— Разве мы не Русь? — выпятил костлявую грудь Охрим.
— Вы сонмище кровоядцев! — презрительно глянул дьяк.
— Врешь! Мы — казацкая республикия! Историкам древним известны сии правления народные. На Руси до нас была токмо одна подобная земля — Новеград. Мы существуем сто пятьдесят с лишним лет памятно. Со времени великого князя Ивана. Даже раньше! Вызревали республикии и на Дону, и в Запорожье. Но они не состоялись. Остановились на уровне вольницы. Да и Московия давит на Дон. Польша печатно владеет Запорожьем. А Яик покамест сам по себе. У нас выборная власть. Свое государство, войско, торговля, ремесла. Мы сами отвоевали для себя свободу и землю. У Московии мы не взяли и пяди. На что же зарятся бояре и царь?
— Вы русичи, христиане. Все, что вы завоевали, принадлежит Руси!
— Руси, но не Московии! — тряхнул раскаленными кузнечными клещами Кузьма.
— Без великого единства Русь сгинет. Вспомните татарское нашествие, смуту, — истекал кровью Грибов. — Вы сами по себе! Но Русь окружила вас. Полстолетия почти минуло со времен Ермака. Уже поседели те, кто родился в русской Сибири. А вы все еще сами по себе. Но через пять-десять лет полки стрельцов сядут в устье Яика с пушками. У полковника Прохора Соломина в Астрахани готовы к походу на вас тридцать кораблей. Мы скоро возьмем вас за горло. Лучше сдайте Москве утайную казну. И соединитесь с нами добровольно. Обещаю вам великие прощения и милости.
— Нас потребно прощать? — удивился Меркульев.
— Ваши казаки грабили Московию при смуте.
— Наши казаки спасли Русь и Московию от поляков. Я и Хорунжий воевали у Пожарского! Не потребно нам прощение. А за тех, кто воровал, мы не в ответе. Нам неизвестны имена разбойников. Да и сколь годов минуло! Они уж, поди, все померли иль в набегах.
— Вы укрываете утеклецов.
— Укрываем. Но токмо казаков. А утеклецы, подобные Ваське Гулевому, нам не нужны. Можем выдать его хоть султану турецкому! Никто не возьмет этого пьяницу и вора. Настоящие казаки на Яике — крепкие, домовитые! Люди честные!
— Где это вы, люди честные, взяли двенадцать бочек золота? А кувшин золотой с кольцами и драгоценными камнями?
— Накопили за века.
— Награбили, наворовали!
— Нет, Грибов. Нам одна рыба дает в год полбочки золота!
— И рыба вам не принадлежит!
— Ты обнаглел, дьяк. Оказывается, и рыба в море — добро Москвы!
— Повторяю: сдайте золото в царскую казну, соединяйтесь с нами.
— К Московии мы можем прильнуть и без твоего рыла. Присоединимся, ежли царь даст нам уважительную грамоту...
— Какую грамоту, скоты? — с бульканьем и сипом в горле вопросил подвешенный на крюк.
Меркульев ударил Грибова пинком в междуножье. Дьяк обмер, дернулся и почернел. Крюк вонзился ему под ребро еще глубже. Василь Скворцов плеснул вражине водой из лоханки в лицо. Платон открыл очумелые глаза, но понимал происходящее плохо. Атаман объяснил, будто бы ему:
— Ежли царь даст грамоту, что все неизменно останется на Яике... Грамотой одарит с печатью, что податей не будут брать с казаков во веки веков, тогдась присоединимся. Но казну свою утайную никогда не отдадим. А за царскую грамоту обяжемся Русь защищать от хайсацкой орды.
— Русь от орды и кызылбашей мы и без царской грамотки заслоняем. Ходим на султана войной без повеления Московии, — заметил недовольно Хорунжий.
— Не можно с Московией соединяться! — вскипел на атамана Охрим. — Мы загубим последнюю на Руси республикию!
Меркульев резко повернулся к толмачу, взял его легонько за грудки:
— Заткнись, лысый сморчок! И катись к вонючему хорьку со своей республикией. Нам потребно дать народу перемогу, постоянство, хлеб, мясо, вольготность и богатство. Каким словом это все будет называться — меня не чешет! Ежли будешь нам мешать, мы разобьем вдребезги твою двудвенадцатиязычную башку. Собакин уже пробовал в твоей республикии сделать всех равными. Все делили поровну. И сколько детей умерло с голоду?
— Прав атаман! Твоя республикия хороша на один день и токмо для голутвы, нищих и лентяев, — поддержал Меркульева кузнец. — А богатство созидается трудом.
— Потому на тебя покручники семь потов проливают, — въедливо вставил Охрим.
— Я сам всю жизнь горю у горна. И то, что заработал горбом, не отдам никому! — помрачнел кузнец. — Я вилы, косы, серпы и сабли делаю. А ты вот треплешься на сорока языках заморских, а пользы не принес и на полтину земле казачьей. Ты и есть трутень!
— Дозорщик-то сдохнет скоро, — оторвал от спора есаулов Тимофей Смеющев.
Охрим продолжал ворчать. Он подходил то к одному, то к другому, искал сочувствия.
— Зачем нам, други, уважительная грамота? Сие позорно и опасно. Гибелью обернется, если даже останется сначала все неизменным. Цари постепенно уничтожат наше выборное управление. Нам надобно гордиться! Единственная на Руси республикия!
Но толмача никто не слушал. Да и что говорить о будущем...
— Отстань! — отпихнул Хорунжий Охрима. Меркульев взял у Кузьмы раскаленные клещи, прожег левый бок у дозорщика. Начал выламывать ему ребра.
— А смрад через подпол не попадает в избу? — спросил кузнец.
