Анхореотеф приказал шардана сопровождать Величайшего, а сам вышел в поле, будто в море по пояс. День обещал быть ветреным, ещё только рассвело, а по полю уже катились золотые волны.
Анхореотеф отломил один колос, задумчиво растёр в ладонях и сунул в рот несколько зёрен.
Хепри продолжал свой путь по небосводу. Лагерь проснулся и пришёл в движение. Закипела вода в прокопчёных котлах. Воины варили полбяную кашу, проверяли оружие, колесницы, запрягали лошадей.
На правом берегу реки разъезжали колесницы нечестивых хета. Не скрывались уже, но переправляться не спешили.
Сколько времени прошло в этом томительном ожидании? Час? Два? Три? Больше. Солнце приближалось к зениту. Началось время царства Амена-Ра.
Рамсес собрал военачальников. Вновь обсудили сложившееся положение. Что предпринять, так и не придумали. Разве что колесницу с вестником отправили на запад, навстречу Урхийе. Поторопить.
Фараон не выходил более из шатра. По нему видно было, что он не находил себе места, а тем самым во всё больший страх вгонял подданных. Он и сам это понимал, потому и удалился от чужих взглядов.
Анхореотеф ждал, отчаянно напрягал глаза, всматриваясь вдаль. Он увидел летящие колесницы первым, ещё до того, как они ворвались на распаханное поле и взметнули в воздух клубы пыли.
Колесниц было всего пять. Далеко позади них, на пределе зрения еле-еле различалось какое-то движение.
По спине пробежал холодок — Верховный Хранитель сразу всё понял.
Пять колесниц приблизились и Анхореотеф разглядел, кто стоит на них.
— Живы…
Он бросился к шатру фараона.
— О, Величайший!
Рамсес, который только и ждал этого возгласа, выскочил наружу, встретился взглядом с Верховным Хранителем, посмотрел на колесницы.
Амеш, белый, как мел, натянул поводья, но разгорячённые лошади продолжали бег. несколько воинов бросилось к ним, рискуя быть растоптанными. Остановили.
— Отец! — закричал Хаэмуасет и первым спрыгнул на землю.
Рамсес, наплевав на достоинство, бросился к сыновьям. Старший сын не выпускал поводья и отбивал зубами замысловатую дробь. Парахерунемеф и Хаэмуасет подбежали к отцу. Он рухнул перед ними на колени, раскинув руки, и заключил их в объятья.
— Вы живы… Живы…
Анхореотеф подбежал к Амешу, бесцеремонно хлопнул его по плечу и бросил коротко:
— Мужчина.
Перевёл взгляд на старшего из сопровождавших воинов, коего, конечно, хорошо знал. Идену[49] Сенбу сошёл на землю и упал на одно колено перед Величайшим, склонившись низко-низко.
— Говори, — приказал Рамсес, так и не поднявшийся с колен сам и продолжавший обнимать сыновей.
— О, Величайший, да живёшь ты…
— Короче!
— Они напали на воинство «Ра»! — заторопился идену, — мер-меша принял бой. Их очень много.
— Там десять тысяч колесниц! — размазывая слёзы по щекам проговорил Парахерунемеф.
Лицо Рамсеса окаменело.
— Сколько? — спросил он у воина.
— Их вдвое больше меша «Ра», — не поднимая глаз произнёс идену.
Анхореотеф скрипнул зубами.
— Да поможет Монту Небмехиту, — проговорил Рамсес.
Он встал.
— Всем приготовиться к бою! Анхореотеф?
— Да, повелитель?
— Ты останешься в лагере главным и будет защищать его. Я уверен, они попытаются ударить с нескольких сторон. Я с нет-хетер пойду на помощь «Ра». Мои сыновья останутся с тобой, Анхореотеф.
— Да живёт вечно Величайший!
Лагерь с ума сошёл. Все забегали, засуетились.
Фараон вернулся в свой шатёр вместе с Менной и двумя слугами.
— Подать броню.
Рамсес снял платок-немес, обнажив рыжие волосы. О том, что волосами своими Величайший подобен Сутеху, знали немногие. Если бы это не скрывалось, не исключено, что среди «старых лучших людей» Уасита, переживших Безумца, произрастало бы и множилось тайное недовольство. Слишком уж Величайший, да будет он, конечно же, жив, невредим, здрав, тяготеет к древней столице грязных хека-хесут. Род его происходит из этих мест, а всем известно, что проклятые завоеватели Сутеха весьма почитали. Воистину, не к добру это, ох не к добру.
Ему поднесли и помогли надеть длинную, ниже колен, рубаху, из нескольких слоёв простёганного льна. Снаружи она целиком была обшита квадратными бронзовыми пластинками, каждая с выпуклым кружком в центре. Несколько рядов пластинок были раскрашены попеременно охрой и синей краской, цветом вечности.
