— Таиться не стану, то было мое дело.
— Так… Расскажи, как же ты устроил сие дело?
Поляк Ветринский рассказал графу все то, чему его учил сыщик Мишка Жгут.
Надо заметить, что полиция недолюбливала сурового и необщительного князя Платона Алексеевича Полянского.
Особенно же недоволен был князем начальник полиции того времени.
Обер-полицеймейстер несколько раз приезжал с визитом к князю Полянскому и ни разу не был принят.
И, желая, как говорится, «насолить» князю, полиция научила, чтобы поляк Ветринский, давая показание графу Румянцеву-Задунайскому, старался в исчезновении гвардейского офицера Сергея Серебрякова обвинить старого князя Полянского.
Проходимцу Ветринскому это было все равно, и вот он показал на князя Полянского как на виновника. По его словам выходило, что офицер Серебряков наверное посажен куда-нибудь князем Полянским.
— Ну, это ты, поляк, брось! Не моги про то говорить, чего сам не знаешь, — крикнул на Ветринского граф Петр Александрович.
— Простите, ясновельможный граф, я говорю то, что знаю, — с низким поклоном промолвил Ветринский.
— А что ты знаешь, что?
— Пан офицер отправился в дом князя на свидание с его коханной княжной.
— Ну, и что же?
— И больше пан офицер ко мне не возвращался на постоялый двор.
— А разве офицер Серебряков не мог попасть в другое какое место, а не в княжеский дом? — сердито возразил поляку Ветринскому граф Петр Александрович.
— Зачем, ваша ясновельможность, пойдет пан офицер в другое место, когда он пошел в княжеский дом на свидание?
— Молчать!.. Довольно!.. Уведите его, — приказал граф Румянцев-Задунайский полицейскому комиссару, показывая на пройдоху Ветринского.
— Куда меня увести, ясновельможный пан? Неужели в острог?
— А то куда же? Там твое настоящее место…
— Помилуйте, ваше ясновельможность, за что же?
— Уведите же его, — голосом не допускающим возражения, проговорил граф Петр Александрович комиссару.
Ветринский был уведен.
Граф Румянцев-Задунайский, недовольный тем, что впутал себя в историю об исчезновении Серебрякова, стал придумывать, как бы ему прикончить это дело и выгородить князя Платона Алексеевича Полянского, которого он и после размолвки считал за своего приятеля.
«Как ни как, а надо вступиться за старого приятеля и не доводить его до ответственности. Спесив, упрям князь Платон, не в меру горяч бывает, а все же в обиду его не дам и зажму рты тем, кто князя Платона обвиняет в том, что будто он упрятал Серебрякова. Может это и правда… я сам уверен, что князь Платон где-нибудь в неволе держит Серебрякова… Даже может его давно и в живых нет… А все же дело это надо прекратить и князя выгородить… Поляка пускай недели две-три в остроге подержат, покуда молва утихнет, а там прикажу его выпустить… Дня через два-три в Питер поеду с донесением государыне… А к князю Платону я больше не поеду, обидел он меня. Бог ему судья… Я за него, а он думает, что я иду против… А не хочется мне ехать в Питер, не узнав и не решив дело… Да нет, поеду… Мне страшно все это надоело, — так думал граф Румянцев-Задунайский и стал готовиться к отъезду в Петербург.
В Москве он ничего особенного не узнал про офицера Серебрякова, хоть за этим и приехал нарочно, исполняя волю государыни.
Ярославская вотчина князя Полянского находилась невдалеке от города Ярославля и расположена была на очень живописном крутом берегу царственной реки Волги. Вотчина большая, состоящая из села Спасского и двух небольших деревень.
Близ села, в начале густого, векового леса, идущего на несколько десятков верст, находился княжеский дом с усадьбой; как дом, так и другие жилые строения были деревянные, дубовые. Княжеский дом в усадьбе был очень поместительный, в два жилья, построенный по-старинному, т. е. в виде терема, с красивой резьбой и маленькими окнами; обстановка в доме была тоже старинная; печи из росписных изразцов, полы дубовые, штучные, стены тоже дубовые, строганные; скамьи, стулья, столы — все было резное из дубового дерева. К княжескому дому примыкал огромный фруктовый сад.
В летнюю пору в нем был большой урожай ягод; яблок и груш тоже росло много. Дом и сад обнесены были высоким забором.
Дубовые ворота усадьбы всегда находились на заперти.
Вотчиной княжеской управлял приказчик княжеских дворовых Егор Иванов, по прозванию Ястреб.
Князь Платон Алексеевич доверял ему безусловно.
В эту вотчину отправил князь свою дочь княжну Наташу в сопровождении сестры-княжны Ирины Алексеевны, под наблюдением в дороге камердинера Григория Наумовича, который и привез княжен в ярославскую вотчину благополучно.
Приказчик Егор Ястреб был немало удивлен неожиданным приездом в усадьбу княжен Наташи и Ирины Алексеевны. К их приезду не было ничего приготовлено, горницы стояли не топленые, не убранные. Приезд княжен произвел большой переполох и во всей усадьбе князя Полянского.
Сам старик-приказчик и дворовые слуги просто сбились с ног, убирая и приводя пустые горницы в порядок.
— Ах, ваше сиятельство, как же это вы так вдруг изволили нагрянуть, не уведомив меня, — запыхавшимся голосом проговорил Егор Ястреб, обращаясь к княжне Ирине Алексеевне.
