Чиновники пограничной полиции не выглядели усерднее. Под шестом, на котором красовался щит с каким-то лозунгом, через теоретически закрытую границу валила толпа, которую никто не обременял никакими формальностями. Сомневаюсь, чтобы у кого-нибудь был паспорт, тем более виза. Судя по одежде, это были бирманцы, однако утверждать это не берусь. За бирманцев можно принять добрую сотню миллионов граждан, обитающих на территории от Вьетнама до Тибета.
Сколько в твоем распоряжении времени? — резонно спросил американский репортер, когда в Бангкоке я поинтересовался, можно ли попасть на повстанческую территорию в глубине Бирмы.
— Неделя, — ответил я.
— Тогда лучше забудь об этом.
На поездку в Бирму, включая возвращение, потребовалось бы самое малое два месяца. Весь путь надо пройти пешком по лесным тропам.
Среди повстанцев побывали разумеется, без разрешения бирманского правительства — репортеры из Би-Би-Си. Никто из них и словом не обмолвился, как они туда попали. Да и зачем? Достаточно с рекомендацией господина Ота (шана, работающего в бангкокском отделении агентства ЮПИ) добраться до какого-нибудь лагеря шанской армии на таиландской границе, об остальном позаботятся опытные проводники.
Особенность бирманской границы не только в том, что за ней не углядишь. Невозможно понять, кого она разделяет: друзей или врагов. Интересы государств по обе ее стороны запутанны и неясны.
Бирманцы и тайцы, объединенные буддийским учением, соперничали столетиями — как англичане и французы: упадок одних сулил возвышение другим. Страх перед сильной Бирмой укоренился в подсознании всех таиландских политиков. Из тайских учебников истории так и выпирает обвинение в опустошении Аютии. Бирманские учебники, по всей вероятности, приводят печальные примеры противоположного свойства — ни один народ не стремится предстать перед потомками варварами или вандалами. Эта многовековая вражда влияет и на нынешнюю политику.
Обе враждующие стороны смотрят сквозь пальцы на мелкие правонарушения в пограничной полосе, если они во вред противнику. На таиландской территории находятся базы почти всех бирманских повстанческих армий. Предприимчивые тайские купцы без ограничений продают им оружие и боеприпасы. Зато под надежным прикрытием бирманской границы процветают лаборатории, превращающие опий-сырец в благородный героин — утеху тайских наркоманов.
Пограничная полиция обоих государств не признает сотрудничества, а политики не заключают друг друга в объятия даже во время официальных визитов. И тем не менее обе страны стараются, чтобы взаимная неприязнь не выходила за рамки мелких козней. Ведь стоит вмешаться крупным государствам, как племенные и национальные стычки легко могут перерасти во всеобщую бойню. Пожалуй, в раздробленном мире горцев нашли бы союзников даже гренландские эскимосы, если бы согласились поставлять им оружие. Близ китайской границы мелкая грызня соседей легко может превратиться в кровопролитный турнир великанов.
И потому обе стороны следят за тем, чтобы не превысить меру терпения. Бирма не поддерживает недовольство горских племен в Таиланде, которое время от времени дает себя знать то миной на шоссе, то короткой перестрелкой. Таиланд, в свою очередь, воздерживается от искушения еще сильнее раздуть пожар войны в государстве шанов, хотя те и говорят на родственном тайцам наречии.
Здесь, на нейтральной полосе, я размышлял над византийской сложностью восточной политики. Темнело. Серые тучи вновь затянули небо. О водную гладь порой разбивалась капля небесной влаги. Окружающий пейзаж постепенно исчезал в темных тенях. И только река спокойно шумела, изредка всплескивая. Поток пешеходов постепенно иссяк, даже торговки на мосту стали собирать товар. Пора подниматься, пока тайцы не запрут на своей стороне металлические ворота на цепь.
В гостиницу я вернулся вечером.
Азбука коммерции
Смарагды, насыпанные в обыкновенный почтовый конверт, отливали, как им и положено, зеленым блеском. Я осторожно вытряхнул их на стол, на белую бумагу. Необработанные камни слабо светились, граненые — сверкали, отражая солнечные лучи. Я осторожно взял самый крупный смарагд. Девушка, которой они принадлежали, с любопытством взглянула на меня большими бархатными глазами.
— Сколько вы за него хотите?
— Четыреста батов, — объявил добровольный переводчик-бирманец, только что подошедший ко мне на улице. Перспектива приобрести смарагд меньше чем за десять долларов была заманчива. Я знал: через полгода я пожалею, что не привез какого-нибудь камешка, но в Меае десять долларов казались мне невероятным богатством. После пяти месяцев, проведенных в Юго-Восточной Азии, деньги у меня кончились. Я слегка прихрамывал. На ноге гноились семнадцать ран, полученных в Малайе от прикосновения медузы. Только лошадиные дозы антибиотиков, которые я получал в бангкокской полицейской больнице, спасали опухшую ногу от заражения крови и гангрены. А деньги на лекарства я мог сэкономить лишь за счет и без того скромной еды (медицинская помощь оказывалась даром). В течение нескольких недель я довольствовался лишь миской риса в день и уже ощущал, как подкашивает мои силы недоедание; кроме того, у меня иногда повышалась температура.
