Золотой треугольник — страница 32 из 48

Современный историк, занимающийся Соединенными Штатами, возможно, назовет 60-е годы Десятилетием Вьетнама — в духе американской традиции именовать каждое десятилетие по ключевому событию. Ведь война во Вьетнаме оказала на американское общество куда более глубокое влияние, чем высадка человека на Луну или убийство президента Кеннеди. Тридцатилетняя война в бедной стране, отдаленной от берегов Калифорнии на тысячу километров, разделила американское общество на два лагеря, вызвала беспорядки и демонстрации, сжигание призывных повесток и падение одного из президентов. Неспособность великой промышленной державы, владеющей сотнями межконтинентальных ракет и десятками тысяч компьютеров, победить такую относительно небольшую, слаборазвитую страну, как Вьетнам, продемонстрировала границы ее могущества. Поражение частей, оснащенных стратегическими бомбардировщиками «Б-52», бронированными вертолетами, лазерами и гербицидами, которые лишали всю окружающую растительность листвы, показало, что и техника не всесильна.

Война во Вьетнаме унесла около четырех миллионов человеческих жизней. Превратила сотни тысяч гектаров леса в пустыню. Финансово ослабила и морально разложила одну из сильнейших в мире держав. Все это не могло не вызвать тревогу за судьбу человеческой цивилизации в XX веке.

Индокитайская война отошла в прошлое. После нее остались шрамы, споры, тысячи книг. Целые полки в библиотеках заняты социологическими трудами об обычаях горцев на Центральном плато и брошюрами о выращивании риса. «Воспоминания» французских и американских генералов стоят здесь вперемежку с записками врачей и документами международных конференций. Отстает только художественная литература. Романы и повести об одном из самых бурных десятилетий в истории послевоенной Америки можно пересчитать по пальцам.

Если литераторы XIX века умели в толстых томах изобразить судьбу одной семьи, то писатели второй половины XX века — так же как и все их сограждане — не успевают за быстрыми переменами. У Шекспира были десятки лет на размышления о нерешительности Гамлета или ревности Отелло. История Древней Греции и Рима на протяжении столетий во всех школах служила источником назиданий и учебником жизни. Многие поколения изучали речи Цицерона и рассуждали о характере Юлия Цезаря.

XX век сыплет на головы людей потоки фактов и моральных проблем, не давая возможности опомниться и передохнуть. Чему он нас учит? Едва прошел шок от второй мировой войны и газовых камер, как появилось оружие, способное стереть с лица земли целые континенты. Голод косит кочевников в центре Африки, а житель экономически развитых стран борется с переизбытком калорий. Один человек над щитом управления баллистическими снарядами — или узкий круг людей, никем не контролируемый в момент принятия решения, — имеет возможность решать вопрос о жизни или смерти целых народов. Человек по своим возможностям равен богам, но одновременно похож на капризного ребенка, окруженного множеством игрушек.

Вьетнамская война отошла в прошлое, и Соединенные Штаты всеми силами стараются забыть о миллионах погибших, которые остались в безымянных могилах Индокитая. Мир устремляется дальше, возникают другие войны, газеты выкрикивают иные заголовки, бешено мчащееся время засыпает события в Индокитае прахом забвения. Тревожные вопросы не находят ответа.

Рассказ о наркотиках во Вьетнаме затрагивает пусть не самый главный, однако весьма необычный аспект этой войны. Сами по себе наркотики не определяли исхода больших сражений, хотя вызвали несколько путчей и сыграли определенную роль даже в решении о выводе из Вьетнама американской армии. Если этому аспекту уделяется чуть больше места, то лишь потому, что он наглядно свидетельствует: ныне наркотики — это синоним денег, а потому и искушение — властью, финансовым могуществом. Искушение политического и морального порядка.

Баллада о потерянных годах

Время войн измеряется не годами, а приобретенным опытом. Но как запечатлеть опыт войны в Индокитае? Солдатскими воспоминаниями? Описанием? То, что пережил Индокитай, несопоставимо с опытом Америки. Слова и даже фотографии дают лишь слабые представления об этой трагедии, длившейся тридцать лет. За эти тридцать лет целые области изменили свой облик. Но самым решительным образом изменилось мышление людей. Чтобы понять глубину этих перемен, достаточно полистать старый справочник, изданный в 1938 году для американских туристов. Французский Индокитай был тогда малоизвестной, экзотической страной. Автор путеводителя, корявым английским языком рекомендуя экзотические красоты Тонкина и Кохинхины, как некогда назывались северная и южная часть Вьетнама, захлебывался от восторга.

«Индокитайцы — чрезвычайно мирный народ. Путешественники могут передвигаться без оружия даже в самых далеких уголках страны — и днем и ночью, не испытывая ни малейшей тревоги за свою безопасность. Углубляясь в джунгли, пробираясь по глухим тропам, вы сможете увидеть лагерь в лесу, несколько бамбуковых хижин или домиков из рисовой соломы, группу охотников с примитивным оружием; вы сможете встретить, особенно ночью, диких животных, удивленных тем, что кто-то нарушает их покой. Если же с вашим автомобилем произойдет авария или вы увязнете в грязи, туземцы не оставят вас без помощи».

Вопреки всем этим похвалам Индокитай не привлекал иностранных туристов. Пароходы лишь изредка заходили в Тонкинский залив. Узкая полоса низменности у побережья не могла предложить ничего нового, с чем бы богатые туристы, посетившие другие уголки Азии, не были знакомы. Кого соблазнит охота на тигра в здешних джунглях, когда тигриный рык можно гораздо чаще слышать в Малайе или на берегах Бенгальского залива? К чему посещать императорские дворцы в столице Хюэ, когда в Британской Индии, находящейся всего в двух неделях плавания, таких памятников древней культуры хоть отбавляй? Зачем ехать в Сайгон за джином с тоником, когда гораздо ближе, в Сингапуре, есть отель «Рафль», прославленный Моэмом и Киплингом? Ничто не предвещало того, что именно этот далекий уголок нашей планеты, где восемь месяцев в году висят густые муссонные тучи, станет ареной самой длительной из современных войн, которая поглотит миллионы жертв, перепашет всю страну, страданием и волей к победе изменит мирный характер местных жителей, так красноречиво описанный автором французского путеводителя.

Правда, в Китае идет война. Пехота Страны восходящего солнца заняла Пекин и Шанхай. Китайцы обороняются уже в глубине своей страны. Однако не все решается военным превосходством — у японцев явно недостает солдат, чтобы целиком оккупировать Китай. Годом позднее война начинается и в Европе. Париж оккупирован немцами, но и эта катастрофа, если смотреть на нее из раскаленного Сайгона, кажется нереальной, словно бы подернутой дымкой. До Европы отсюда — половина земного шара. Пройдет месяц, прежде чем почтовый пароход из Марселя, обогнув мыс Доброй Надежды, доберется до Сингапура. За это время и самая большая трагедия утратит часть своего драматизма.

Тем не менее раскаты грома приближаются и к Тонкинскому заливу. 19 июня 1940 года французскому послу в Токио вручается нота. Японское правительство требует, чтобы французы запретили доставку стратегических средств в Китай через индокитайские порты. Японцы желают контролировать выполнение договора непосредственно на месте; чтобы колониальные власти недолго раздумывали, императорская армия в Китае двинулась к границе.

Французский правительственный комиссар в Ханое, знавший, что на собственное министерство иностранных дел он сейчас рассчитывать не может, посылает телеграмму в Вашингтон. Готовы ли американцы защищать Индокитай? В Южном Китае действуют американские «летающие тигры» — группа пилотов-добровольцев на самолетах американского производства. Армия Чан Кайши кишит американскими советниками.

Помощник государственного секретаря Самнер Уэллс отвечает, что Соединенные Штаты не хотят воевать с Японией. К официальной точке зрения правительства он добавляет собственный совет: лучше всего удовлетворить требование японцев.

Шестьдесят пять тысяч французских чиновников, солдат и полицейских в Индокитае послушались его совета. Однако вскоре обнаружилось, что и в Азии приспособленчество не приносит пользы. Легкий успех только кружит голову победителю.

Через несколько недель японцы выступили с новым ультиматумом. Они потребовали передачи им трех крупных авиабаз на севере страны. И получили их. Но и после этого «не чувствовали себя в безопасности». В июле 1941 года они объявили, что «ощущают себя окруженными», и с соизволения французского коллаборационистского правительства в Виши маршала Петэна послали в Индокитай армию. Так, без единого выстрела, Япония получила ключевые позиции, откуда через несколько месяцев напала на Филиппины и Малайю. Французы в Индокитае продолжали лояльно управлять страной, которая теперь принадлежала им лишь номинально. Из господ они превратились в слуг.

Японское продвижение продолжалось. В ночь с 6 на 7 декабря 1941 года японская авиация бомбардировала Пирл-Харбор. Три дивизии генерала Ямашиты высадились в Малайе и благодаря внезапности в пух и прах разбили английские, австралийские и индийские части. Сингапур, символ власти белого человека, пал почти без сопротивления. Затем пришла очередь Суматры, Явы и Борнео (Калимантана). Южная Азия с изумлением наблюдала за всеми поражениями.

Британская Индия, точно так же как Бирма, Вьетнам или нынешняя Индонезия, в свое время была завоевана небольшими, вооруженными по последнему слову техники европейскими армиями. Достаточно было одной проигранной битвы, и рушились целые империи. Колонией управляла лишь горстка чиновников и солдат.

Господство таких мелких европейских государств, как, например, Нидерланды, над азиатскими народами, превосходящими их численностью в десять, а то и в сто раз, опиралось не только на современную технику. Гораздо важнее был миф о превосходстве белого человека.

Колониальные чиновники и местные плантаторы всячески поддерживали веру в свое превосходство. Нищие американские бродяги нередко получали бесплатные билеты в железнодорожный вагон первого класса, только чтобы не нарушались расовые привилегии. Без сковывающего всякую инициативу убеждения, что любая попытка бунта заранее обречена на провал, азиатские колонии невозможно было удержать в повиновении.

Быстрота, с которой вся Юго-Восточная Азия в течение нескольких недель оказалась в руках японских солдат, подорвала престиж белого сахиба.

Коричневые, желтые и почти черные жители самого населенного континента получили еще один урок. Во время похода генерала Ямашиты англичане даже не пытались призвать к обороне Малайи местное население. Только после поражения они стали раздавать малайцам и китайцам оружие из тайных складов. В джунглях возникли первые партизанские отряды. С помощью британских инструкторов партизаны быстро поняли простую истину: в диких лесах можно победить и не выигрывая сражений. В джунглях слабый может годами противостоять сильному. Даже самая многочисленная армия не способна прочесать джунгли: потери превысят успех. Это было важно и для послевоенной борьбы азиатских народов за свободу.

Военный покер

«Где тут наркотики?» — может запротестовать читатель, неожиданно обнаруживший в книге о «золотом треугольнике» повествование о битвах второй мировой войны. По правде сказать, наркотики были от всего этого не так уж далеко. В пору «опиумных» войн англичане навязали наркотики и Таиланду. Уже с конца XIX века опий покрывал треть бюджета Французского Индокитая. Доходы от наркотиков, получаемые с помощью полутора тысяч курилен и трехсот магазинов, подчиненных государственной опиумной монополии, финансировали строительство железных дорог, портов и шоссе.

Поэтому колониальные чиновники заботились, чтобы количество наркоманов постоянно росло. Десятки тысяч несчастных без слова протеста отдавали в государственную казну каждый заработанный или украденный грош. Можно ли желать более идеальных налогоплательщиков? Поденщик, мечтающий только о трубке опия, не бунтует. Речи смутьянов его не трогают.

Правда, мозг отказывается ему служить, но это уж его дело.

В результате такой необычной расчетливости официально поддерживаемая наркомания ширилась, как лавина. Никакая статистика не регистрировала, сколько вьетнамцев посещало легальные опиумные притоны. Явно сотни тысяч.

Опий покрывал треть бюджета Индокитая. Не забудем эту цифру. Она поможет нам попять, почему именно здесь наркотики были так тесно связаны с политикой.

Но для более ясного понимания роли, какую должны были сыграть наркотики в ближайшие годы, необходимо коротко рассказать и о политических проблемах.

В мае 1941 года во вьетнамо-китайском пограничье, где скрывались и многие члены Коммунистической партии Индокитая, было основано движение Вьетнам доклап донг-минь, или Лига борьбы за независимость Вьетнама, коротко называемое Вьетминь. Его цель с помощью союзников разгромить японских оккупантов и достичь полной независимости. Председателем генерального комитета новой организации стал Нгуен Ай Куок (псевдоним Хо Ши Мина). За свою жизнь он сменил немало профессий: был матросом и грузчиком на корабле, боем в лондонском отеле, ретушером в парижском фотоателье. Вся его жизнь была подчинена одной идее: еще в 1919 году он обратился с письмом к Версальской мирной конференции, требуя предоставления Вьетнаму независимости.

С основанием Вьетминя началась сложная игра. Каждый из ее участников преследовал собственные цели. Французы продолжали считать Индокитай своим владением. Японские генералы по мере сил старались отдалить поражение. Правительство Чан Кайши надеялось поставить Индокитай — разумеется, избавленный от французов — в зависимость от Китая. Американцы колебались. Президент Рузвельт, по имеющимся свидетельствам, не желал, чтобы в Азию вернулись европейские колониальные войска: он не мог простить правительству Виши союзничества с немцами и сотрудничества с японцами в Индокитае.

«Франция владеет этой страной почти сто лет, а население ее живет хуже, чем прежде… Люди в Индокитае заслужили лучшей доли!» — заявлял он.

В марте 1945 года, когда японцы неожиданно разоружили и загнали в лагеря военнопленных всех находившихся во Вьетнаме французов, командир 14-й воздушной армии в Китае генерал Ченноль намеревался послать небольшим частям, сумевшим выйти из окружения, боеприпасы, провизию и лекарства. Из Вашингтона пришел категорический запрет. Французам не должна оказываться никакая помощь, даже если бы это означало их полное уничтожение. И хотя через несколько месяцев этот приказ был отменен, при жизни президента Рузвельта американское правительство, несомненно, отдавало предпочтение вьетнамцам.

