Тут разговор молодых девушек был прерван приходом княжны Ирины Алексеевны; судя по веселому лицу старой княжны, нетрудно было догадаться, что она чем-то обрадована.
— Наташа, скажи слава Богу!
— Что такое, тетя?
— Конец нашему изгнанию.
— Как?
— Твой отец, а мой брат сейчас нарочного из Москвы прислал, чтобы, не мешкая, скорее в дорогу собирались.
— Нам надо ехать? Куда же, в Москву? — с волнением спросила княжна Наташа у своей тетки.
— Ну, разумеется!.. Наташа, никак ты не рада? — посматривая на племянницу, с удивлением воскликнула княжна Ирина Алексеевна.
— Чему, тетя, мне радоваться!
— А тому, что мы будем жить опять с людьми и не в этой трущобе, а в большом городе.
— Я уже, кажется, вам сказала, что здесь я чувствую себя гораздо лучше, чем в Москве.
— Наташа, ты какая-то непонятная, какая-то возвышенная, право…
— Здесь, тетя, я как-то свыклась… Еще мне не хочется расставаться с Таней, она такая милая, я так к ней привыкла…
— Я думаю, Танюша ничего не будет иметь против, если ты, Наташа, возьмешь ее с собою в Москву погостить… ведь так, моя милая? — спросила у молодой девушки княжна Ирина Алексеевна.
— Если меня отпустит матушка, то я с радостью. Мне больно хочется побывать в Москве, ведь я там ни разу не бывала, — ответила Таня княжне.
— Вот хорошо было бы, Таня… Поедем, милая, я сама попрошу тебя у Пелагеи Степановны, она такая добрая, отпустит, — сказала княжна Наташа.
— А если матушка отпустит, то я готова хоть сейчас с вами, княжна, ехать, куда хотите.
— Ступай, собирайся, Таня, я вместе с тобой пойду просить тебя у Пелагеи Степановны.
Княжна Наташа и Таня направились к домику жены приказчика Егора Ястреба.
Когда княжна Наташа стала просить Пелагею Степановну, чтобы она отпустила в Москву погостить Таню, услыхала от старушки такой ответ:
— Да я и сама с вами в Москву поеду; его сиятельство, князь Платон Алексеевич, наказ изволил дать к мужу мне с Танюшей ехать в казанскую вотчину… А я, княжна, удумала через Москву ехать. Хоть и сделаем мы большой крюк, да в Москве-то мне хочется побывать. В Кремль сходить, чудотворцам московским поклониться.
— Вот хорошо-то!.. Нам будет всем ехать весело! — радостно проговорила княжна Наташа.
Исполняя приказ князя Платона Алексеевича, стали быстро собираться в дорогу. И дня два спустя, после получения княжеского приказа, из ярославской усадьбы выехали княжны Наталья Платоновна и Ирина Алексеевна; с ними в одной карете ехали жена приказчика Егора Ястреба Пелагея Степановна и сиротинка Таня.
Позади их кареты ехали также подводы с дворовыми людьми и с имуществом.
Ехали под бдительным присмотром старого княжеского камердинера Григория Наумовича.
Старик был тоже рад, что пришлось ему недолго побыть в ярославской усадьбе, в этой «медвежьей берлоге»; не по нраву была Григорию Наумовичу ярославская вотчина, не знал он, как оттуда выбраться.
Старый и преданный слуга князя Полянского скучал по своем господине и очень обрадовался, когда получил приказ «собираться поспешно в Москву и везти бережно княжен».
XXXVIII
В роскошной усадьбе графа Аполлона Ивановича шли спешные приготовления к свадьбе; граф, несмотря на свою скупость, не жалел денег на отделку заново своего огромного загородного дома, похожего на дворец.
В графском саду стоял одноэтажный каменный флигель, состоявший из нескольких комнат; в этих комнатах вели уединенную жизнь бывшие фаворитки графа Баратынского, набранные из дворовых девушек, некоторые из этих несчастных жертв барской прихоти имели малолетних детей.
Баратынский содержал этих злополучных матерей и их детей очень скупо, как говорится «впроголодь», и немногим отличал он своих фавориток от прочих дворовых женщин и девушек: на них тоже лежали обязанности убирать в графском дому, шить на графа белье и т. д.; за неаккуратное исполнение граф нисколько не стеснялся наказывать их из своих рук нагайкой.
Задумав жениться на княжне, граф Баратынский волей-неволей принужден был распустить свой гарем, т. е. оторванных от семей крестьянских девушек водворить в недра родительского дома, и вот отцы и матери со слезами встречали своих опозоренных дочерей, проклиная в душе графа Баратынского, дочернина погубителя.
Очистив флигель в саду, граф переместил туда дворовых, садовников, кучеров, конюхов и охотников.
Из всех своих многочисленных фавориток граф Аполлон Баратынский был ближе других привязан к черноокой красавице Дуне, дочери зажиточного крестьянина, крепостного графа; Дуня всегда находилась при графе и попала на барский двор уже вдовою; отец рано ее выдал за московского лавочника, тоже крепостного графа Баратынского.
С мужем Дуня прожила не более года и овдовела: ее муж простудился и умер.
Молодая женщина, похоронив своего горячо любимого мужа, покинула Москву и поселилась у своего отца, в родном селе Ивановском.
Село это принадлежало графу и находилось близ его усадьбы.