— Так вот, собрались и приехали, — резко ответила ему княжна; она недолюбливала приказчика ярославской вотчины и, вопреки своему брату, не доверяла ему.
— Смею доложить вашему сиятельству, горницы не прибраны, не топлены.
— Прикажи прибрать и натопить.
— Будет исполнено, ваше сиятельство, только смею доложить, на это надо время.
— А ты поторопись, не оставаться же нам на дворе?
— Как можно, помилуйте! Смею просить, ваше сиятельство, пока будут прибирать и топить горницы, зайти часа на два ко мне в домик, — с низким поклоном проговорил старик-приказчик.
— И придется зайти, не оставаться же нам на дворе. Не правда ли, Натали? — обратилась княжна Ирина Алексеевна к своей племяннице, которая печальная, убитая горем, стояла с теткой, понуря свою красивую головку.
Как за последнее время переменилась княжна Наташа; ее едва можно было узнать: страшно похудела и побледнела.
Суровость отца, разлука, может быть, навсегда с милым сердцу человеком тяжело отозвались на княжне, к тому же дальняя утомительная дорога, ночи без сна с тяжелыми думами.
Княжна приехала в ярославскую усадьбу больной, усталой, она едва держалась на ногах, и рада была хоть какому-нибудь пристанищу.
— Мне все равно, я так устала, — слабым голосом ответила своей тетке княжна Наташа.
— Бедняжечка моя. Ну, веди нас, Егор, в свою горницу.
— Пожалуйте, ваше сиятельство, пожалуйте.
На крыльце домика приказчика с низкими поклонами встретили княжен старушка Пелагея Степановна и красавица Таня.
— Как здесь хорошо, уютно, — проговорила княжна Наташа, осматривая жилище Егора Ястреба.
И на самом деле в его домике, состоящем всего из трех небольших горниц, была необычайная чистота и порядок: везде видны были хорошие хозяйские руки. Старушка, жена приказчика, и приемыш Таня, как видно, не сидели сложа руки и наблюдали за своим жилищем.
— Неужели тебе понравилось?
— Да, понравилось, здесь так чисто. Вы не знаете, тетя, на долго мы сюда приехали?
— Это, Натали, зависит от твоего отца; сколько ему захочется или вздумается продержать нас в этой глуши — я не знаю, — со вздохом ответила своей племяннице княжна Ирина Алексеевна, — добровольно последовавшая за ней в изгнание.
— Знаете ли, тетя, я желала бы остаться в этой глуши навсегда, на всю жизнь.
— Что ты говоришь, Натали?
— Правду говорю, милая тетя. О, я была бы так благодарна папе, если бы он дозволил мне здесь остаться.
— И ты это говоришь серьезно? — с удивлением спросила старая княжна.
— Совершенно серьезно.
— Что за дикая фантазия жить здесь, в этом лесу… В этой глуши…
— Ах, тетя, в лесу лучше, чем с людьми.
— Ты отшельницей хочешь быть?
— Это только мне и осталось. — Княжна Наташа заплакала.
— Опять слезы?.. Полно, Натали, полно, милая. Сознаюсь, положение твое ужасно… Но что же делать? Слезами не поможешь, только больше себя расстроишь… Надо ждать время, не все же твой отец будет таким суровым. Может, и он смягчится… соскучится по тебе… Ведь он тебя любит, Натали, заботится о твоем счастьи. Полно же, не плачь. Что подумает жена приказчика и другие люди, если увидят тебя с заплаканными глазами.
— Тетя, милая, скажите мне что-нибудь о Сергее Дмитриевиче, — целуя руку у тетки, промолвила княжна Наташа.
— Что я скажу тебе, я ничего не знаю.
— Стало быть вам не известно, что задумал сделать папа, как поступить.
— С кем, Натали, с тобой?
— С Сергеем Дмитриевичем? Я так за него опасаюсь. Вы знаете, папа в своем гневе бывает ужасен.
— Бояться, Натали, тебе нечего. Гнев у твоего отца пройдет и он отпустит Серебрякова.
— Ох, милая тетя, едва ли?
— Что же твой отец станет с ним делать?
— Не знаю, что… только не думаю, чтобы папа кончил миролюбиво с Сергеем Дмитриевичем.
— Кто тебе о том говорит? Никакого миролюбия между ними быть не может!.. Но также я уверена, что твой отец не станет возиться с Серебряковым. Советую, Натали, лучше подумай о себе.
— Что мне думать о себе… Жизнь моя разбита, искалечена… Не живу я теперь…
— Как не живешь?
— Да, да, тетя, не живу!.. Что за жизнь, когда сердце разбито? У меня теперь одна дорога осталась…
— Куда же?
— В монастырь.
— В твои-то годы!..
— У меня другого пути нет.
Полно, Натали… Не все же будет преследовать тебя суровая судьба! Ты молода. У тебя целая жизнь впереди. Будут и счастье, и радости.
— Не утешайте меня, милая тетя, не видать мне ни счастья, ни радости. Всего этого я лишена, — с глазами полными слез проговорила княжна Наташа.
Разговор ее с теткой был прерван приходом Егора Ястреба.
— Ну, что, Егор, готово? — спросила у вошедшего приказчика княжна Ирина Алексеевна.