А Вьетнам был представлен Вьетминем. Под руководством молодого и энергичного Во Нгуен Зиапа повсюду росли партизанские соединения. Они вооружались всем, что оставалось в покинутых французских складах, а также винтовками, украденными у японцев; в ход шли даже луки и стрелы. Почти все части японской императорской армии были стянуты к побережью, чтобы усилить оборону против возможного нападения союзников. Таким образом, внутренние области страны, особенно на Севере, освободились как от японского, так и от французского контроля.

Несколько месяцев, которые выиграл Вьетминь, позволили обучить отряды повстанцев, подчас состоявшие из крестьян да подростков. Командиры учились не только основам стратегии и тактики, но и непростому искусству руководить людьми. Впервые в жизни миллионы вьетнамцев получили возможность подумать о своем будущем.

Международное положение складывалось благоприятно для Вьетминя. Однако весной 1945 года Рузвельт умер. Президентом стал Гарри Трумэн. И это не могло не отразиться на внешней политике — ничего хорошего не предвещал уже договор о разоружении японской армии; Север Вьетнама должны были занять китайцы, Юг — англичане. В этой ситуации полагаться следовало не на обещания иностранных правительств, а на собственные силы. И 13 августа, в канун капитуляции Японии, Вьетминь призвал народ к всеобщему восстанию.

19 августа вьетнамская армия вступила в Ханой, а 25 августа — в Сайгон. 2 сентября Хо Ши Мин от имени временного правительства провозгласил создание самостоятельного государства Вьетнам.

Тем же летом, когда миллионы солдат во всем мире с облегчением сбрасывали военную форму, из европейских портов вышли военные транспортные суда. Лондон и Париж не желали мириться с результатами второй мировой войны. Международный престиж великих держав — Советского Союза, Соединенных Штатов и Китая — опирался на обширные пространства собственных территорий с многомиллионным населением. Между тем Англия и Франция без колоний опустились бы до уровня Италии или Испании.

Политики и генералы в Лондоне и Париже, шесть долгих лет не имевшие сведений с территории, которая находилась под японской оккупацией, еще не подозревали, какие большие перемены произошли в мышлении их азиатских подданных. Понадобится не один год, пока они осознают, что армии такой маленькой страны, как Нидерланды, не победить миллионы индонезийцев, a обескровленная войной Франция не способна удержать в своих руках Индокитай.

Сражение тигра со слоном

«Я обращаюсь к народу Франции, страны, где я провел молодость. Обращаюсь также к человеку, который стоит во главе ее, к ее освободителю. Хочу говорить скорее как друг, чем как глава государства.

Вы достаточно настрадались в течение четырех ужасных лет, чтобы понять, что народ Аннама с двадцативековой историей и славным прошлым не желает больше подчиняться чужому господству и никогда с ним не смирится.

Вы бы лучше поняли нас, если бы увидели собственными глазами, что у нас происходит; стремление к независимости проникло в самую глубину каждого человеческого сердца, и никакая сила в мире не сможет его подавить. Даже если бы вам удалось вновь ввести здесь французское правление, никто бы теперь не стал ему подчиняться: каждая деревня сделалась бы очагом сопротивления, каждый бывший подданный — врагом. Сами ваши чиновники мечтали бы выбраться из этой убийственной для них обстановки.

Прошу вас, поймите, единственный способ действовать в интересах Франции и сохранить ее духовное влияние на Индокитай — это признать независимость Вьетнама и отказаться от всякой мысли о возвращении французского господства…»

Письмо, направленное президенту де Голлю, написал не кто-нибудь из руководителей Вьетминя. Его послал слабый, не слишком смелый вьетнамский император Бао Дай. Даже он в стенах своего дворца ощутил изменившееся настроение страны.

Генерал де Голль считал себя апостолом, который вновь превратит потерпевшую поражение, разбитую и деморализованную отчизну в великое государство. Он не знал, что Бао Дай не хитрит, чтобы удержаться у власти. Не подозревал, что 60 тысяч солдат, до войны державшие Индокитай в повиновении, исчезнут, словно капля в тропическом ливне, бессильные противостоять целому народу. И не колеблясь послал на побережье Южно-Китайского моря одну из самых хорошо обученных армий мира — Французский экспедиционный корпус.

— Боюсь, что в конце концов нас вынудят воевать, — заявил в 1946 году после безуспешных переговоров с французским правительством Хо Ши Мин в беседе с американским журналистом.

— Похоже, эта борьба безнадежна, — возразил американец, имея в виду соотношение сил.

— Это будет сражение слона с тигром. Если тигр будет стоять на одном месте, слон раздавит его своим весом. Но тигр не стоит на месте. Днем он скрывается в джунглях, а на охоту выходит лишь ночью. Прыгнет слону на спину, вырвет кусок мяса и вновь скроется в джунглях. И слон постепенно истечет кровью. Так будет выглядеть война в Индокитае, — ответил руководитель вьетнамского народа.

В марте 1946 года Франция признала Вьетнам во главе с Хо Ши Мином «свободным государством, имеющим свое правительство, свой парламент, свою армию, свои финансы, входящим в Индокитайскую федерацию и Французский союз». А в ноябре в Хайфоне французский крейсер обстрелял город, и было убито более 6000 жителей. Вскоре отдельные стычки переросли в войну.

Прекрасно вооруженная и вымуштрованная колониальная армия после ряда кровопролитных боев вытеснила Вьетминь из больших городов и дельт Хонгхи и Меконга. У французов были танки и самолеты, самоходные орудия, минометы, крейсеры, миноносцы, парашютисты, иностранный легион, части из Северной Африки. Не хватало только поддержки местного населения. Из пяти вьетнамцев четверо поднимались против них. Сражение тигра со слоном началось.

Тигр нападает

«Если мы и дальше поведем войну таким образом, мы ее проиграем. Господа в Париже понятия не имеют, как выглядит тропический лес. Каким образом они собираются применять инструкции по тактике в войне, где линия фронта проходит через каждый город? Сумеют ли они среди крестьян возле Хонгхи отличить друга от недруга?» — Майору Роже Транкье не к чему было объяснять капитану Антуану Савани трудности войны в джунглях. Эти младшие офицеры лучше, чем их начальники, понимали, что исход этой войны будет решаться не на картах генерального штаба.

Командиры экспедиционного корпуса, прошедшие школу первой мировой войны, использовали опыт «линии Мажино». По всему Индокитаю и поныне вдоль важнейших дорог и на подступах к Ханою стоят странные сооружения, напоминающие высокие четырехугольные римские башни с бронированными воротами: они построены для защиты мостов и рек.

Каждая такая маленькая «крепость» напоминала западню. Ее гарнизон месяцами ждал нападения, о котором возвещал неожиданный взрыв гранаты или короткие ружейные выстрелы, а атакующие, выныривавшие из темноты, имели достаточно времени, чтобы внимательно изучить крепость и выбрать для нападения наиболее подходящий момент. Целыми днями они могли выискивать в обороне слабину и уязвимые места.

Имеет ли значение, что крепость охраняют десять-пятнадцать опытных солдат? Плохо вооруженных нападающих в двадцать раз больше, они бросаются вперед, не обращая внимания на потери. Ни одна «крепость» не устоит перед этими человеческими волнами, рано или поздно кому-нибудь из нападающих удастся добраться до непростреливаемого пространства и бросить в амбразуру связку гранат или залезть на крышу и прикрепить заряд взрывчатки.

Прежде чем явится подкрепление, все будет кончено. Только трупы защитников станут свидетелями ночной трагедии. Противник исчез, слился с крестьянской массой. Преследовать его бессмысленно, он не оставляет следов. Нападение могли совершить и партизаны, и жители ближайшей деревни, которые еще до рассвета спрятали ружья в бамбуковой чаще и вновь превратились в трудолюбивых подданных Французской республики.

В такой ситуации младшие офицеры предложили иную тактику, взятую из опыта «маки». Предполагалось раздробить страну, превратив ее в шахматную доску, где бы на маленьких полях сталкивались небольшие группки профранцузски настроенных наемников со столь же раздробленными патриотическими силами. Честные вояки старой школы не могли скрыть отвращения, когда поняли, что их союзниками станут бандиты и пираты. Но выбора не было.

Слоновьи бивни

Вьетнам — многонациональное государство. Вьетнамцы, составляющие 80 % жителей, густо населяют дельту Хонгхи, прибрежные долины и дельту Меконга. Гористые центр и север страны, где происходили основные сражения, населяет свыше шестидесяти национальных меньшинств. Именно на них делали ставку французы. Они полагали, что трудная, малодоступная местность усложнит распространение патриотических идей, а различия в языке затруднят взаимопонимание.

Вербовка добровольцев из горных племен по методу, предложенному капитаном Роже Транкье, происходила в четыре этапа.

Первый, разведывательный этап: группа специалистов на небольшом самолете облетала горы и низко кружила над каждой деревней или группкой хижин. Руководствовались простейшим правилом: если фигурки внизу начинали стрелять, значит, они не питают особой симпатии к трехцветной французской эмблеме на крыльях самолета; если же фигурки приветственно махали руками, то офицеры отмечали это место на карте.

Второй этап начинался с высадки четырех-пяти десантников из особой службы MAGG. С помощью обещаний, убеждений и денег они должны были завербовать примерно пятьдесят добровольцев и направить их в школу на мыс Сен-Жак близ Сайгона. Новоиспеченные союзники в течение сорока пяти дней учились прыгать с парашютом и обращаться с рацией, стрелять из автомата, допрашивать пленных, взрывать мосты и убивать без шума. Под конец из них формировали подвижные группы — каждая состояла из четырех человек: командира, радиста и двух разведчиков.

Вернувшиеся после такого обучения, они ничем не напоминали зеленых рекрутов, два с половиной месяца назад улетевших в неизвестность. Они поражали всех приемами каратэ и рассказами о волшебном мире, где побывали. На груди у каждого болталось новехонькое оружие. Они больше не бегали босиком. А главное — у них были деньги, много денег, они даже могли одолжить их своим землякам. С таким значительным человеком стоило поддерживать дружбу, стоило делиться с ним сведениями обо всем, что делается в их крае.

Если первым пятидесяти рекрутам удавалось послать на выучку в Сен-Жак еще сотню желающих, еще один этап был окончен, и начинался последний, решающий этап. Профранцузские наемники нападали на небольшие группы национально-освободительных сил, перерезали коммуникации, убивали агитаторов Вьетминя. Командиры этих отрядов по рации держали связь с французами, которые обеспечивали им регулярную доставку оружия, провианта и… денег. Именно финансовый вопрос играл во всей операции ключевую роль. В то время как воины Хо Ши Мина голодали и погибали в борьбе за лучшее будущее, горцы бесплатно не желали даже пошевелить пальцем. Организаторы наемной армии в этом отношении не питали никаких иллюзий.

«Их, несомненно, больше привлекает денежное вознаграждение, чем наша страна, но и это пристрастие может быть полезным, если умело его использовать. Ведь мы знаем, что в периоды смут честолюбие и забота о собственных интересах всегда были могучей побудительной силой для предприимчивых личностей, которые хотели выбраться из наезженной колеи и чего-то в этой жизни достичь», — откровенно заявил главный организатор нерегулярных частей Роже Транкье.

В военном отношении этот план принес лишь частичный успех. Французам удалось организовать три очага диверсий: в Лаосе к ним присоединились мео под руководством Тоуби Лифоунга, в Северо-Западном Вьетнаме, населенном народностью тхай, с неприятелем сотрудничали отряды Део Ван Лонга, а севернее Хонгхи — кое-кто из мео. Но в плане Роже Транкье был один существенный изъян: он требовал денег. Первый этап обучения пятидесяти наемников стоил 3000 долларов, на втором этапе расходы возрастали до 6000 долларов, причем главную часть расходов составляло относительно высокое жалованье солдат. С растущим количеством рекрутов росли и расходы, пока не достигли миллионных сумм. Но если регулярные денежные поступления прекратятся, «предприимчивые личности» не станут воевать, и все, что в них вложено, можно сказать, будет пущено на ветер. Горцы просто сложат оружие и начнут вновь возделывать свои маленькие поля.

Но откуда взять деньги?

Во Франции индокитайская война была исключительно непопулярна. Демонстранты бросались на рельсы перед воинскими эшелонами, докеры отказывались грузить отправлявшиеся в Сайгон корабли, налогоплательщики роптали. Депутаты Национального собрания весьма неохотно утверждали даже самые минимальные суммы на содержание регулярной армии.

Тогда-то и возник план «операции Икс», тщательно утаиваемый не только от французского правительства в Париже, но даже от колониальной администрации в Индокитае. Об этой акции знало всего несколько человек из командования экспедиционного корпуса. До 1946 года французы открыто торговали в Индокитае наркотиками, однако столь беззастенчивое насаждение наркомании вызывало все более решительные протесты вьетнамцев. Поэтому в 1946 году французское правительство запретило официальную торговлю опием.

Большинство колониальных чиновников с этими мерами не смирились. Опий, доставляемый с гор на севере страны, продолжал оседать в бесчисленных притонах, теперь переименованных в «клиники по дезинтоксикации». Под этой широковещательной вывеской всем желающим продавались наркотики. Лишь через два года французский верховный комиссар издал распоряжение, согласно которому курильщик опия обязан был зарегистрироваться. Соответствующие медицинские учреждения будут выдавать ему наркотики, все уменьшая и уменьшая дозу, чтобы постепенно отучить от пагубной привычки.

Статистические данные мгновенно подтвердили «успех начинания». Если в 1943 году в горных областях Индокитая было закуплено 60 тонн опия-сырца, то в конце 40-х годов не было продано ни грамма.