— Четыреста батов слишком дорого, — ответил я, не зная даже приблизительно, сколько каратов в кристалле, который я держал между большим и указательным пальцами. Зажмурив глаз, как специалист, я смотрел на свет.
— Вот лампочка, — с готовностью предложил бирманец, который привел меня в лавчонку, и достал из кармана тонкий фонарик с углублением в стекле. Я вопросительно на него посмотрел и еле заметно подмигнул. Он ответил тем же, предостерегая меня от покупки.
Я уложил смарагд в углубление и нажал кнопку. Узкий лучик озарил внутренность необработанного кристалла. Мутный зеленый просвет был пересечен крошечным изломом.
Я завертел головой и взял другой камень. И в нем я без труда обнаружил трещину.
— Скажи ей, что она красивее, чем ее камни, — обратился я к бирманцу, который один здесь понимал по-английски. Он сказал несколько слов на каком-то из бирманских наречий. Женщины рассмеялись.
Известие, что я хочу купить драгоценный камень, привлекло в лавочку толпу женщин, в большинстве молодых и красивых. Подобно тому как в Индии к каждому иностранцу сбегаются дети, протягивая грязные ладони и клянча бакшиш, здесь тоже из толпы ко мне тянулись руки, пытаясь привлечь мое внимание; но, в отличие от Индии, на всех раскрытых ладонях мерцали драгоценные камни: сапфиры, рубины, смарагды. Я вполне мог представить себе чувства средневековых мореплавателей, которые добрались до Востока и увидели, что камешки, представляющие в Европе целое состояние, тут чуть ли не дают детям вместо игрушек. Но в тот момент я, пожалуй, менее всего нуждался в таких побрякушках. Ведь их не съешь.
— Выбирайте, господин, — сказал бирманец, не выказывая ни малейших признаков нетерпения. — И не спешите, — со значением добавил он.
Я с отсутствующим видом рылся в драгоценных камнях и в каждом находил изъян, даже не слишком напрягая зрение. Многие камни были испорчены непрофессиональным гранением. Крупные ювелиры в Бангкоке тайно посылают агентов в Бирму, чтобы не зависеть от перекупщиков. По-настоящему редкие камни в Меай не попадают. В карманах женщин, желавших подработать и продававших кроме бананов и гребней еще и смарагды, были одни отходы.
— Гранильщикам в Бирме должны бы приплачивать, чтобы они не работали, — заметил я своему провожатому.
— Они считают себя знатоками, — улыбнулся тот, — но никогда не видели по-настоящему дорогих камней. И никто не учил их.
Продолжая рассматривать сапфиры, я размышлял, как бы повежливее от них отказаться.
— Нет смысла смотреть дешевые камни. Для подарка мне нужен по-настоящему ценный смарагд или рубин. Но я не слишком большой специалист. Думаю, что сделаю покупку в Бангкоке, — попытался я остановить поток предложений. — Мне необходима гарантия.
— Разумеется, — кивнул бирманец и объяснил женщинам, почему я, к великому своему сожалению, ничего не могу купить. Их это не обидело. Они исчезли с теми же приветливыми улыбками, с какими вошли.
— Если хотите, я смогу предложить вам кое-что стоящее, — тихо сказал бирманец. Фигурой он был похож на мальчика, но лицо казалось не слишком молодым. Его умные, интеллигентные глаза не вязались с одеждой из дешевой ткани. Я подумывал, не сказать ли ему, что драгоценные камни для меня лишь повод, чтобы добраться до наркотиков, а потом и до местных лабораторий.
— Вы как-то не вписываетесь в эти пограничные места, — заметил я после небольшой паузы.
— Прежде я был преподавателем в университете, — грустно усмехнулся он, и лицо его еще больше постарело. — Давно.
Он махнул рукой в доказательство того, что прошлое навсегда забыто. Я не стал спрашивать, как попал он из университета в Меай, гнездо контрабандистов. Студенты сбегали из Рангуна целыми курсами. Представители национальных меньшинств игнорировали просветительные дебаты о национализме. Горячие споры сменились еще более горячими пулями. Изучение языка шанов из-за этого приостановилось, у шанов до сих пор нет приличного словаря. И не будет, пока студенты, вместо того чтобы терпеливо сидеть в библиотеках над книгами по языкознанию, шныряют по горам и ставят мины.
Зачем мне расспрашивать, что привело бирманского преподавателя в тайский Меай? Скорее всего торговля, возможно — оружием. К тому же он явно не стремится к исповеди. Шоссе из Бангкока не кончается мостом через пограничную реку. Оно продолжается и на другой стороне, проходя через территорию государства шанов. Вездеход доехал бы по нему до самой Индии, но зачем ремонтировать шоссе, если оно мертвое?
Торговля идет по тайным тропам через джунгли. С севера Бирмы в Таиланд движутся караваны мулов, торговцы оптом скупают местные товары. Никакая статистика не регистрирует эту своеобразную внешнюю торговлю, однако терпят ее не только тайцы, которым она выгодна, но и бирманцы.