Иные объявления включали ролики для людей только по просьбе — некоторые рекламодатели либо не могли уследить, показывают ли они рекламу ссыльным, либо им всё равно было.
— Мы такими рекламами сигналим. Музыки слушаем. Темноту светим. Ветер ловим. Всем плевать, реклам же показан.
— Но вы же не используете их для выбора товаров и услуг?
— Нам, Сырым, не продают. Почти. Торга нет — мы мертвы, почти нет — почти мертвы. Глянь, — он указал чуть повыше баржи.
Фаэтон до сих пор не привык к своим посредственным глазам. Он прищурился, но изображение не увеличилось. Всё же над шатрами баржи он разглядел рой стремительных золотистых мушек, но рассмотреть подробно не смог.
— Не разберу, что там.
Ошенкьё примостился на широком корне золотовытягивающего куста и то прикрывал уши, то прикладывал к ним ладони чашечкой, отмечая изменения звуков. С рассеянным видом он произнёс:
— Там баржа. Вульпин Йронджо Первой на тамой барже заправляет, мысли продаёт. Даёт работы, порой. Он по тёмным проволкам петляет, в Надмозг выходит, к отщепенцам с чёрных рынков.
Надмозгом Ошенкьё, видимо, называл Ментальность.
Фаэтон встрепенулся. Работы? Похоже, в остракизме Наставников достаточно прорех, и эти люди могли жить. Тут Фаэтон печально улыбнулся собственным мыслям. "Эти люди"…? Он до сих пор отличал себя от прочих изгоев?
— Нет, баржу я вижу. Но что за миниатюрные роботы роятся над ней?
— Констебли. Крошко-тушки. От такие.
Ошенкьё показал на фаланге пальца.
— Много?
— Зиллиард. Всё жужжат, смотрят — хорошо. Без них бы себя насмерть задубинили.
— Неужели? Мы что, кровожадные?
Ошенкьё размашисто пожал плечом.
— Мы психи никчёмные, терять неча.
— Тогда зачем столько полиции?
Ошенкьё прищурился:
— Мы права имеем. Не воруй, не губи, сло́ва не ломай.
— Лгать, значит, можно?
Ошенкьё взглянул на залив, фыркнул, снова пожал плечом.
— Брехай, пока язык не сточишь. Мозгочтеев не держим — дорого. Мы не как не наши — в чужие головы не смотрим. Как в старые-добрые, так? Но сделки, работы, всё такое — очень свято. Дал слово — так держи. Дошло?
Видимо, договорное право было в силе.
— Дошло.
Фаэтон вдруг понял всю опасность своего положения. Беспристрастные законы Ойкумены накажут за любое нарушение сделки — пусть даже она необдуманная, опасная и заключена по ошибке. Без прозорливых советов Софотеков он беспомощен, он не умеет сводить риски на нет. Рос бы он в обществе, где подозрительность считалась нормой, он бы заработал привычку к недоверию, приучился бы заключать договоры осмотрительно. Такой привычки Фаэтону недоставало.
Ошенкьё покосился в его сторону.
— Подпишешь Договор, всё поймёшь, ясно всё станет. Станешь нашим, так? Иначе никак, хоть морем топись.
Сомнения Фаэтона не успокоились. Однако это облегчение — у него были сомнения, значит, есть планы, есть и цель. Он молод, здоров, имеет запас наноматериала, из которого можно изваять гериатрические системы и отодвинуть старость. Он вполне может дожить до конца изгнания. Политическая картина Ойкумены изменится, Наставники могут передумать. Кто знает?
— … А может, и взаправду коня научу, — пробормотал Фаэтон.
— Э? Чё сказал?
— Прости. Раздумывал о планах на будущее.
— Планах? А говорил о конях.
— Это из рассказа одного. Там султан приговорил человека к смерти, а тот упросил отсрочить казнь на год — говорил, мол, за это научит лучшего жеребца псалмы распевать. Султан ответил, что за такое вообще наказание отменит. Вот узник и принялся каждый день заниматься с конём. Вокалом. Над ним, конечно, все потешались, на что он отвечал так: "За год многое изменится. Может, султан умрёт. Может, конь умрёт — а там поди разберись, как он пел. А может, и взаправду коня научу".
— Бред какой.
— Я так тоже думал, но теперь не уверен. Возможно, поддельные надежды всё-таки лучше отчаяния?
Фаэтон неподвижно глядел за горизонт.
— Опять бред. Целый год? Если мозгопорты коня невыпендрёжные, то псалмы в пять минут скачаются.
— Рассказ очень старый, тогда настоящие кони ещё не вымерли.
На это Ошенкьё удивлённо покосился.
— О как. Думал, коней Красные Королевы выдумали, из генов собрали.
— Выдумали? Изобрели, хочешь сказать?
— Выдумали! Как дракона, грифона, слона.
— Нынешние слоны восстановлены из генов когда-то жившего вида.
Ошенкьё лишь хрюкнул:
— С этаким-то висюном вместо носа? Эволюция этакое позволила? Не, никак. Красные Маноры сочиняют, точно-точно, любят глупости такие. Погодь! — тут Ошенкьё вскочил и приветственно взмахнул рукой кому-то вдалеке. — Глянь сюда! Добро пожаловать! Встречай Йрон-джо, услышишь чё почём, может работу ладную даст, может насытит, может под навесом покемаришь, не в луже. Складно-ладно, так? Лыбься по-доброму, подлизни!
Голос Фаэтона заполнила увесистая ирония:
— Приложу все усилия, чтобы заручиться его расположением.