Тем не менее наркоманы от этого не пострадали. Выгодную коммерцию взяла в свои руки французская секретная служба. Теперь ее хозяевам уже не приходилось с напряжением следить за парламентскими дебатами в далеком Париже и трястись за каждый франк. Был найден неисчерпаемый источник доходов, появилось достаточно денег не только на собственные нужды, но и на оплату наемных солдат в горах и на финансирование полувоенных организаций и всякого рода религиозных сект. К тому же «операция Икс» обеспечивала и расположение горцев. По счету платили Другие.

Однако, чтобы акция прошла успешно, французам пришлось объединяться и с явными преступниками.

Бинь-Кхьем

Речные пираты из Бинь-Кхьема впервые появились в дельте Меконга в начале 20-х годов. Убежищем им служили густые джунгли в устье текущей через Сайгон реки, прорезанном бесчисленными каналами, старицами и непроточными рукавами. Ни одна облава не может прочесать болота величиной с целый округ. Пираты собирали дань с джонок и сампанов, которые плыли по реке в Шолон, порой убивали богатых купцов или похищали у них детей.

Не начнись война в Индокитае, эти всеми преследуемые изгои были бы лишь персонажами местной рубрики происшествий. Столкновение же полярных политических, социальных и национальных интересов в конце второй мировой войны вознесло их на вершину могущества.

В пору своего расцвета Голливуд создал бесчисленное множество фильмов о бедняках, которые выбились в люди. Нищие чистильщики сапог становились миллионерами, золотоискатели на Юкатане за ночь превращались во владельцев конюшен с великолепными скакунами извечный сказочный мотив о свалившемся с неба богатстве находил современное воплощение.

И все же ни один сценарист не взялся за историю Бай Вьена, который за каких-то пять лет из изгоя с вечно пустым желудком превратился в обладателя многих миллионов и председателя совета министров.

Бай Вьен, настоящее его имя Ле Ван Вьен, родился в китайской части Сайгонг, в Шолоне. Здесь, среди нищих сверстников-мальчишек, постиг он закон силы и сделал для себя соответствующий вывод: хитрость полезней, чем умение читать. Беспощадная школа улицы научила его жестокости — другой школы он никогда и не посещал. Проиграв тяжбу о наследстве, он в семнадцать лет очутился на тротуаре, полуголый, без крыши над головой. Тогда впервые на помощь пришел случай. Один мелкий гангстер предложил юнцу стать шофером. Автомобиль свел его с главарями организованного преступного мира. Бесстрашного новичка стали приглашать к королю гангстерского синдиката Донг Ван Донгу, по прозвищу Ба Донг, в его дом в Бинь-Кхьеме. Деревня, расположенная южнее Шолона, дала название всей группе: «пираты из Бинь-Кхьема».

Первые шаги подающего надежды молодчика были довольно типичны: кража — арест — тюрьма. Выйдя на свободу, он начал заниматься грабежами, порой сдобренными похищением, дикой погоней или убийством.

В последние месяцы войны на Тихом океане неграмотные пираты прошли прекрасную политическую школу. Некоторые, как, например, Ба Донг, вступили в прояпонские политические партии. Те, к кому судьба в лице колониальной полиции была неблагосклонна, сидели в тюремных камерах вместе с агитаторами Вьетминя. От скуки и недостатка иной деятельности они месяцами слушали горячие дебаты о будущем Вьетнама. В самой ужасной тюрьме на острове Пуло Кондор до начала 1945 года пришлось пройти эту школу и Бай Вьену. Бежал он оттуда в самый подходящий момент.

9 марта 1945 года японская армия произвела в Индокитае молниеносный переворот. Все французские чиновники, полицейские и солдаты очутились в лагерях для интернированных. В то время, когда американская морская пехота приближалась к Южно-Китайскому морю, оккупанты из Страны восходящего солнца пытались снискать симпатии вьетнамских националистов и выступить в роли их освободителей и братьев.

В критический час японцы не пожалели денег, чтобы собрать информацию о том, что делается в Сайгоне, самом большом и самом богатом городе Индокитая. Они щедро раздавали своим потенциальным союзникам оружие и золото. С арестом французов освободились сотни кресел в важнейших учреждениях. Оккупанты предлагали их всем, кто пожелает. Пираты, прекрасно знавшие Сайгон, с радостью принимали дары небес: когда японцы окончательно проиграют войну, можно снова уйти в джунгли. Пока же сотрудничество с неприятелем сулило им одни выгоды. Склонить Бинь-Кхьем на свою сторону старались и вьетнамские консерваторы, и представители левых кругов. По зрелом размышлении пираты присоединились к левым. Теми, кто в свое время сидел в тюрьмах, руководили патриотический энтузиазм и неприязнь к французам, большинство же просто делало ставку на самого сильного.

20 сентября в Сайгон вошли 1400 непальских гуркхов и батальон французов, доставленный самолетами из Бирмы. Прибывшие сумели тайно вооружить интернированных французских солдат, и те при поддержке японских и индийских частей напали на Вьетминь. После короткого боя им удалось занять центр Сайгона. Через несколько недель в порту бросили якоря транспортные суда со свежими частями из Франции.

В Сайгоне и Шолоне после отхода регулярных войск Вьетминя командиром партизан остался Бай Вьен. Он опирался на сотню патриотически настроенных пиратов и на две тысячи членов антифранцузской организации «Молодой авангард». В то время никто не задумывался, долго ли может продлиться такой союз. Они наносили удары и вновь скрывались в болотах.

Однако вскоре начались и раздоры. Бывшие бандиты не хотели отказаться от грабежей. В частях Вьетминя, напротив, господствовала железная дисциплина. Командиры подчиняли личную жизнь общему делу и карали за малейший проступок. Разве могли дисциплинированные партийные работники найти общий язык с главарями пиратской шайки?

Приверженцам Бай Вьена претила жесткая дисциплина, они скучали по разгульной городской жизни. Разочарование плодило интриги. Посланцы Бай Вьена предложили союз секте хоа-хао, враждебной как французам, так и Вьетминю. А поскольку будущее не предугадаешь, на всякий случай прозорливые пираты завязали отношения и с капитаном Савани из французской тайной службы, называемой Вторым отделением. Переговоры с неприятелем означали открытое предательство. И тогда Бай Вьена вызвали в главную ставку Вьетминя для серьезного разговора.

Главарь пиратов явился с двумя сотнями отборных, до зубов вооруженных головорезов. С таким конвоем он ничем не рисковал. Партизанские командиры искоса наблюдали за своими вчерашними соратниками. Лишь несколько высших офицеров Вьетминя знало, что время работает на них. Приверженцы Бай Вьена оказались в меньшинстве. И потому партизанам Вьетминя удалось то, чего не могла добиться ни одна французская карательная экспедиция: сторонники Бай Вьена были разоружены и изгнаны из окрестностей Сайгона.

Так Франция обрела неоценимых помощников. Восемьсот человек во главе с Бай Вьеном, выйдя из лесов, не представляли военной угрозы. Зато они прекрасно знали Сайгон. В обмен на власть всего лишь в одном городском квартале они снабдили французов сведениями о нелегальных организациях, помогли колониальной полиции в розысках и ликвидации революционных ячеек. Сотни подпольных работников очутились в тюрьме или были расстреляны. Во время арестов и уличных перестрелок особенно рьяно действовали пираты, в уничтожении вчерашних товарищей видевшие залог собственной безопасности. Поскольку в борьбе против нелегальных организаций французы не могли обойтись без помощи местных преступников и осведомителей, они были вынуждены постепенно передать в их руки весь Сайгон.

В сложной борьбе, в переплетении интриг, предательств и диверсий, бывшие пираты проявили незаурядные способности. Тысячи информаторов служили им, как чувствительные антенны, воздвигнутые на базарных площадях и у буддийских храмов. Они знали настроение улицы, потому что сами из нее вышли, и даже окружавшая их роскошь не притупила этих инстинктов.

Разумеется, они управляли городом, заботясь прежде всего о своих доходах. Все кофейни, танцплощадки и бары отдавали новым хозяевам часть своей прибыли. Самыми значительными источниками их доходов были казино, в первую очередь «Гран Монд» в Шолоне и «Клош д’Ор» в Сайгоне.

Казино «Гран Монд» открыл в 1946 году французский губернатор в Кохинхине, искавший источник доходов для вечно пустующей казны. Крупнейшее, да, пожалуй, и самое известное казино во всей Азии могло позволить себе выплачивать в день 2600 долларов откупного, чтобы какая-нибудь брошенная через окно граната не испортила настроения его посетителям. Свою долю дохода получал каждый, кто имел хоть малейшую власть. В тайных выплатных ведомостях фигурировали имена гангстеров и самого императора Бао Дая. Деньги получали и пираты и полиция.

Поэтому представители французской тайной службы приветствовали предложение Бай Вьена взять управление «Гран Монд» в свои руки, заменив в этом деле китайцев из Макао. Все, кто прежде участвовал в дележе доходов, начали протестовать: и император, и государственные министры, и французский губернатор. Что ж, бандиты из Бинь-Кхьема только пожали плечами и объявили, что больше не будут охранять казино от нападения партизан. Вскоре в окно заведения влетели гранаты, несколько посетителей было убито. Переполненные залы мгновенно опустели. Никто не хотел взлететь на воздух во время карточной игры — в конце концов в покер или в мажонг можно играть и дома. Доходы катастрофически упали, в руках бандитов очутился и главарь китайского синдиката из Макао.

Протесты прекратились.

В канун нового, 1950 года было достигнуто соглашение. Представители Бинь-Кхьема внесли в казну 200 тысяч долларов и обязались отчислять в нее по 20 тысяч ежедневно. Снова пошла в ход выплатная ведомость с именами важных особ.

Гангстеры набирали силу. В апреле 1954 года подчиненный Бай Вьена возглавил полицию, а сам Бай Вьен вошел в состав правительства. Городом владели пираты, облаченные в военную форму и зеленые береты. Им принадлежали роскошные виллы, где немногие, но тщательно подобранные красотки предлагали услуги генералам и министрам. Контролировали они и известный Зал зеркал, где под одной крышей было собрано 1200 проституток; вестибюль этого самого большого в мире публичного дома подчас напоминал заводскую проходную после окончания рабочего дня. Как и из других подобного сорта заведений, оттуда поступали не только доходы, но и различного рода информация.

В начале 50-х годов пираты овладели и сетью опиумных притонов, «унаследовав» тысячи клиентов, для которых жизнь была лишь цепью ничего на значащих промежутков между трубками с опием. Гангстеры достигли таких вершин могущества, о каких американской мафии и не снилось.

Агенты Второго отделения с помощью командиров местных наемных частей покупали в Лаосе и на северо-западе Тонкина опий-сырец и на мулах доставляли его на вырубленные в джунглях посадочные площадки. Легкие военные самолеты переправляли опий на мыс Сен-Жак. Отсюда ящики с товаром перевозились военными машинами в полицейское управление столицы. Как только опий-сырец оказывался в Сайгоне в руках облаченных в полицейские мундиры гангстеров, уже невозможно было доказать, каково его происхождение. Он исчезал на одной из двух перерабатывающих фабрик. Об остальном заботились местные торговцы.

Риск — минимальный, прибыль — огромная.

Подлинного происхождения наркотиков поначалу не могли установить даже американцы. «Бинь-Кхьем обеспечивает транспортировку наркотиков на одном из главных мировых путей и принимает участие в доставке качественного опия из Лаоса и Южного Китая. Барыши при этом столь велики, что даже скромная доля императора Бао Дая дает ему возможность содержать во франции яхты и виллы», — еще в 1948 году сообщал в Вашингтон крупнейший агент ЦРУ в Индокитае полковник, а позднее генерал Эдвард Ландсдейл.

Когда же в начале 50-х годов ему удалось получить сведения об «операции Икс» и он, ужаснувшись, сообщил в Вашингтон, что французская секретная служба поддерживает торговлю опием, то получил от начальства раздраженный ответ: «Вам что, нечем заниматься? Не суйте нос в эту банку с червями, это может привести дружественное нам правительство к крупным неприятностям».

За океаном, несомненно, понимали, что без бывших пиратов французам не обойтись. Тот, кто владел сайгонской улицей, держал в руках всю столицу. Сайгон контролировал подступы к дельте Меконга — рисовой житнице страны. А дельта Меконга — это ключ ко всему Южному Вьетнаму. Так что с принципами можно и повременить.

Однако выиграть войну не удалось даже с помощью опия.

Крепость в джунглях

В широкой лесистой долине, неподалеку от лаосской границы, окруженные деревьями стоят низкие домики. Зеленые деревья создают впечатление ничем не нарушаемого покоя. Дьенбьенфу, крепость, название которой известно всему миру, не похожа на Верден, и по сей день окруженный сетью бетонированных дотов и кладбищ. Не напоминает она ни «линию Мажино», ни кирпичные редуты Терезина.

20 ноября 1953 года, согласно «операции Кастор», здесь приземлились французские парашютисты и в том месте, где сходятся пять важных дорог, сразу же начали строить временную посадочную площадку для приема самолетов. Глубоко в тылу освободительных частей возникла крепость, задачей которой было блокировать любую попытку наступления патриотических сил в Лаосе, защитить союзников Франции в Северо-Западном Вьетнаме и создать постоянную угрозу коммуникациям противника. Бульдозеры срывали все пригорки, расширяли посадочные площадки, из самолетов выкатывались танки, реактивные минометы, саперы строили бетонированные позиции для тяжелых орудий. Название долины Дьенбьенфу впервые облетело мир, но, кроме военных, никто не обратил на него внимания.

Французские офицеры рассчитывали, что для победы во Вьетнаме им потребовалось бы втрое больше солдат, чем было готово послать туда французское правительство. Поэтому план, составленный верховным командующим колониальными войсками в Индокитае генералом Наваррой, учитывал все слабые места противника, вынужденного пользоваться заболоченными тропами в джунглях, и весь технический перевес французов.