— Нет, тяга всегда в одну сторону, к реке.
Умирающий на крюке дьяк рыкнул, застонал булькающе.
— Признавайся, кто у тя сообщник? — снова начал допрос Меркульев.
— Нет сообщника! Нет же, господи!
— С кем передавал доносы в Астрахань?
— Единожды сестра Зоида увезла. Вдругорядь — Василь Гулевой. Но они не ведали о спрятанной в посылке сказке... Я передавал с ними для родичей комки клея целебного из ульев пчелиных. А в слепки прятал писульки.
— Почему не подошел к Соломону? Он послан был дьяком Тулуповым к тебе.
— Прознал, что ты его пытал на дыбе в этом подземелий.
— От кого прознал?
— Подслушал случайно. Уснул под лодкой на берегу реки. А туда пришла твоя дочка Олеська с Ермошкой. Ах, будь он проклят этот Ермошка! Из-за него я попал на крюк!
— Ошибаешься, Платон. Мы бы тебя скрутили и без Ермошки.
— Врешь, Меркульев. Твоя взяла, но влип я глупо, на Магнит-горе.
— Нет, не случайно ты поддет на крюк, Грибов. Не Ермошка тебя изобличил. У нас свой дозорщик в Московии. Вот он-то и сообщил нам о тебе!
— Не поверю.
— Зазря не поверишь.
— Назови своего соглядатая, Меркульев. Мне ж помирать. Не опасен я для него. Любопытно узнать перед смертью о таком дьявольском ухищрении... Назови, Христа ради...
— Могу и назвать: Сенька Князев — наш человек в Московии.
— Казначей и хранитель библиотеки у князя Голицына?
— Он самый!
— Господи!
— Сенька — мой родной внук! — оживился хвастливо Охрим.
— Вот теперь ты меня убил, Меркульев! — сник Платон Грибов.
— А твоя сестра Зоида сбежала из ямы, — сказал будто бы между прочим атаман.
— Она шустрая.
— Но у нее переломаны обе ноги. Кто ж ее спас? Наверное, у тебя все-таки есть сообщник.
— Если бы сообщник был, я бы его не выдал. Но не было у меня помогателя, Меркульев. А Зоиду спас ее сын Егорка.
— Егорку пристрелили, как собаку, еще на Магнит-горе.
— Тогда шинкарь. Она с ним сожительница.
Меркульев и Хорунжий переглянулись. У ямы нашли застежку с кафтана шинкаря. Придется вздернуть Соломона на дыбу. Однако сие не к спеху. Можно несколько дней понаблюдать за шинком. И Фарида не продаст казацкий Яик. Надо с ней поговорить. Пока что главное — дозорщик. Что можно из него еще вытянуть?
Атаман подал Телегину условный знак. Богудай снял Грибова с железного крюка. Илья высвободил ему от веревок руки, усадил на землю, прислонив спиной к бочке. Но дьяк и пошевельнуться не мог.
— Уж не помиловать ли ты его собрался, атаман? — спросил Охрим.
Василь Скворцов бросил в костер поленья.
«Вот он где страшный суд!» — подумал Тимофей Смеющев.
— Сдохнет скоро он, брюхо-то пропорото! — успокоил Охрима Хорунжий.
— Наша знахарка вылечит. Можем помиловать мы тебя, Грибов. Вернем к жизни. Напиши-ка донос дьяку Артамонову, что нет у нас никакой утайной казны. Мол, произошла оплошка, — подавал атаман дозорщику ковш с водой.
— Нет, Меркульев. Не обманешь ты меня. И не толкнешь на предательство. Ничего не стану я писать. Да и выкрутили вы мне руки. Вишь, даже ковш не могу взять. А все горит внутри. Сломили вы мне и позвоночник. Не к жизни меня готовите. Вот вам, выкусите! Кукиш!
— Царапни маленькую писульку, — начал уговаривать Грибова и Матвей Москвин.
— Не старайтесь, есаулы. Умру я честной смертью. Не токмо вы умеете умирать храбро.
— Свинец горячий в ухо залью, — заугрожал Телегин.
— Глаза вырви, свинец в уши залей, а я умру за Московию! Казак для меня — враг!
— Чем тебе насолили казаки?
— Вы ж побили всех моих родных, дом разграбили и сожгли при смуте.
— За смуту не мы в ответе, сколько можно повторять?
— Все равно ненавижу вас. Ненавижу тебя, Меркульев! Тебя, Хорунжий. Тебя, Илья Коровин! Тебя, Богудай Телегин! Тебя, проклятый республикиец Охрим!
— Тобой двигала ненависть?
— Да.
— Какую ожидал награду от царя?
— Дворянство.
— Мы выделим тебе в поместье больше — реку Яик! Поплывешь в куле до самого моря. И поклонишься к утру царю осетру!
— Вы даже причаститься перед смертью не даете. Душегубы!
— У нас нет батюшки-попа. Расстрига — не священник. Да и тебя нет! Ты вырвал цепь и сбежал! Тебя ищут по всему Яику!
— Будьте вы трижды прокляты!
Меркульев ухватил Грибова за волосы и бросил в костер лицом. Дьяк сыскного приказа нелепо извивался и горел. Но у него не было сил, чтобы перевернуться, выкатиться из огня.
— Воняет, — выдернул за ноги мертвого дозорщика из огня Охрим.
— Умер он отважно, по-казачьи! — пожал плечами Меркульев.
Кузьма вытащил из-за бочки куль. Дьяка сыскного приказа запихали в мешок, бросили туда пару камней, завязали и потащили по широкому подземному ходу реке.
— Земля тебе пухом, вода колыбелью! — усмехнулся Хорунжий.