По склону к ним, высматривая тропу под ногами, поднималась тройка людей — все одеты в сине-зелёные плащи старинного покроя — широкоплечие, долгополые, со множеством карманов и держателей для инструментов, а у человека в середине (вероятно, главаря) кармашки на груди были оторочены золотистым позументом. Лица скрывались в тени соломенных шляп, широкие поля свисали шире плеч. Окрас ткани их плащей был со сбитой настройкой — троицу словно окружали тенёта голубых и зелёных радуг, с переливающимися бликами, и выглядело это так, будто они шли в толще воды.
Главарь напоминал человека, пока не встал поближе, в трёх метрах. Переливы сломанных цветов плаща скрыли и форму тела, и пару дополнительных рук, растущих из удвоенных плеч. Дополнительных глаз и глазиков было ещё больше — три или четыре пары, они делили с микроволновыми раковинами, электрочувствительными железами, ИК-альвеолами и УКВ-антеннами закостенелое, хрящеватое лицо. Носа, правда, не хватало, а губы заменяла пара жвал.
Фаэтон осмотрел спутников, стоявших слева и справа. Их лица были обычными — одно мужское целиком, другое — лишь наполовину, зато у обоих зубы сверкали алмазом. Бороду мужчины переплетало пёстрое множество ощущательных прядок, у полумужчины такие прядки обосновались в волосах. Глаза обоих накрывали металлические округлые шоры — по всей видимости, допотопная модель фильтра ощущений — интерфреска управлялась движением зрачка. Мужчина присосался к прядке, свисавшей из усов.
Четырёхрукий выступил вперёд и осмотрел Фаэтона в золотых латах с головы до пят. Тот ответил тем же.
О таких телах Фаэтон слышал. Они появились на исходе Пятой эры, когда масс-сознания, теряя деньги и последователей, попытались сберечь средства хотя бы на обслуживании космических установок, для чего заменили дорогие устройства для работы в открытом космосе специальными механохолопами. Холопы видели излучения самых разных частот, отличались недюжинной силой и хорошо справлялись со сборкой конструкций и переноской тяжестей. Подходящие механохолопу скафандры (иногда их роль исполнял дополнительный слой кожи) были гораздо дешевле и проще скафандров человеческих. Холопы мало ели и пили, а большую долю собственных отходов перерабатывали.
Холопская форма исчезла века назад, и, насколько Фаэтону было известно, в неё никогда не вмещали разум отдельной личности. Но для изгоя такое надёжное, бережливое тело подходило как нельзя лучше.
Выглядело оно, на Фаэтонов вкус, просто чудовищно.
Одежда этой тройки — не полимерные накидки и не рекламные плакаты — показывала, что эти трое относятся к высшему классу местного "общества" отбросов, в какой бы форме оно не существовало. Пэры нищих, так сказать.
Фаэтон заметил, что двое позади жадно и задорно что-то обсуждали, не отрывая глаз от нового уха Ошенкьё. Полумужчина издала смешок и поперхнулась от восторга, мужчина уважительно кивал, покачивая полями шляпы.
Из динамика в груди механохолопа в воздух выдвинулся шумный, плоский голос:
— Самоопознаюсь как Вульпин Йронджо Изначальный, основная нейроформа с Инвариантными расширениями, вне композиций и школ. Первого спутника опознаю как Лестера Хаакена Нулёвого, стандартного, изгнанного из ограниченного неиерархированного сотрудничества разумов под названием Школа Новых Обрядовых Убийств. Второго спутника опознаю как Друсиллет Свою-Душу, Нулевую, полуцереброваскулярной нейроформы, с замыканием множественных личностей, приверженку собственноручно созданной школы.
Полумужчина — Друсиллет, по всей видимости — выпрямилась и произнесла двуполым контральто:
— Неправда! Я из школы Вездесущей Благожелательной Опеки! К ней принадлежит множество детей, и каждый из них наполнен любовью и добротой! Они надёжно защищены от бед и горестей жизни! Скоро, ох как скоро они ответят на любовь признательностью, вспомнят все мои дары и заставят Наставников снять наказание!
Лестер тоже запротестовал, заразмахивал:
— Школу Новых Обрядовых Убийств придумали для страшилок, такой не существует. Я был и останусь в школе Неприкосновенности Частной Мысли. Мои мысли — мои собственные, и никому не позволено в них лезть. Если я жажду крови, жажду обманывать, воровать, мошенничать — это моё личное дело, до тех пор, разумеется, пока я этого не совершу, я ведь прав? Новичок, не позволяй Йронджо тебя дурить — мы не преступники, никто из нас.
Ошенкьё поддакнул:
— Не преступники, не любят нас просто, так?
Лестер ответил:
— Некоторые из нас — мученики за Справедливость.
Фаэтон слегка поклонился:
— Какое счастье встретить человека, полностью разделяющего мои взгляды, уважаемый сэр. Я, как и вы, страдаю за то, что полагаю достойным и правым.
— Ага! — воскликнул Лестер, по-братски похлопывая Фаэтона по наплечнику, — Родственная душа! Какое счастье! Нас обоих выбросили, но попомни слово моё, это порченое общество долго не простоит! Нет, сэр, скоро эта нафаршированная гнилью Ойкумена рухнет под собственной тяжестью! Эти станки думают, что людей можно обезболить, обезволить — изувечить до нечеловечия! Бесполезно — в один миг наш внутренний, исконно человеческий зверь взревёт! И тогда мятеж обрушит зиккураты компьютеров, насильники, влекомые мечтой, разграбят всё, что не познают, а мостовые смоет кровь! Прелестная, ярая кровь! Попомни слово моё!