Мобильные соединения экспедиционного корпуса должны были сосредоточиться в дельте Хонгхи и напасть на главные силы Демократической Республики Вьетнам, которые, как предполагалось, попытаются защитить эту ключевую область Северного Вьетнама. Танки и самолеты нанесут им ощутимые удары. Одновременно парашютисты получили приказ занять котловину Дьенбьенфу в тылу народной армии и держать под ударом как вьетнамские подразделения, так и бойцов Патет-Лао, продвигавшихся в глубь Лаоса.

С началом сезона дождей французские части должны были передислоцироваться на Юг и ликвидировать там «свободные районы». Овладев Югом, они будут молниеносно переброшены на Север, где, наступая из дельты Хонгхи и крепости Дьенбьенфу, окружат остатки вьетнамской армии в горах, у границы с Китаем.

Но, увы, вьетнамцы повели себя совсем не так, как ожидали французы. Вместо того чтобы сосредоточить силы для обороны, они оставили в дельте Хонгхи лишь местные части с приказом сражаться до последнего патрона. А главные силы перешли в наступление в Центральном Вьетнаме и в северо-западном пограничье. Другие части угрожали бывшей лаосской столице Луангпрабанг.

Пришлось французскому командованию перебросить мобильные части из дельты Хонгхи и разбросать их по всем уголкам Индокитая. План Наварры рухнул.

Когда началась атака на крепость Дьенбьенфу, считавшуюся неприступной, французские генералы ликовали. Годами мечтали они о моменте, когда неприятель выйдет из джунглей, чтобы, используя свой технический перевес — артиллерию, танки и самолеты, смести его с лица земли. Теперь их мечта сбывалась.

13 марта 1954 года защитников крепости разбудил оглушительный залп. Земля содрогнулась. Опытные солдаты сразу поняли: что-то стряслось. Даже на слух они могли определить, что против них стоит больше тяжелых орудий, чем, по их сведениям, насчитывалось во всей вьетнамской армии. И действительно: против их двадцати восьми тяжелых орудий стояло более двухсот стволов противника с достаточным количеством боеприпасов.

Разведка явно подвела, не предупредив генеральный штаб, что к крепости отовсюду стягиваются лучшие и чрезвычайно многочисленные части вьетнамской армии.

Оптимизм сменился самыми черными опасениями.

С севера крепость Дьенбьенфу охранялась тремя пунктами наружной обороны; важнейшими из них были холм Док Лап, на котором возвышалась маленькая крепость Габриэла, и холм Хим Лам с крепостью Беатриса. После мощной артподготовки против них высыпала вьетнамская пехота. Тысячи солдат почти сомкнутым строем бросились на пулеметы. Место павших мгновенно занимали новые бойцы. Французским защитникам крепости казалось, будто все новые и новые человеческие волны вырастают прямо из-под земли. Наступающих было больше, чем патронов в патронташах французов. Вьетнамцы стреляли и кричали, умирали и падали, но подходили все ближе.

Ни один обороняющийся не способен долго выдержать такую атаку без поддержки самолетов или артиллерии. Но крепостная артиллерия сама находилась в сложной ситуации. Если бы она поставила перед атакующей пехотой заградительный огонь, она стала бы беззащитной мишенью для батареи противника.

Холмы, защищавшие подступы к крепости, были взяты еще в середине марта, и с этого момента исход сражения был предрешен. Французы не нашли контрмер против гениально простой тактики вьетнамцев. Со всех окрестных холмов в долину шла густая сеть соединительных ходов, траншей и окопов. Десятки, а возможно, и сотни тысяч солдат вели подкопы к французским укреплениям. Рвы охраняли их от бомб, напалма и осколков снарядов. Окоп был ответом вьетнамского пехотинца на технический перевес французов.

Десятки километров извилистых траншей окружили французский гарнизон, видевший в амбразуры тысячи кирок и лопат, непрерывно прорывающих ходы все ближе и ближе. Этот лабиринт невозможно уничтожить; и самая тяжелая бомба убьет лишь нескольких солдат, но не остановит других. А едва они приблизятся, как в амбразуры полетят гранаты и на штурм ринется море атакующей пехоты. В момент, когда между двумя линиями останутся уже какие-то метры, наступающие смогут проскочить простреливаемое пространство прежде, чем защитники отбросят в сторону миски с едой.

Терпеливо и настойчиво углубляли вьетнамские пехотинцы свои окопы, атакуя наиболее уязвимые места обороны, каждый раз создавая такой численный перевес, что лишенные резервов защитники крепости не могли их остановить.

Ожесточенный артиллерийский обстрел перепахал посадочные площадки. Даже самым опытным пилотам не хотелось садиться на дне котловины, где транспортные самолеты напоминали мишени на стрельбище. Попытка осуществить снабжение окруженного гарнизона с помощью парашютов только отодвигала момент поражения. Обороняемое пространство сузилось до двух квадратных километров, и большая часть сбрасываемых на парашютах запасов попадала к неприятелю.

Агонию французов довершил решающий штурм, когда волны атакующих со всех сторон устремились на последних защитников крепости. 7 мая генерал де Кастри сдался. Всего семьдесят восемь его солдат избежали плена или смерти и пробрались в Лаос.

Менее чем через сорок часов после падения крепости в Женеве начались мирные переговоры.

Каждого, кто в 50-е годы взволнованно следил за битвой, положившей конец французскому господству в Индокитае, должны были поразить ее масштабы. На французской стороне сражалось 15 600 человек, не считая экипажей самолетов. Это был цвет экспедиционного корпуса, но и его потеря еще не означала трагедии, которая могла бы поставить Францию на колени. Это сражение не сравнишь с битвами под Сталинградом или Курском, где танки насчитывались тысячами, а солдаты — миллионами. Однако психологические последствия поражения намного превзошли его военное значение. Высшие французские офицеры теперь открыто утверждали, что Франция в Индокитае не может победить. Затяжная война только истощала метрополию и затрудняла послевоенное восстановление промышленности. Победа Вьетнама у Дьенбьенфу раскрыла эту простую правду всему миру.

Парадокс заключается в том, что и к этой решающей битве Индокитайской войны имели отношение наркотики.

Гибель Федерации тхай

«Уйдите из Дьенбьенфу», — взывал к солдатам осенью 1953 года, за полгода до решающей битвы, молодой француз Жан Жерусалеми. Он знал, о чем говорит. Дело в том, что он служил советником в так называемой Федерации тхай, на территории которой находилась эта крепость.

Свой совет Жерусалеми подкрепил серьезными аргументами.

После второй мировой войны, когда французы попытались противопоставить ширящемуся вьетнамскому революционному движению национальные меньшинства, на территории трех горных стратегически важных провинций на северо-западе Тонкина возникла автономная федерация народности тхай. Президентом маленького автономного государства стал предводитель белых тхай по имени Део Ван Лонг.

Титулом «президент» одарили его французы — высоко в горах, где господствовали полуфеодальные отношения, это слово было лишено смысла. За спиной Део Ван Лонга в лучшем случае было 25 тысяч белых тхай, причем на территории федерации жили еще не менее 100 тысяч черных тхай и 50 тысяч мео.

Согласно племенным обычаям, новый президент окружил себя родственниками, друзьями и приверженцами, назначил их на все государственные посты. Разумеется, они были тоже белыми тхай. Само по себе распределение постов не так уж сильно возмутило живущих почти целиком за счет собственного натурального хозяйства обитателей деревень, однако вскоре всплыл вопрос о государственной казне: кто ее наполняет и кто ею пользуется.

«Бюджет Федерации тхай держится исключительно на мео, одну половину они возмещают непосредственно опием-сырцом, а другую косвенно — через китайцев, которые тратят свои доходы от торговли опием в государственных казино», — подтверждали в сообщениях генеральному штабу и французские офицеры.

В конце второй мировой войны здешние мео через Део Ван Лонга продавали французам примерно 4,5–5 тонн опия-сырца в год.

Но в конце войны и в Европе, и здесь ситуация начала меняться. После роспуска опиумной монополии в Ханое и Сайгоне разросся черный рынок, цены взвинтились, а мео потеряли интерес к торговле с Францией. Они охотнее продавали свой опий без посредника, прямо китайским контрабандистам. Однако, когда Део Ван Лонг неожиданно получил президентский пост, все изменилось. Вместо французской армии за порядком теперь следили два батальона местных войск — примерно по 350 солдат в каждом. Состояли они, как можно предположить, исключительно из белых тхай.

С этого момента цены на опий-сырец определял сам Део Ван Лонг. Когда мео отказались продать ему опий, сбыт которого в пору начавшейся «операции Икс» сулил большую выгоду, Део Ван Лонг стал принуждать их силой.

Жан Жерусалеми вникал в суть дела, когда предупреждал об опасности строительства крепости Дьенбьенфу в месте, где скрещиваются дороги на север, к Китаю, и на запад, к лаосской границе: «Горные мео чрезвычайно разочарованы в Део Ван Лонге и во французах из-за применяемого ими метода торговли опием, а черные тхай, живущие внизу, в долине, воспринимают господство белых тхай как оскорбление».

Однако генералы, посетившие долину Дьенбьенфу, не придали его советам значения. Ведь военные эксперты высказались безоговорочно: укрепленный лагерь неприступен. У противника не хватит сил, чтобы доставить сюда пушки и боеприпасы. Узкими горными тропами, пожалуй, смогут еще пройти солдаты, но без тяжелых орудий у них нет надежды на успех.

Тем не менее именно взаимная вражда местных жителей сыграла в исходе будущей битвы немаловажную роль. Если бы французы вовремя узнали, что к Дьенбьенфу стягиваются главные вьетнамские силы, они могли бы доставить сюда больше тяжелых орудий или хотя бы эвакуировать находящийся под угрозой гарнизон.

Но разведка подвела. В краю, бурлившем враждой и подозрительностью к каждому незнакомому лицу, французские разведчики не имели шансов проникнуть дальше занятой ими котловины. О гигантских передвижениях на отдаленных подступах к крепости никто не сообщил. Широкие дороги, по которым могли проехать грузовики, прокладывались в джунглях и были недоступны воздушной разведке. И потому генеральный штаб экспедиционного корпуса вплоть до кануна неожиданного нападения даже не подозревал, что крепость стала центром паутины и к ней продвигаются сотни тысяч трудолюбивых паучков. Чем ближе к центру, тем сеть тропинок становилась тоньше. На велосипедах, на мулах, на маленьких суденышках, в повозках и на собственных хребтах тащили люди тонны и тонны оружия, боеприпасов и продуктов. Без стойкости добровольных помощников революционная армия не могла бы победить. По словам генерала Во Нгуен Зиапа, самыми самоотверженными были именно представители народности мео.

Крепость Дьенбьенфу пала 7 мая 1954 года.

Битва за Сайгон

Битва за Сайгон, о начале которой первые выстрелы возвестили 28 апреля 1955 года, относится к одному из парадоксов войны в Индокитае. Дело в том, что в тяжелых уличных боях столкнулись южновьетнамская армия и полиция. Только немногие посвященные знали, что здесь сводят счеты американцы и французы — точнее, ЦРУ и Второе отделение.

На смену долголетнему сотрудничеству двух держав (к слову сказать, французская война в Индокитае велась в основном на средства американцев) после Женевской конференции пришли разногласия.

В отличие от реалистически мыслящего Парижа, который собирался без шума оставить Индокитай, сохранив там максимальное влияние, Вашингтон, «проигравший» Китай и исполненный священного гнева, рассуждал так: либо победа, либо поражение. Джон Фостер Даллес, официально провозгласивший крестовый поход против коммунизма, выразил этой фразой сущность своей политики. Участников крестового похода оскорбляла уже сама мысль о возможности переговоров с неприятелем. Любой компромисс был для них равнозначен поражению.

Джон Фостер Даллес, убежденный в том, что многомиллионная китайская армия движется на юг, выдвинул «теорию домино»: если падет Вьетнам, за ним последуют Таиланд, Малайзия, Индонезия, Пакистан и Филиппины. Вся западная часть Тихого океана окажется в руках коммунистов.

Такое примитивное мышление государственного секретаря США обернулось трагедией для Индокитая, ибо повлекло за собой миллионы жертв, оно же стало причиной катастрофы и для самих Соединенных Штатов Америки.

В результате обещаний, данных в период предвыборной кампании президентом Эйзенхауэром, стремившимся оградить себя от нападок правого крыла республиканской партии, называвшей его коммунистом, Соединенные Штаты стали союзником одного из самых продажных режимов Азии. Так, уже в середине 50-х годов высшие представители Вашингтона совершили первые шаги на том пути, который десятью годами позднее привел во Вьетнам полумиллионную армию и послужил причиной самого глубокого внутреннего кризиса американского общества со времен гражданской войны.

Американские политики надеялись преуспеть там, где их предшественники — французы потерпели крах. Пожалуй, лучше других передал мышление американцев Грэм Грин в романе «Тихий американец». Не выдумано и стремление американцев найти «третью силу», которую можно было бы противопоставить как колонизаторам, так и коммунистам. Именно с этой задачей приехал в Сайгон Эдвард Ландсдейл, явно послуживший Грину прототипом его героя.

Тихий американец из романа Грина не корыстолюбец и не авантюрист. Это ограниченный идеалист. Вера в превосходство американского образа жизни не позволяет ему понять азиатскую действительность, он готов пожертвовать ни в чем не повинными людьми ради теорий, выдуманных в далеких американских университетах.

«Я делал куда больше, чем требуется от солдата… Я взял с собой в эти азиатские сражения веру в непогрешимость Америки точно так же, как это сделал бы Томас Пейн [5]», — рассказывал бывший полковник авиации Эдвард Ландсдейл о своих первых шагах в Сайгоне.

