские адреса я получил в Куала-Лумпуре от австриячки, вышедшей замуж за индонезийца.
— А что вам, собственно, нужно? — спросил человек за столом, когда молчание слишком затянулось.
— Двадцать минут вашего времени, — произнес я. Терять мне было уже нечего.
— Что вас интересует?
— Наркотики. Я хотел бы получить совет, как попасть в «золотой треугольник», в страны, чьи официальные учреждения вряд ли будут питать ко мне дружеские чувства. Мне нужна story, но не хотелось бы из-за нее лишиться головы.
Я нарочно употребил слово из репортерского жаргона.
И тут он впервые улыбнулся. Журналистский жаргон помог ему определить, кто я. Материал для story никогда не стал бы разыскивать новичок, который только постигает основы ремесла. Не пустится на поиски story и научный редактор — ему это ни к чему. Story — удел репортеров, которые знают в этом толк.
Я понял, что он мне поможет: его выдала улыбка. Репортеры — особая братия, они способны завязать знакомство в течение одной минуты. Здесь существует закон солидарности. Сотни раз оказывались они в незнакомой обстановке с заданием в считанные часы раскопать то, о чем не имели понятия даже старожилы. Их успех и репутация в таких случаях зависят от помощи, которую из профессиональной солидарности окажут им на месте коллеги. Но в ответ и те вправе ожидать того же.
Он испытующе взглянул на меня; байку о рекомендательном письме он явно счел упрощающим знакомство расхожим трюком.
— Тебе повезло, что ты натолкнулся именно на меня, — снова улыбнулся он. — Я пятнадцать лет занимаюсь «золотым треугольником» и знаю о нем больше, чем кто бы то ни было из моих коллег. Хотелось бы когда-нибудь написать о нем книгу.
В его голосе прозвучали грустные нотки. Почти каждый журналист, терзаемый преходящим характером своих статей, мечтает оставить после себя более длительный след, чем газетные страницы, которые мертвы уже на следующий день. Но чаще всего до написания книги дело так и не доходит, вечно возникает что-нибудь более срочное, неотложное.
Я вкратце объяснил, что именно меня интересует в Таиланде. Без долгих разговоров он нацарапал в моем блокноте несколько американских, английских и тайских имен. Каждое из них означало надежный контакт. Впервые мне начала улыбаться удача. Растущий список влиятельных знакомых обеспечит мне не только важную информацию. Он обеспечит и мою безопасность.
— Сколько сейчас стоит в Бангкоке килограмм героина? — спросил я, когда он записал последнюю фамилию и номер телефона.
— Смотря какого, — пожал он плечами.
— Героина номер четыре, — уточнил я.
Героин под этим номером — белый, кристаллический, хорошо очищенный порошок для инъекций. В основном он предназначается для вывоза в экономически развитые страны.
— В прошлые годы при крупных закупках в Чиангмае оптовая цена, если ее можно так назвать, колебалась от трех до шести тысяч долларов. Времена низких цен безвозвратно ушли. В Бангкоке тот же килограмм обойдется уже в десять тысяч долларов.
— Это самая высокая цена за всю историю, — заметил я.
— Безусловно. Чем дальше от производящих областей, тем выше цены. Кроме того, каждый из посредников, через чьи руки проходит героин, добавляет к товару различные примеси, чаще всего виноградный сахар. Так что изначальный килограмм разбухает, увеличиваясь в объеме в двадцать-тридцать раз. В Бангкоке еще можно достать стопроцентно чистый героин. При розничной продаже на улицах западноевропейских городов он бывает трех- или пятипроцентным. Остальной вес составляют безвредные примеси.
— А какова прибыль?
— Подсчитай сам. За изначальный килограмм героина наркоманы в Соединенных Штатах заплатят уже миллион долларов, — сказал он, словно носил этот миллион в кошельке как разменную монету.
Я присвистнул. При цене десять тысяч долларов за килограмм исходные затраты окупаются в стократном размере. В мире нет более выгодной преступной деятельности. Я начинал понимать, почему столь трудна борьба с одурманивающими ядами.
— И знаешь, что особенно осложняет ситуацию? Что при такой выгодной торговле не требуется большого ума, предвидения или таланта. Деньги валяются прямо на улице, по крайней мере теоретически. Каждый, кто хоть раз сумеет доставить из Бангкока наркоманам в Бронксе килограмм белого порошка, может стать миллионером. Необходимо лишь знать нужных людей… или положиться на везение.
Мы оба улыбнулись: торговля смертью — привилегия могущественных организаций. Сумасбродный турист, начавший в Городе ангелов слишком рьяно расспрашивать про товар, производство которого запрещено во всем мире, добился бы немногого. Любителям не место среди профессионалов. Прежде всего его выдаст сам торговец, продавший ему наркотик; изредка наводя полицию на мелкую рыбешку, он обеспечивает себе безнаказанность при заключении более крупных сделок. А застраховать себя он должен — мало ли что, вдруг ему подсунули незнакомца в качестве наживки, чтобы иметь против него улики? Имя предприимчивого иностранца сообщат по телефону на ближайший полицейский пост и сами гангстеры, ибо они не заинтересованы, чтобы в их ремесло совали нос всякие студенты, пенсионеры или отважные домохозяйки. Даже если бы такому любителю каким-то чудом и удалось пересечь океан, по ту сторону Атлантики о нем позаботятся крупные «акулы», когда он на свой страх и риск попытается найти сбыт товара. В торговле наркотиками, как и в любом другом виде коммерции, тенденция к созданию монополий проявляется прежде всего в ликвидации слабейших.