Граф Аполлон Иванович как-то увидал красавицу вдову; молодость и свежесть Дуни произвели впечатление на сладострастного графа, Дуня ему понравилась, и этого было вполне достаточно, чтобы ей очутиться, разумеется против своего желания, в графском доме.
Несмотря на свои молодые годы, Дуня обладала умом, смелостью и даже хитростью, присущей многим женщинам.
Она сумела увлечь графа Баратынского, заставила его в себя влюбиться и мало-помалу стала забирать Аполлона Ивановича в свои руки.
Дуня одна только из всех крепостных и дворовых нисколько не боялась графа и обходилась с ним «по-свойски», т. е. говорила с графом как будто с равным себе человеком.
Прежде это обращение сердило графа, и он требовал, чтобы Дуня относилась к нему с должным почтением.
Дуня на это отвечала ему смехом.
Граф угрожал ей наказанием.
— Что же, наказывай, пожалуй… только в ту пору поминай меня как звали, — смело на угрозу отвечает Дуня разгневанному графу Баратынскому.
— Как это так? — не понимая, спрашивает у Дуни граф.
— Да так, возьму и убегу от тебя, старого… ищи тогда себе другую Дуняху на утеху.
— Я тебя прикажу изловить…
— Кому прикажешь, тем меня не изловить.
— А если изловят и ко мне представят, тогда тебя ведь плети ждут.
— Прежде чем ты, ваше сиятельство, отдашь приказ стегать меня плетьми, я тебе все глаза выцарапаю.
— Как ты смеешь? Умолкни, не то быть тебе драной! — кричал гневно граф Аполлон Иванович на свою любимицу.
— Ну, что ты кричишь, ваше сиятельство? Жила у тебя порвется… Долго ли до греха, — нисколько не сробев, насмешливо отвечает разгневанному графу красавица Дуня.
— Я… я убью тебя!
— Что же, убить — убьешь, а пригожее ведь не найдешь…
Такие сцены часто происходили между графом Баратынским и его любимой фавориткой.
Граф выходил из себя, кричал, ругался. Дуня на это отвечала одними насмешками.
Когда надо, Дуня умела скоро сменять свой насмешливый тон на нежный, вкрадчивый. Начинала ласкаться к графу.
Разумеется, ласка красавицы смягчала его гнев, и тогда победа была на стороне Дуни.
Граф Аполлон Иванович, задумав жениться на княжне Полянской, волей-неволей должен был убрать из своего дома черноокую красавицу Дуню; сделать это ему было не совсем легко; потому Дуня была, как говорится, баба с характером.
Остальных своих «местес» граф приказал водворить к их отцам и матерям, наградив каждую по два рубля.
А от Дуни двумя рублями не отделаешься. Для нее граф приказал поставить на краю своего села отдельный небольшой домик, чистенький, красивый.
Граф Баратынский имел намерение, женившись на княжне, не прерывать сношений с черноокой Дуней и заглядывать к ней в домик, секретом от молодой жены; так он нравственно был испорчен. Никто не знал, для какой надобности граф приказал на краю села выстроить домик как игрушечку.
Когда домик был готов и обставлен, граф Аполлон Иванович решился переговорить с Дуней.
— Тебе известно, Дуня, что я женюсь, — почти робко произнес граф Баратынский.
— Как же, знаю, слышали… тебе, ваше сиятельство, не привыкать заедать чужой век, девичий; мало тебе, видно, нашего бабьего сословия, стал до княжен добираться, — с грубым упреком промолвила красавица.
— Тебе, Дуняха, обижаться на меня нечего, я домик приказал для тебя построить…
— Благодарим покорно, ваше сиятельство… Только напрасно ты это сделал…
— Как так?
— Да так… Ты женишься на княжне — и я за какого-нибудь плюгавого мужичонка выйду замуж…
— Да ты с ума сошла…
— На зло тебе выйду, ваше сиятельство.
— Не моги этого и думать!
— А почему?
— Потому, я к тебе привык… и женившись, я не забуду тебя… буду приходить…
— Благодарим покорно, ваше сиятельство, — насмешливым голосом проговорила черноокая Дуня и также насмешливо поклонилась графу Баратынскому.
— Разве ты недовольна тем, что я приказал для тебя построить домик?
— Как недовольна?.. Премного довольна; только я к батюшке с матушкой пойду жить и стану их просить, чтобы они меня хоть за кого-нибудь выдали замуж…
— Ты это, Дуняха, оставь… Я не позволь выходить тебе замуж…
— Ну так я возьму и убегу куда-нибудь.
— Тебя поймают и воротят.
— Вот что, ваше сиятельство, если я пришлась тебе по нраву, отпусти ты меня на волю, в ту пору я по гроб буду твоей, — несколько подумав и как будто что сообразив, промолвила красавица, вызывающим взглядом посмотрев на графа.
— Ишь, что придумала, с тобой и сейчас сладу нет. Отпусти тебя на волю, в ту пору тебя и калачом не заманишь…
— Не отпустишь, ваше сиятельство, пеняй уж на себя… Не видать тебе Дуняхи.
— Ну, этим ты меня не напугаешь; убежишь, прикажу поймать…
— Ин ладно, ваше сиятельство, будешь меня помнить! — погрозила графу Баратынскому его любимица.
На эту угрозу граф не обратил никакого внимания.
Скоро Дуня поселилась на новом месте.