В ту пору Эдвард Ландсдейл, один из способнейших офицеров ЦРУ, был полон оптимизма. За плечами у него был успешный старт на Филиппинах, где он был специальным советником президента Рамона Мангсайсая. С помощью денег и хитрости ему удалось посеять между повстанцами раздоры и оттеснить их в глубь джунглей. Во время одной из его психологических акций, например, было использовано традиционное суеверие филиппинских крестьян. Кое-где на островах еще сохранилась легенда о сказочном вампире Асуане. Ландсдейл послал в контролируемые партизанами районы группу агентов, которые распространяли в деревнях слух, будто в окрестностях появился Асуан. Потом одного пленного повстанца убили приемом каратэ и на шее проделали две дыры, имитируя укус вампира. Труп бросили на дороге, по которой крестьяне ходили на базар. Возникла такая паника, что партизанам пришлось оставить местные базы и уйти в другое место.

Ландсдейл надеялся, что в Южном Вьетнаме он добьется такого же успеха. В июне 1954 года под прямым давлением Вашингтона президентом страны стал Нго Динь Зьем. У людей, которые обладали в Сайгоне всей полнотой реальной власти, его избрание вызвало лишь снисходительную усмешку. Во Вьетнаме его почти никто не знал.

Полковник Ландсдейл взялся за работу. Первым делом он подкупил главарей вооруженных сект хоа-хао и као-дай. Около 20 тысяч их членов стали вспомогательными колониальными частями.

Изменилось положение и в армии: американцы, финансировавшие южновьетнамские вооруженные силы, внимательно следили, чтобы на командные посты попадали офицеры, симпатизирующие новому правителю. Позиции президента укреплялись, но отношение к нему не становилось лучше. У Зьема, ревностного католика и фанатичного антикоммуниста, не хватало гибкости и терпимости, умения понимать окружающих и способности идти на компромиссы. Возможно, он чуть меньше, чем его преемники, заботился о личном обогащении, но его ограниченность отталкивала вьетнамскую интеллигенцию, крестьян же он привлечь не сумел. Французы не скрывали скепсиса. Однако за спиной Зьема стоял Даллес.

А тем временем люди Ландсдейла пытались разобраться в сложном процессе перекачивания денег в соответствии с планом «операции Икс». Если удастся покончить с неофициальной торговлей наркотиками, Второе отделение выйдет из игры. Без доходов от опия и сотрудничества с бинькхьемовцами французской секретной службе придется капитулировать.

Когда в 1954 году в Сайгоне произошел очередной путч, Ландсдейл подкупил бывших антифранцузских «партизан», орудовавших близ кампучийской границы. Так в столице появились три тысячи босых, полуголых воинов, которые прошли строем перед президентским дворцом. Но босыми они оставались недолго: за ночь Зьем превратил их в отряды безопасности. Колониальной администрации это все больше не нравилось. Дело в том, что командир отряда Чинь Минь Те в 1951 году убил французского генерала Шансона и совершил в Сайгоне несколько успешных покушений. Руководители Второго отделения предупредили Ландсдейла, что собираются избавиться от Те. Особенно остро выявилась враждебность при встрече Ландсдейла с главнокомандующим французскими силами генералом Гамбье.

«Мы сели за столик в его кабинете, — рассказывал позднее Ландсдейл. — Под столиком лежала огромная немецкая овчарка. Гамбье предупредил меня, что собака обучена кидаться на людей. Достаточно одного слова — и она вцепится мне в горло. Я, в свою очередь, попросил француза обратить внимание на то, что держу руки в карманах: маленький автоматический револьвер нацелен в его желудок. Гамбье убрал пса, а я положил руки на стол. Мы поняли, что сможем договориться».

Шаткое перемирие, разумеется, не могло продолжаться долго: слишком различны были интересы обеих сторон. Постепенно чаша весов склонилась на сторону южновьетнамской армии, которую поддерживали американцы.

Всеобщее сведение счетов началось с атаки парашютистов на полицейское управление, служившее пиратам штабом. Оттуда ответили пальбой из минометов по президентскому дворцу. Французские танки тщетно пытались остановить сражение; после длившегося месяц перемирия стычки переросли в настоящую битву, орудийным огнем были уничтожены целые кварталы. Армия быстро одерживала верх и оттесняла пиратов к их прежнему становищу.

Ландсдейл поддерживал связь с президентом Зьемом, а капитан Савани сидел в штабе бинькхьемовцев. Его подчиненные из Второго отделения руководили пиратами в уличных боях, однако перевес был явно на стороне противника. Остатки отрядов Бинь-Кхьема вновь отступили в болота.

Так кончилось господство французов в Южном Вьетнаме.

Деньги валяются на улице

Вскоре после вступления на пост президент Зьем провозгласил поход против наркотиков. Посреди Сайгона полиция жгла трубки для курения опия, закрывала тайные курильни. С уходом французов и поражением Бинь-Кхьема распалась не только вся система доставки в страну наркотиков, но и сеть мелких перекупщиков. Из-за нехватки опиума многим наркоманам пришлось избавляться от своей пагубной привычки. Казалось, строгие католические принципы Нго Динь Зьема одержат верх над колониальным наследием. Однако американцы, точно так же как французы, пользовались в первую очередь корыстолюбием потенциальных союзников. Правила игры не изменились. Их основой были деньги.

Зьем пришел к власти с помощью взяток и подачек. Ландсдейл добился поддержки религиозных сект као-дай и хоа-хао не лекциями о Томасе Пейне, а почти девятью миллионами долларов. На американские деньги были куплены и симпатии Чинь Минь Те и его босоногих приверженцев. Но вскоре оказалось, что система, действенная при достижении ближайших целей, скрывала в себе семена раздоров и разложения. В течение столетий во Вьетнаме преобладал конфуцианский способ правления, предполагавший у высших императорских чиновников и мандаринов помимо высокой образованности еще и высокую мораль. С момента, когда рухнули этические идеалы, все стала решать сила. А она продажна. Нужны были только деньги.

Поэтому в 1958 году в Сайгоне сошлись два необычных торговых партнера. Одним из них был Нго Динь Ню, брат и главное доверенное лицо южновьетнамского президента и одновременно шеф южновьетнамской тайной службы. Его гость из Лаоса Бонавентуро Франсиси («Рок») выступал как добропорядочный владелец небольшой авиакомпании «Эр Лаос коммерсьаль». Разумеется, Ню знал, кто перед ним: представитель корсиканской мафии, один из опытнейших гангстеров Индокитая. Долго разъяснять корсиканцу суть дела не пришлось.

Через три года после Женевского соглашения, которое разделило Вьетнам на две части, в деревнях вновь стали раздаваться выстрелы. В городах подняли головы честолюбивые генералы и политики. Чтобы противостоять всему этому, Ню и его брат Зьем нуждались в секретной полиции. А поскольку американцы средств на это не давали, они просто вернулись к классическому источнику «восточных финансов» — наркотикам.

В беседе с корсиканцем господин Ню не касался впрямую цели их встречи, оба и без того знали, о чем речь, и потому ограничились техническими подробностями: откуда будут летать двухмоторные «бичкрафты» Франсиси и где будут сбрасывать груз, а главное — на какой банковский счет переводить деньги.

Падение семьи Зьемов

Торговля героином развернулась не менее успешно, чем в лучшую пору «операции Икс». Господин Ню поручил руководство операциями доктору Чан Ким Туйену. Его подчиненные из института с несколько эвфемистическим названием «Институт социальных и политических исследований» разъехались по соседним странам. Американские (да и южновьетнамские) профессионалы из разведки, не подчиненные доктору Туйену, поражались, каких бестолковых людей посылает он в Лаос. Они не владели самой примитивной техникой шпионажа: не умели обращаться даже с обыкновенным радиопередатчиком. Бернард Джо, в ту пору советник президента Зьема по вопросам информации, долго не мог понять, какова, собственно, истинная роль этих агентов, пока не установил простую истину: они тайно переправляли золото и наркотики. Больше их ничто не интересовало. Ни в чем они не разбирались.

Финансовый успех превзошел все ожидания. Институт социальных и политических исследований нанял еще несколько тысяч работников. Густая сеть информаторов — по некоторым данным, их было около ста тысяч — состояла из танцовщиц, рикш, дворников и уличных торговцев. Они были на каждой улице, а то и в каждом доме. При слежке тайная полиция даже отказалась от классического метода «тени» — ее «уличные сотрудники» просто передавали подозрительную личность от участка к участку, как эстафету. Такой человек не мог сделать ни шагу без незаметного присмотра, «уши» слышали каждое его слово.

У всякого найдется слабое место, грех, который он пытается утаить. Всесильная сеть информаторов, составляющая основу полицейского государства, позволяет собрать компрометирующие сведения против министра и уборщицы, водителя такси и солдата. Опасения, страх и посулы делают их податливыми, их нетрудно попросить об услуге, о какой-либо информации. Постепенно поголовно все втягиваются в мрачную систему страха и равнодушия, превращаясь в послушное орудие правящей группировки. Исключения не составляют и сами агенты.

Так по крайней мере должен был функционировать Институт социальных и политических исследований в представлении его создателей. Действительность показала, что он оправдал себя только в самом Сайгоне. На провинцию его влияние почти не распространялось.

Помимо прочего, продуманная система опиралась на тайную партию Кан Лао. Никому не было известно, кто, собственно, состоит в ее рядах, — это знали лишь ее руководители. У них были свои люди во всех более или менее крупных армейских частях, в каждом учреждении; партия получала точную информацию обо всех замыслах оппозиции. Наиболее усердные ее члены в награду за старания могли надеяться на головокружительную карьеру.

Казалось, ничто на свете не может угрожать прекрасно организованной системе силы, коррупции и взаимных выгод. Но даже сотни тысяч информаторов не смогли спасти Зьема, когда Соединенные Штаты решили принести его в жертву. Прежние друзья вдруг стали чрезвычайно нелестно о нем отзываться.

Военное положение в Южном Вьетнаме все ухудшалось. В дельте Меконга близ деревни Анбак, в семнадцати километрах от Сайгона, батальон партизан был окружен в десять раз превосходящими его правительственными частями. Но сражения не произошло. Партизаны отправили на тот свет трех американских советников, сбили пять вертолетов, пилотируемых американскими экипажами, повредили еще девять и тихо скрылись. Сайгонские части уклонились от боя. Подобная картина неоднократно повторялась в разных уголках страны.

Уверенные, что проведение реформ привлечет к ним крестьян и позволит превратить Азию в малую Америку, американцы добивались перемен, результатов которых не в состоянии были предугадать. Зьем упрямо блокировал все их начинания. Он лучше, чем Вашингтон, понимал, как рискованно отказаться от политики голой силы, когда не остается никакой иной опоры. По тем же причинам он противился и предложениям американского посла о роспуске партии Кан Лао и искоренении коррупции. Американцы все еще не обрели делового цинизма французов. Подобно крестоносцам, направлявшимся в Иерусалим, они еще не овладели искусством компромиссов, не поняли, что причина коррупции и попустительства в торговле наркотиками коренится не в личности Зьема, а в самой системе, при которой порядочный человек быстро свернет себе шею.

1 ноября 1963 года по прямой инициативе американского посольства Зьем был свергнут группой генералов. Партия Кан Лао была запрещена, сеть информаторов распущена. Но если американцы рассчитывали, что переворот принесет оздоровление атмосферы, то их ждало жестокое разочарование. Южновьетнамское население не пошло за американцами, переворот только привел к хаосу.

Конец иллюзий

«Полицейский аппарат, в течение ряда лет с таким старанием создававшийся Зьемом, сотрясается в самих основах. Руководители органов безопасности и тайной полиции, в задачи которых входили защита режима и преследование революционного коммунистического движения, уничтожены» — так оценил американскую акцию председатель ЦК Национального фронта освобождения Южного Вьетнама (НФОЮВ) Нгуен Хыу Тхо в беседе с австралийской журналисткой Маргерит Хиггинс.

За неполные десять лет Соединенные Штаты вторично разрушили превосходный полицейский и разведывательный аппарат, обеспечивавший эффективный контроль над столицей. Но отнюдь не превратили этим Южный Вьетнам в твердыню демократии. Как раз наоборот.

В течение следующего года на сайгонской сцене, как в оперетте, кружились кавалеры в форме, отороченной золотом. Под аккомпанемент танковых гусениц стремительно чередовались мятежи и сменялись правительства. Офицеры армии, которая, по американским представлениям, со все возрастающим пылом должна была сражаться в горах Центрального Вьетнама, провели нехитрый расчет и пришли к выводу, что в джунглях их ожидают одни неприятности. Участвовать в дележе всяческих благ можно, лишь находясь в Сайгоне. Генералам и полковникам, занятым свержением победителей вчерашних путчей и подготовкой завтрашних, некогда было думать о тех, у кого на погонах меньше трех звездочек. Разумеется, всем этим воспользовались партизаны.

Ночные улицы стали для одиноких американцев небезопасными. В американских клубах взрывались бомбы, а в марте 1965 года бомба взорвалась перед американским посольством.

Вьетнамская война снова оказалась на распутье.

Многие американские советники еще в начале 60-х годов утратили иллюзии относительно своего южновьетнамского союзника, однако высказывать сомнения вслух опасались.

«Одной из причин, в силу которых американцы боялись покинуть Вьетнам, был страх потерять престиж», — утверждал в книге «Границы интервенции» один из значительных деятелей Пентагона, Таузенд Гупс, и доказывал, что потеря престижа для крупного государства еще не катастрофа, поскольку его могущество опирается на количество ракет и высокий уровень промышленного развития. По его мнению, ни атака на Пирл-Харбор, ни сбитый над Советским Союзом самолет «У-2», ни неудачная попытка кубинских эмигрантов высадиться на Плайя-Хирон не ставили под угрозу международное положение Соединенных Штатов.

«В пору фиаско в бухте Кочинос, — пишет Гупс, — Кеннеди понял, сколь относительная ценность — национальный престиж, и не побоялся открыто признать свою ошибку. Поспешив это сделать и полностью взяв на себя всю ответственность (хотя одобрил акцию еще его предшественник), он дал Америке возможность увидеть весь инцидент в его реальных масштабах.

Вполне возможно, что он повел бы себя точно так же и во Вьетнаме и отозвал бы из этой страны советников… Трагедией для Америки обернулось то, что Линдон Джонсон отождествил национальный престиж со своим собственным… Джонсон предпочел послать во Вьетнам регулярную американскую армию, а не признаться в ошибке. Так Соединенные Штаты впутались в затяжную, бесконечную войну, не сулящую надежд на победу.

Ни Зьем, ни его преемники не выказывали охоты подчинить свои личные интересы американским стратегическим концепциям. С момента, когда американцы стали участвовать в боевых операциях, президент Тхиеу и премьер-министр Ки знали, что мы будем воевать вместо них независимо от того, насколько неспособным и продажным покажет себя правительство в Сайгоне», — высказал Гупс то, что, как мы видим, не являлось тайной и для руководителей Пентагона.

Чтобы не заострять вопрос — за кого, собственно, умирают американские солдаты в Индокитае, — высшие чиновники американского посольства в Сайгоне начали приукрашивать фасад здешней политической системы, пороки которой были им хорошо известны. Они скрывали факты даже от американских журналистов, вызывая этим недовольство прессы, и та постепенно стала склоняться к оппозиции против собственного правительства.

Растущая гора просчетов усугубляла личные затруднения Джонсона. Он поставил на карту свой престиж и потому неизменно защищал прежние решения. В случае резкого поворота событий ему придется признать ошибочность своей политики. Больше всего боясь насмешек и краха, американский президент видел единственный выход в победе. Казалось невероятным, чтобы армия великой державы, вооруженная самыми современными средствами уничтожения, не смогла смести с лица земли численно уступающего ей и плохо вооруженного противника.

Во Вьетнам поступало все больше оружия, отправлялись все новые и новые войска; в необъявленную войну уже оказались втянутыми 40 % американских боевых дивизий, половина тактической авиации и не менее трети военно-морских сил. Индокитай ежегодно поглощал до тридцати миллиардов долларов, что представляло значительную сумму и для такой богатой страны, как США.

Чтобы как-то оправдать такие гигантские расходы и доказать, что все эти жертвы приносятся во имя справедливости, Джонсону приходилось идти на всевозможные уловки, нередко в обход конституции. А это возбуждало у американцев глубокие сомнения не только в нем самом, но и в неконтролируемой президентской власти.

Интервенция началась скромно, так сказать, «без барабанного боя». Вечером в сочельник 1965 года в сайгонском офицерском клубе произошел взрыв. Два американца были убиты, 58 ранено. Из деревни в город приходит все больше беженцев, среди которых скрываются бойцы НФОЮВ, что усугубляет неуверенность сайгонских властей.

Разрывы бомб слышны на улицах все чаще, и американцы приходят к решению, какое в свое время приняли и французы: они перестают интересоваться тем, какими средствами обеспечивается в Сайгоне порядок. Дважды уничтожавшийся аппарат информаторов снова в почете. После периода неразберихи премьер-министром становится Нгуен Као Ки. Вместо ханжи-католика к власти пришел молодчик, которого сверженный Нго Динь Зьем называл «ковбоем», что на вьетнамском жаргоне означало «шолонский гангстер».

Эра ковбоя

Американцы не строили иллюзий насчет премьер-министра Ки. Данные его досье точно характеризовали этого человека, сделавшего головокружительную карьеру.

Важнейший для своей карьеры шаг красивый офицер совершил еще во Франции, где проходил обучение как пилот: он женился на француженке. Дело в том, что, когда американцы посягнули на Индокитай, французы пытались укрепить свое влияние на армию, повышая в должности в первую очередь дружески настроенных к ним офицеров.

Лейтенант Чан Ван Хо, имевший французское гражданство, стал полковником и командующим вьетнамской авиацией. Транспортную группу, а затем и командование важной авиабазой возле Сайгона он доверил молодому лейтенанту Нгуен Као Ки, в ведении которого находилось тридцать два самолета «С-47». Генералы и высокие правительственные чиновники имели возможность приглядеться к молодому, расторопному и элегантному офицеру.

Связи позволили ему сделать блестящую карьеру. Через шесть недель после свержения Зьема Ки уже стоял во главе южновьетнамской авиации, приобретя в нужный момент сильное орудие власти. Правда, в период разброда и всеобщей неразберихи поднять мятеж в одиночку он не решился — самолеты для захвата президентского дворца не годились. Зато они могли подавить какой угодно путч, особенно если пустить в ход полутонные бомбы. Будущий вице-маршал обладал силой, какой не имели даже самые влиятельные армейские генералы. Это и поставило его во главе правительства.

Несмотря на молодость и политическую неопытность, он быстро понял, что, опираясь на одних только пилотов военной авиации, он в президентском кресле не усидит, а на поддержку остальных генералов можно рассчитывать лишь до очередного заговора. Проще было овладеть полицией. Поэтому генералу Нгуен Нгок Лоану предстояло сыграть ту же двойную роль, какую в интересах своего брата Нго Динь Зьема играл Ню.

Согласно традициям вьетнамского императорского двора, правитель при всех обстоятельствах заботится о своей незапятнанной репутации. Он не берет взяток, не торгует должностями, не занимается устранением противников. Обычно рядом с ним существует некто, делающий за него всю грязную работу и… пожинающий всю ненависть.

Для начала Лоан встал во главе службы безопасности. Следующей ступенькой было Главное разведывательное управление. Остался последний шажок — к должности генерального директора полиции. Сосредоточение в одних руках всех нитей осведомительной и полицейской службы давало генералу Лоану огромную силу. Помимо прочего, он легко мог замять любой финансовый скандал, вызванный махинациями политических приверженцев премьер-министра, и использовать слабости его противников.

С концентрацией власти прекратились споры между отдельными службами. Это устраивало и американцев.

За одну ночь в Сайгоне прекратилась стрельба — мгновенного успеха генерал Лоан достиг с помощью испытанных методов. Вызвал бывших агентов доктора Туйена и предложил им деньги. Так за одну ночь ожила старая сеть Ню, состоявшая из десятков тысяч осведомителей.

Американские советники не без страха наблюдали, как высокопоставленные чиновники берут с предпринимателей взятки за снижение налога, как раскрадываются военные склады, как присваивается солдатское жалованье за погибших и дезертиров. Но самым выгодным делом оставалась торговля опием. Генерал Лоан доверил эту деликатную задачу загадочному сайгонскому политику Нгуен Тань Туну, по прозвищу Май Дэнь, или Черный Май.

Американцы, всего за несколько лет до этих событий посмеивавшиеся над аморальностью и цинизмом французов, пошли по их стопам. Командиры «зеленых беретов» обучали новобранцев из тех же горных племен, в которых прежде занимались вербовкой инструкторы французских «красных беретов». Сотрудники американского посольства, которые в пору колониального господства французов осуждали взяточничество и кабинетную политику, вдруг словно бы оглохли и ослепли. Вьетнамский крестьянин перестал понимать, чем американские части отличаются от французской колониальной армии. Вместо сенегальцев появились негры из Нью-Йорка или Ньюарка, вместо многонационального иностранного легиона — американские союзники из Таиланда, Южной Кореи или Австралии. Морские пехотинцы сменили форму, но продолжали войну во имя целей, абсолютно чуждых крестьянину из дельты Меконга.

Засилье иностранцев вызывало у большинства вьетнамцев недовольство: от сайгонского правительства, которое противилось любым реформам, отворачивались буддисты, студенты, интеллигенция. Уничтожение посевов и прочей растительности с помощью напалма и Дефолиантов не могло не вызвать негодование крестьян.

Война разгоралась. Даже ожесточенные бомбардировки Демократической Республики Вьетнам не смогли остановить помощь, которую Север оказывал Югу. А обстановка в Сайгоне начинала напоминать фарс.

Голова в песке

На углу нынешней улицы Ты Зо в центре Сайгона расположен роскошный отель «Док Лап». Еще в пору, когда он именовался «Каравеллой», там родилась едва ли не самая удивительная глава за всю историю мировой печати. Некоторые иронически настроенные люди даже утверждают, будто именно здесь началось поражение американцев во вьетнамской войне. С 1951 по 1975 год здесь обычно жили представители прессы, братия авантюристов и профессиональных скептиков, мужчин и женщин, вечных наблюдателей и непосед, которые не относились серьезно ни к кому и ни к чему, но одновременно — а может быть, именно поэтому — стремились максимально приблизиться к правде.

Две сотни книг описывают деятельность здешней журналистской биржи, функционировавшей в любой час дня и ночи в баре отеля на одиннадцатом этаже. За рюмкой вина тут обменивались известиями, перетряхивали новости, принесенные отдельными членами цеха. Затем они обрабатывались, поступали на ротационные машины и появлялись на телеэкранах даже у эскимосов или горцев острова Скай.

То, что оттачивалось здесь в бесконечных дискуссиях, с помощью наборного шрифта и радиоволн возбуждало общественные дебаты в далеких городах, вызывало демонстрации и раздоры на всех континентах, непосредственно воздействовало и на то, что происходило на полях сражений.

Эти несколько тысяч журналистов, которые прошли через отель «Каравелла» между 1961 и 1975 годами, составили самое полное и самое объективное свидетельство о вьетнамской войне. Сотни миллионов слов, десятки тысяч кино- и телекадров, как правило, представляли сайгонских правителей отнюдь не в выгодном для них свете.

В ряде других стран Юго-Восточной Азии существовали не менее странные порядки — в Индонезии, например, коррупция была распространена еще больше, чем в Сайгоне. Но никогда и нигде грязное белье не стиралось при столь ярком свете рефлекторов. Соперничество и борьба за власть выносили на поверхность и такие скандалы, которые при иных обстоятельствах тщательно скрываются. Служебные тайны становились всеобщим достоянием. Так возникала взрывчатая смесь, опасности которой южновьетнамские главари не сознавали.

Наркотики или, скорее, сведения о них воздействовали на международную политику сильнее, чем это может показаться, если судить по масштабам их распространения. Дело в том, что именно на скандалах, связанных с контрабандной торговлей одурманивающими ядами, можно было убедительно показать, за кого, собственно, умирают американские солдаты на рисовых полях далекой страны.

К 1967 году взяточничество настолько расшатало сайгонский режим, что контрабандистам, перевозившим наркотики и золото, уже не требовались ни частные самолеты, ни помощь секретной службы. Например, в декабре 1967 года американские таможенные советники на сайгонском аэродроме произвели досмотр четырех чемоданов прелестной племянницы директора местной таможенной службы, на которую южновьетнамские таможенники не осмеливались даже взглянуть с подозрением. В чемоданах элегантной стюардессы оказалось двести килограммов опия.

Находка никого не удивила.

«Коррупция, — жаловался журналистам шеф американских таможенных советников Джордж Робертс, — стала неотъемлемой частью повседневной жизни, „честные“ поступки теперь уже невозможно отличить от „нечестных“. Высшие чиновники сознательно закрывают глаза на контрабанду и сами в ней участвуют, подрывая нелегальным ввозом золота национальную экономику. Но самое страшное зло — это опий и другие наркотики».

После тщетных протестов через посольство возмущенные американские таможенники в конце концов подали жалобу прямо в следственную комиссию сената. Комиссия пришла к однозначному мнению: сайгонское правительство «настолько подвержено коррупции и корыстолюбию, что не может пользоваться уважением своих сограждан».

Телетайпы и телекамеры разнесли эти слова по всему свету. Но сайгонские сановники не обращали на это никакого внимания. Упоенные легкими барышами, приверженцы премьер-министра в торговле опием уже не ограничивались одним Южным Вьетнамом.

«Лоан организовал вывоз опия: он связался с корсиканскими и гоминьдановскими тайными обществами и предложил им за хорошую плату вывозить лаосский опий через Сайгон», — сообщал полковник ЦРУ Люсьен Конейн. Местом перегрузки служил сайгонский порт, находившийся в руках шурина и одновременно близкого советника премьер-министра.

Оппозиция робко протестовала. Депутат, Который в канун выборов выступил с предложением о снятии кандидатуры Ки, был убит неизвестными бандитами. А поскольку и после этого сопротивление Национального собрания против махинаций на выборах не прекратилось, генерал Лоан вышел на балкон здания парламента с двумя до зубов вооруженными солдатами. Под дулами автоматов взбунтовавшиеся представители народа быстро образумились. Ки был на вершине могущества. И вдруг карточный домик рассыпался.

«Операция Тет»

30 января 1968 года, когда вся страна готовилась к празднованию вьетнамского Нового года, праздника Тет, началось стремительное наступление сил Национального фронта освобождения. Каждый из шестидесяти четырех крупных городов Вьетнама превратился в поле сражения. Сотни переодетых в городскую одежду партизан предприняли в Сайгоне необычайно смелую и опасную атаку на президентский дворец. Пала бывшая императорская столица Хюэ.

Статистические данные американских генералов, приведенные во время интервью с журналистами после окончания контрнаступления, выглядели великолепно: если верить им, погибли 1000 американцев, 2100 южновьетнамских солдат и 82 тысячи партизан. Но даже если обойти молчанием способ, каким американцы в своих подсчетах пришли к столь поразительному несоответствию потерь, результаты контрнаступления вряд ли можно было охарактеризовать как победу. Американцам и южновьетнамцам, чтобы избежать неожиданных атак на крупные города, пришлось очистить часть деревень, которые тут же подпали под контроль партизан. Хитроумная и до тонкостей продуманная американская программа всеобщего умиротворения рухнула. И хотя после тяжелых боев морской пехоте удалось вновь овладеть Хюэ, престиж США чувствительно пострадал. Провести такое широкое наступление в момент, когда в стране находилось более полумиллиона американских солдат, означало показать всему миру, что утверждения Джонсона о разгроме неприятеля — лишь попытка выдать желаемое за действительное. Неудивительно, что это способствовало дальнейшему росту антивоенных настроений в США. Американцам пришлось начать постепенный вывод своих войск из Вьетнама.

Еще больший удар, чем Линдону Джонсону, «операция Тет» нанесла вице-маршалу Ки. Весь мир облетела фотография, изображающая, как генерал Лоан собственноручно расстреливает на улице Сайгона пленного со связанными за спиной руками. И всюду она вызвала возмущение. Те, кто читал газеты за утренним кофе, не могли взять в толк, чем провинился маленький человек в клетчатой рубашке, которому пуля, пущенная с близкого расстояния, пробила висок и снесла половину лица. Сам факт, что один из могущественных представителей режима стреляет в беззащитного пленного на улице, да еще перед объективом фотоаппарата, отнюдь не возбуждал симпатии к сайгонским властям.

Но и генерала Лоана не миновала кара. В начале мая автоматная очередь перебила ему артерию, и он на долгие месяцы оказался прикованным к больничной койке. Не прошло и месяца, как Ки получил еще более печальное известие: когда его ближайшие приспешники собрались на командном пункте в Шолоне, неожиданно на горизонте показался американский броневертолет и, приняв их за партизан, забросал ракетами. Так погибли начальник сайгонского порта и ряд приверженцев Ки в армии и полиции.

Будучи в ту пору лишь вице-президентом, Ки не имел возможности раздать освободившиеся высокие должности своим приверженцам. Пришлось молча наблюдать, как это делает его главный соперник — Тхиеу.

Однако с падением влияния вице-маршала борьба за власть не кончилась. Замаячила новая выгодная коммерческая операция. Массовая наркомания проникла в американскую армию.

Заведение «У августовской луны»

Военная база возле Лонгбиня, находившаяся в 35 километрах севернее Сайгона, занимала площадь 165 квадратных километров и напоминала большой окружной город. Почти все 26 000 ее обитателей служили в американской армии или работали на нее. Помимо комфортабельных домов с кондиционерами заморские гости пользовались площадками для игры в гольф и китайскими ресторанами. Развлекаться они могли в трех кабаре и 102 киноклубах. Но самой большой популярностью среди солдат пользовалось заведение «У августовской луны».

Это поэтическое название получил огромный писсуар. Сюда ежедневно являлось пятнадцать сотен американских военных со всего Южного Вьетнама, у которых кончался срок службы. Через облицованное кафелем помещение должен был пройти каждый представитель вооруженных сил, невзирая на звание. Моча солдат и генералов стекала в пронумерованные бутылочки и поступала в лабораторию. От результатов анализа зависело, сядет ли солдат в самолет или задержится в Юго-Восточной Азии еще на несколько месяцев — в армейском наркологическом центре. Ибо армию Соединенных Штатов начали разлагать наркотики.

Небольшие, разбросанные по всей стране части и гарнизоны захлестнула волна наркомании. Перед воротами казарм толпились подростки, предлагая скучающим солдатам билет в «край грез» — одно путешествие стоило пять долларов. Продажей героина подрабатывали торговцы мороженым, танцовщицы, уборщицы, таксисты.

Военная полиция США не имела права вмешиваться. Ее полномочия распространялись только на американцев. Она могла лишь обратить внимание южновьетнамских властей на перекупщиков, но вскоре поняла бессмысленность своих протестов. Буквально каждый третий солдат попробовал морфин, героин или хотя бы гашиш.

Столь утонченный план уничтожения американской армии наверняка разработан Ханоем в сотрудничестве с Пекином! Кто же еще в этом заинтересован? Американская разведывательная служба занялась изучением вопроса и пришла к невероятному выводу: одурманивающие яды распространяет не враг, которому это было бы на руку, а, напротив, союзник, обязанный американцам своей силой, богатством, привилегиями, а возможно, даже и своим существованием. К торговле причастны высшие представители сайгонского режима — министры и генералы. Что они, с ума посходили?

Массовое распространение наркомании в американской армии, поощряемое правительством, которое эта армия призвана была защищать, не могло не вызвать в осведомленных американских кругах сомнения не только в порядочности, но и в здравом рассудке их «друзей».

Сомнения охватили и президента Джонсона.

Таузенд Гупс писал: «Еще в 1967 году война превысила возможности Америки, поскольку умиротворение никогда не становится, да и не может стать следствием военных операций. Без нарушения инфраструктуры Вьетконга и привлечения рядовых вьетнамцев на сторону Сайгона отдельные военные победы теряли всякий смысл.

Военные акции с применением дефолиантов и напалма сводили на нет любую политическую агитацию. Кроме того, правительство в Сайгоне было лишено организаторских способностей, готовности проводить реформы и умения завоевывать симпатии крестьян».

Журналисты из отеля «Каравелла» в весьма невыгодном свете представляли читателям и боевой дух правительственных войск. Протекция и бездарность в южновьетнамской армии преобладали над моралью, боевыми качествами и дисциплиной. Семейственность, взаимные услуги и взятки стали неотъемлемой частью их жизненного стиля. Даже самый способный и смелый солдат не мог надеяться на повышение: согласно предписаниям, оставшимся в наследство от времен французского господства, офицер должен был иметь среднее образование.

Поэтому почти каждый лейтенант — городской житель. Деревня для него — враждебный край, в лес он предпочитает не углубляться. Он хорошо знает, что его будущее решают не заслуги, а связи. Ведь ни один высший офицер не был снят с должности за неспособность, а принадлежность к правящей группировке и дураку может обеспечить генеральские погоны.

Началось недовольство среди солдат. «Зарабатываем меньше, чем мусорщик в Сайгоне. Жене моего месячного жалованья хватает всего на двадцать дней», — жаловался один солдат американскому репортеру.

Если солдат погибал, семья получала его годовое жалованье, но для этого нужно было дать немалую взятку офицерам.

Ясно, что никому в южновьетнамской армии не хотелось умирать. Не боялись погибнуть только бойцы Народного фронта освобождения, готовые на любые жертвы во имя объединения Вьетнама.

Канун конца

Ко времени проведения «операции Тет» участие американцев во вьетнамской войне достигло кульминации. Конгресс не одобрил увеличения численности войск, которого добивался президент Джонсон. И хотя после прихода в Белый дом Ричарда Никсона американцы вторглись в кампучийское пограничье, тем не менее их количество во Вьетнаме стало быстро уменьшаться. В Вашингтоне начали понимать, что выиграть эту войну обычным путем невозможно. Положение могло спасти только применение ядерного оружия, но на это никто не решался. Весь мир с изумлением наблюдал, как одна из самых могущественных в мире армий покидает поле боя. Самоотверженность, с какой воевал противник, не укладывалась в сознании американских военных. Партизаны и северовьетнамские пехотинцы умирали тысячами, но их боевой дух не ослабевал, они погибали, но не отступали ни на пядь, готовые переносить любые лишения ради своего народа. Очевидно, никогда еще так ярко не было видно различия между двумя концепциями жизни.

Через пять лет после окончания вьетнамской войны во время поездки по Индокитаю я случайно оказался в боевых частях, расположенных близ китайской границы.

— Случаются ли браки между мужчинами и женщинами, служащими в вашей дивизии? — поинтересовался я у командира, обутого в резиновые сандалии. Впрочем, ответ его, как мне казалось, я мог угадать заранее: ведь у мужчин и женщин, целые месяцы живущих бок о бок, без увольнительных, просто нет другого выбора.

— Нет, — ответил старый ветеран, практически проведший в армии почти всю жизнь, от боев с японцами до заключительных стычек в окрестностях Сайгона. — Приходя в армию, женщины подписывают декларацию, что не вступят в брак.

— Но ведь возможна любовь и без брачного свидетельства. А что вы сделаете, когда у них родится ребенок?

Мой вопрос поразил командира.

— Такого еще не случалось, — произнес он растерянно. — По крайней мере я о таком никогда не слышал.

— Никогда? — недоверчиво переспросил я.

— Нет, — повторил он, все больше удивляясь моей настойчивости: мысль о том, что молодые мужчины и женщины, служащие в горах и по полгода не получающие увольнительных, могут относиться друг к другу иначе, чем по-товарищески, просто не умещалась в его сознании.

Мурашки пробежали у меня по спине. Я вдруг понял, что вьетнамская война таит в себе неведомые и непонятные для нас глубины. Солдаты с Севера годами находились на Юге, не имея возможности увидеться с семьей. Некоторые так и умерли, не познав того, что многие молодые люди в Европе почитают главным в жизни, своим неотъемлемым правом. Они умирали сотнями и тысячами под постоянными бомбардировками и пулеметным огнем. Перспектива дожить до конца войны казалась нереальной, смерть угрожала ежечасно.

Именно дисциплина и самоотверженность больше всего потрясали американцев. Массовый героизм, пренебрежение к смерти не укладывались в их сознании. Их поражали ответы пленных в пору, когда численность американских войск во Вьетнаме неизменно возрастала:

— Американцев более двухсот миллионов. Что вы будете делать, когда их будет здесь еще больше, с еще большим количеством самолетов, бомб, артиллерии?

— Умрем, — спокойно отвечали пленные, нередко изнуренные и полуголые.

Решимость вьетнамцев взывала к совести Америки еще и потому, что находилась в резком противоречии с положением в сайгонской армии, из которой ежегодно дезертировала треть личного состава.

«Война — не поединок воль. Для Северного Вьетнама это была борьба за существование, для Америки — лишь второстепенное дело, один из множества участков глобальной политики великой державы», — написал в 1969 году Таузенд Гупс, автор книги «Границы интервенции», которую мы часто цитируем именно потому, что, будучи представителем Пентагона, он участвовал в выработке американских стратегических концепций и хорошо знал политику Белого дома. Он объясняет и дилемму, перед которой стояли американцы во Вьетнаме: «Наша стратегия вытекает из мышления богатых, любящих жить в комфорте и боящихся боли. Но понятия „комфорт“, „богатство“ и „власть“ совершенно не соответствуют жизненному опыту и эмоциональному настрою бедных жителей Азии. При определенных условиях различие между смертью и жизнью в страданиях может быть не слишком существенным. А потому слабые побеждают своей готовностью воевать, терпеть и умирать в масштабах, по нашим представлениям, выходящих за пределы человеческих возможностей…»

Непонимание противника толкало Америку на эскалацию войны: это была война на уничтожение, генералы все еще верили, что уж следующий удар непременно сразит противника. Остановило их лишь сознание, что победить они могут, только полностью уничтожив все живое. Однако еще живы были в памяти Гитлер, Хиросима и Нагасаки, и они отказались от геноцида. Это слишком тяжкое бремя, которое не только ложится на поколение отцов, но и оставляет след и на сыновьях, и на внуках.

Американцы никогда, ни в книгах, ни в статьях не уделяли внимания вопросу, почему их южновьетнамские союзники не воюют так же самоотверженно, как противник. Ведь они воспитывались в тех же традициях, выросли в тех же условиях. Почему эти солдаты не хотят умирать на поле боя и дезертируют? Достаточно взглянуть на Сайгон перед самым уходом американцев, и комментарии будут излишни.

Новый премьер-министр Чан Тхиен Кхием, едва заняв свое кресло, тотчас вступил в борьбу с президентом Тхиеу.

Коррупция приняла невообразимые масштабы. Сайгонские политики и раньше устраивали родственников на важные посты, но Кхием своим бесстыдством превзошел всех. Его шурин стал мэром столицы. Дядя его жены «служил отчизне», занимая пост генерального директора полиции. В сайгонском аэропорту, где хозяйничал брат премьер-министра, практически стерлась грань между контрабандистами и таможенниками.

«Начальник аэропорта возглавляет контрабанду наркотиков, — сетовал главный судья американской армии. — Контрабанда золотом и опием стала повседневностью. Согласно рапортам наших советников, вьетнамские таможенники в аэропорту — лишь прислужники контрабандистов… Они не только проводят контрабандистов мимо контрольных пунктов, но и готовы сопровождать их до такси».

Даже грозные признаки того, что вскоре им придется полагаться лишь на собственные силы, не заставили сайгонских правителей взяться за ум. В непонятном ослеплении продолжали они играть в покер на палубе корабля, который начал уже погружаться в пучину.

В момент, когда Соединенные Штаты переживали самый глубокий внутренний раскол со времен войны Севера с Югом, в Сайгоне даже не пытались прикрыть отвратительные стороны своего режима.

Никто не думал о будущем. Каждый пытался на собственный страх и риск урвать побольше, напакостить конкуренту, выбить еще один кирпич из фундамента угрожающе накренившейся постройки. Политиков не объединяли ни чувство общности, ни даже инстинкт самосохранения.

Студенты, буддисты, интеллигенты все явственнее видели нетерпимость такого положения. По Сайгону прокатилась волна демонстраций. Но результат войны зависел в первую очередь от деревни.

Крестьяне в дельте Меконга или на кофейных плантациях вокруг Плейку, возможно, не умели читать, но невольно сравнивали простоту Хо Ши Мина с отвратительным чванством собственных представителей власти. Дядюшка Хо был похож на патриарха и воплощал лучшие традиции Вьетнама: образованность, скромность и трудолюбие. Президент Тхиеу или вице-маршал Ки вызывали у своих земляков разве что чувство стыда. Дядюшка Хо носил простую блузу и сандалии. Вицемаршал Ки позволял себе сменить парадную форму разве что на комбинезон пилота, когда показывал проституткам Сайгон с высоты птичьего полета. Кому отдаст предпочтение крестьянин, можно было легко догадаться.

В январе 1973 года подписание Парижского соглашения положило конец военным действиям, а в марте Вьетнам покинул последний американский солдат. Но покоя все еще не было.

Приближался финал.

Голый король

Неожиданное окончание многолетних боев в Индокитае поразило и видавших виды военных корреспондентов. Мировая история не изобилует примерами столь молниеносного краха.

В 1975 году почти миллионная южновьетнамская армия в три раза превосходила противника, а ее авиация неограниченно владела небом. Перевес был и в танках, и в броневиках, и в количестве орудий. У противника не было вертолетов и военных кораблей. И все же хорошо оснащенный колосс капитулировал перед армией, которой не хватало даже нормальной обуви.

Репортажи, описывающие падение Сайгона, и по прошествии стольких лет — волнующее чтение. В них предпринята попытка дать оценку самой важной, по мнению журналистов, ошибке в истории Америки.

После подписания Парижского соглашения в 1973 году обе стороны во Вьетнаме договорились о мире, но отнюдь не о том, как должен выглядеть этот мир. Огонь, если не считать небольших передышек, не прекратился. Партизаны владели обширной территорией вдоль границы с Кампучией и Лаосом и основной частью Центральной возвышенности, то есть областями, удобными для ведения партизанской войны. Сайгонское правительство контролировало города, долины, побережье и все экономически важные центры страны.

Первым предвестником грядущих боев были сообщения о неожиданной атаке на город Буонметхуот, южнее демилитаризованной зоны. Хотя на поле боя появились танки, казалось, что речь идет о незначительном столкновении. Местный сайгонский военачальник потребовал поддержки авиации, которая разбомбила большую каучуковую плантацию. Ничто не предвещало событий, из-за которых Вьетнам вскоре вновь появится на первых страницах мировой прессы. За две недели до того, как начал рушиться сайгонский режим, американский министр обороны Джеймс Шлесинджер, должно быть основываясь на донесениях разведки, заявил, что в ближайшем году никаких крупных наступательных операций во Вьетнаме не предвидится.

На сцене тишина, полумрак. В смутно вырисовывающихся кулисах неслышно мелькают тени. Драма начнется только в тот момент, когда президент Тхиеу неожиданно издаст приказ об отступлении. Его войска должны были очистить от партизан ряд провинций, расположенных вблизи демилитаризованной зоны и вдоль границ с Лаосом и Кампучией, а также стратегически важную Центральную возвышенность.

Даже офицеры американской разведывательной службы не подозревали, что в голове президента зреет столь рискованное решение. Правда, в военных кругах о такой возможности поговаривали еще в середине 60-х годов, но серьезно к этому никто не относился.

Центральная возвышенность не имеет для Южного Вьетнама важного экономического значения. Такие города, как Плейку, со всех сторон окруженные частями противника, надолго удержать невозможно. Расходы на их оборону чувствительным бременем ложились на пошатнувшуюся южновьетнамскую экономику. Приказ отдать без боя половину страны — малоурожайные земли, населенные преимущественно горными племенами, — и сосредоточить все силы для обороны богатейших, стратегически важных областей, пожалуй, теоретически не был абсурдным. Но был ли он достаточно продуман?

Никто не мог понять, что заставило Тхиеу одновременно с этим перебросить 4000 парашютистов, отборные части его армии, из Хюэ в Сайгон, который и без того кишел военными. Ходили слухи, будто разведка обнаружила четыре северовьетнамские дивизии, двигавшиеся вдоль кампучийской границы или же размещенные в лагерях на территории Кампучии, но точно никто ничего не знал. Скорее всего Тхиеу опасался путча и отозвал лучшие правительственные части для защиты собственной власти. Неожиданное широкое отступление на всех фронтах, осуществлявшееся без предварительных консультаций с командирами дивизий, повергло большинство подданных Тхиеу в шок. Части Северного Вьетнама воспользовались создавшейся ситуацией и перешли в наступление.

Успех этого наступления превзошел все ожидания.

Переброска парашютистов из Хюэ породила в защитниках города неуверенность. Вскоре она сменилась паникой, когда через бывший главный имперский город потянулся поток отозванных из провинций деморализованных частей.

Едва заслышав первый орудийный залп, 1-я дивизия, считавшаяся самым боеспособным соединением южновьетнамской армии, побросала оружие и обратилась в бегство. Солдаты ринулись к побережью и на юг, к Данангу. На месте осталось 90 целехоньких танков и 250 орудий, в запертых складах лежали тысячи тонн боеприпасов. Цвет южновьетнамской армии пустился наутек без малейшей попытки сопротивления. Солдаты бросали оружие и любой ценой пытались спастись от противника, который и не думал их преследовать.

Достигнув берега, беглецы бросались вплавь к сампанам, порой солдаты стреляли в штатских только для того, чтобы занять их место на судне. Но и те, кому удавалось отплыть, не были спасены: в открытом море, без запасов еды и питья, они умирали сотнями.

Еще больший хаос возник в Дананге. Полмиллиона беженцев с Севера вместе с дезертирами 1-й дивизии внесли во второй по величине город Южного Вьетнама смятение и деморализацию. Билеты на самолет в Сайгон, прежде стоившие 10 долларов, продавались теперь за 300. Во всеобщей неразберихе потеряли голову и солдаты 2-й дивизии, оставившие по приказу Тхиеу провинцию Куангнам. Паника перекинулась и в особые подразделения, и в морскую пехоту.

Ровно через десять лет после того, как на песчаные пляжи близ Дананга высадились первые солдаты американской морской пехоты, чтобы спасти от краха сайгонский режим, местный гарнизон присоединился к сотням тысяч беженцев, которые запрудили дорогу на юг. Десятки самых современных самолетов и вертолетов остались на взлетных полосах крупнейшей воздушной базы Индокитая.

Никому не хотелось умирать. Генерал Нго Куан Чун, считавшийся до сих пор одним из лучших южновьетнамских военачальников, за несколько часов добрался до корабля и уже с безопасного расстояния слал приказы несуществующим частям.

Хуже всего для сайгонского режима было то, что его армия отступала без боя, словно утратив всякую волю к сопротивлению. Правительственные части всегда славились слабой дисциплиной: обычно за год дезертировало около двухсот тысяч солдат, четверть всей армии; теперь сбегали целые полки.

В течение двух недель с начала боев Тхиеу потерял шесть самых боеспособных дивизий. Окружные города сдавались без единого выстрела, так что наступление с Севера иногда напоминало триумфальное шествие.

Почти двадцать лет страной правили офицеры. Слепое послушание подавило в них всякую самостоятельность. Пехотные части полагались на авиацию, всегда появлявшуюся в воздухе, когда противник предпринимал атаку, и привыкли избегать ближнего боя. Опыта больших маршевых переходов у них не было. Генералы в непредвиденных ситуациях терялись и вообще не шли ни в какое сравнение с командирами партизанских отрядов. Все это привело к полному развалу на фронте.

Война была проиграна. Даже если бы удалось остановить панику и каким-то чудом собрать бегущих солдат, их уже нечем было вооружить.

Американские военные с презрением наблюдали за крахом сайгонского режима. Неужели более пятидесяти тысяч их сограждан погибли во Вьетнаме ради спасения генералов, бросающих свои части при первом же выстреле? Что приобрели Соединенные Штаты за почти сто миллиардов долларов, потраченных на спасение недееспособной, зараженной коррупцией системы, которую не желали защищать ее собственные солдаты? Конгресс не разрешил направить во Вьетнам военную помощь.

«Какой смысл затягивать войну еще на три года?» — спрашивали сенаторы во время дебатов.

«Поздно уже что-либо предпринимать», — сокрушенно заявил в середине апреля 1975 года президент Джеральд Форд.

Сайгонский режим переживал агонию. Шестнадцать хорошо обученных дивизий, готовых отдать жизнь во имя победы, приблизились к Сайгону. Только когда все уже было потеряно и смерть превратилась в никому не нужный красивый жест, правительственные части вдруг решили оказать сопротивление.

Тхиеу, еще совсем недавно самоуверенный диктатор, перед телевизионными камерами со слезами на глазах обвинял во всем Соединенные Штаты. До последней минуты он надеялся на их помощь. Разве в свое время президент Никсон не послал на Ханой стратегические бомбардировщики «Б-52»? В минуты испытаний самый высокий представитель власти в Южном Вьетнаме проявил себя как ничтожный трус и интриган.

Он прятался от тех, кто приносил дурные вести, не брал трубку, даже когда звонили с передовой. Узнав, что солдаты специализированных подразделений и морской пехоты, которых он послал защищать места, где родился, взбунтовались и бульдозерами сровняли с землей усыпальницу его семьи, он спрятался в подземном бункере и в течение суток ни с кем не разговаривал. В Азии, где культ предков — ключ к гармонии общества, это считалось неслыханным позором, хуже смерти.

А Сайгон между тем агонизировал. Богачи покидали город. Перед американским консульством стояла огромная очередь. Билеты на самолеты всех авиакомпаний были распроданы на несколько недель вперед. Курс доллара стремительно взлетел, поскольку все жили в предчувствии времени, когда южновьетнамские пиастры превратятся в простые бумажки. До города доносился грохот артиллерии, но в фешенебельном клубе «Спортиф» на теннисных кортах резвились богатые торговцы в белых костюмах. Возле плавательного бассейна с прозрачной голубой водой официанты разносили бутылки с охлажденными крепкими напитками. Одни богачи спасались бегством, другие танцевали на палубе тонущего корабля. Бедняки готовили белые, а кое-кто и красные флаги.

Между тем в президентском дворце истекали последние минуты правления Тхиеу. Командующий сайгонским военным округом генерал Нгуен Ван Тоан в сопровождении начальника генерального штаба приземлился на вертолете прямо на крыше дворца. Оба офицера не стали терять драгоценного времени на церемонии.

— Господин президент, война окончена, — сухо произнес генерал Тоан по-французски и в нескольких словах обрисовал стратегическую ситуацию: неприятель приближается со всех сторон, резервов не осталось, полный разгром — лишь вопрос времени.

Несколькими часами позже Тхиеу в последний раз предстал перед телевизионными камерами.

— Соединенные Штаты не выполняют обещаний. Это нечестно и бесчеловечно! Это, наконец, безнравственно! — с рыданиями восклицал он, забыв упомянуть, что, уходя из Вьетнама, американцы оставили сайгонскому режиму 600 истребителей-бомбардировщиков, 900 вертолетов и несколько тысяч танков. Правда, у них не хватало многих деталей: корыстные южновьетнамские генералы успели продать их на лом.

— Я отказываюсь от власти, но не дезертирую! С этой минуты я отдаю себя в распоряжение будущего президента и народа! — с пафосом восклицал он.

Тхиеу пробыл во дворце еще несколько дней, пытаясь отдавать распоряжения, но через пять дней после своего выступления решил все же не «оставаться со своим народом», сел в американский транспортный самолет и с пятнадцатью тоннами багажа отправился на Тайвань.

Сайгон равнодушно принял известие о падении диктатора. Город ожидал грядущее спокойно, даже с каким-то любопытством.

В президентском кресле теперь сидел престарелый Хыонг. В окруженном Сайгоне он бессмысленно держался за тень власти, так поздно свалившейся к нему с неба. Споры по поводу того, кто войдет в правительство, бушевали даже когда «правительству» принадлежало всего несколько улиц; это невольно напоминало интриги в ближайшем окружении Гитлера накануне падения Берлина.

Тем временем американцы проводили эвакуацию. Патриотические силы им не препятствовали, не давая повода к провокациям. Посольство США составило списки вьетнамцев, «находящихся под непосредственной угрозой», среди пятидесяти тысяч внесенных в списки значились имена бывших членов правительства, высших офицеров армии и полиции, офицеров секретных служб. Тысячи богачей с чемоданами осаждали американское посольство, надеясь купить спасение. Вертолеты доставляли в безопасные места вьетнамок, вышедших замуж за американцев. Разыгрывались фантастические сцены: поскольку выехать могли только ближайшие родственники, двадцативосьмилетний американский солдат объявил тридцатилетнюю сестру жены своей дочерью — и с успехом. Поддавшись панике, богачи сулили тысячи долларов солдатам, составлявшим списки эвакуируемых. Кое-кто из американцев, взяв деньги, только посмеялся над обманутыми простаками.

После захвата аэродрома Таншоннят вертолеты осуществляли эвакуацию прямо с территории посольства. По Меконгу в открытое море выходили тысячи сампанов. Летчики сажали семьи в кабины и пытались совершить посадку на американские авианосцы или долететь до Таиланда. На палубах авианосцев скопилось столько самолетов, что пришлось сбрасывать их в море, чтобы освободить место для следующих.

Работники американского посольства жгли документы и переправляли в безопасные места секретное электронное оборудование. Морские пехотинцы с автоматами на изготовку защищали ворота от тысячной толпы. Бывший маршал Ки тоже оказался на палубе авианосца, хотя всего несколько дней назад называл трусом каждого, кто покинет родину.

Сайгонская армия развалилась так быстро, что уличных боев почти не было. Не встретив сопротивления, танки подъехали к президентскому дворцу, где на втором этаже с членами своего правительства заседал последний президент Южного Вьетнама — генерал Зыонг Ван Минь. Только что он отдал по радио приказ сложить оружие. Агентство печати НФОЮВ так описало падение президентского дворца в своем последнем военном коммюнике:

«В 11 часов утра Нгуен Ню Ки, комиссар первого батальона Народно-освободительной армии, отдал своим бойцам приказ проникнуть в президентский дворец. Сопротивление караула было сломлено мгновенно. Первый танк № 879, который вел Буи Дык Май, проломил железные ворота. Когда солдаты Народно-освободительной армии вступили во дворец, президент — генерал Зыонг Ван Минь — и другие руководящие деятели марионеточной администрации ждали их, сидя на поставленных в два ряда стульях. Зыонг Ван Минь встал и произнес: „Революция пришла. Вы пришли“.

Это было в 11 часов 5 минут утра 30 апреля 1975 года. Так пришел конец марионеточному правлению в Южном Вьетнаме и одновременно конец американской агрессии».

Падение Сайгона сразу отразилось и на международной торговле наркотиками. Но еще больше сказались на ней политические перемены в Лаосе. Ведь прежде в Южном Вьетнаме одурманивающими ядами только торговали. В Стране миллиона слонов наркотики составляли фундамент национальной экономики. Здесь они определяли и сам ход войны.

VI. Война в Лаосе: гибель народности мео