Рамсес облачался спокойно, без суеты, неспешно. Менна торопился и успел снова надеть броню раньше, а затем подал фараону синюю военную корону хепреш и тот водрузил её на своё чело. На мгновение их взгляды встретились.
— Ты боишься? — спросил Рамсес.
— Нет, — соврал Менна.
На лице фараона не дрогнул ни один мускул. Оно напоминало маску.
— Пошли.
Снаружи уже ожидала колесница. Четыре богато украшенных стрелковых сумы, забитых до отказа. Дротики, копьё, длинный меч-серп хопеш, «бычья ляжка». Треть клинка от рукояти до излома украшена тонкой чеканкой. Лошади Нехтуасит и Нефермут покрыты чешуйчатыми попонами, на головах их пышные султаны из страусиных перьев.
Менна взял в руки овальный щит с прямым скосом внизу. Щит был покрашен краской из камня мафкат,[50] а поверх золотом написаны священные имена Величайшего в знаке Сену[51].
Позади раздался низкий рык. Рамсес обернулся. К нему подвели молодого льва. Двое слуг удерживали цепь, приклёпанную к ошейнику. Фараон опустился перед львом на колено и спокойно почесал его за ухом, будто домашнего кота. Лев зевнул и отвернулся, всем своим видом выражая презрение к двуногому.
— Ты недоволен, Убийца? Не позавтракал? Это я так велел, я виноват, да. А иначе ты стал бы сытым, ленивым и вместо драки завалился бы спать.
Лев снова глухо зарычал.
— Да, угадал, нам сейчас с тобой предстоит добрая драка.
Он взял у слуг цепь и направился к колеснице. Убийца Врагов соблаговолил оторвать от земли свою царственную задницу и последовал за двуногим, вскормившим его с младенческого возраста.
Рамсес поднялся на площадку.
Нет-хетер воинства «Амен» выстраивалось в линию. Сотни пар глаз неотрывно взирали на Величайнего, как на живого бога, а сам он, не меняя каменного выражения лица смотрел на юг.
С той стороны медленно надвигалась стена колесниц. Нечестивые хета уже вступили на сухую пашню и большую часть их войска скрыло серо-жёлтое облако пыли.
Рамсес взял в руки хопеш и указал им в сторону врага, повернувшись к воинам ремту.
— Воины! Вот идёт жалкий хета Меченру, гораздый нападать исподтишка! Он побоялся выйти на честный бой и нанёс удар в спину. Но ему не помогут эти уловки, ибо сам Монту ныне обратился против него!
Воины взревели. Убийца Врагов тоже явил свой голос, ибо ему не понравился шум.
— Воины! Сражайтесь достойно Монту! Сражайтесь достойно отца нашего Амена! Ничего не бойтесь! Владычица Истин видит вашу доблесть! Если же отлетит ваша Ка[52] — да будет голос ваш правдив в Зале Двух Истин! Да избегните вы Стражницы Амет![53] Помните, что бы не случилось, все мы встретимся с вами на Полях Иалу,[54] в Земле Возлюбленных!
Воины потрясали луками и кричали. Кони переступали нетерпеливо.
Рамсес повернулся к врагу. Стена колесниц приближалась. Их было много. Очень много, гораздо больше, чем в нет-хетер воинства «Амен». Хета шли тихой рысью, не утомляя лошадей прежде времени.
Полуденное солнце выжигало глаза. Амен-Ра взошёл на свой трон, дабы наблюдать за битвой.
В глазах на миг потемнело. Рамсес покачнулся, судорожно вцепился в борт колесницы. Почувствовал, как на лбу выступила холодная испарина. Фараон сердито мотнул головой, отгоняя предательскую слабость.
Горячий воздух дрожал в полуденном мареве. Стена приближалась.
«Я пришел сюда по велению уст твоих, Амен. Я не преступал предначертаний твоих. Вот я обращаюсь к тебе с мольбою у пределов чужих земель…»
Все звуки умерли. Он очутился один в пространстве мертвой тишины, без тела, без мыслей… Может быть, это смерть?
Где же его воины? Вокруг сотни, тысячи лиц, они меняются, кружатся в бешеном калейдоскопе, растворяются в ослепительном солнечном свете. Он один, совсем один.
«Я взываю к тебе, отец мой Амен. Я окружен бесчисленными врагами, о которых не ведал, когда все чужеземные страны ополчились против меня, и я остался один, и нету со мной никого».
Вселенная молчала.
Прошла тысяча лет, а может быть две, он их не считал. Прошла целая вечность, прежде чем что-то произошло.
«Я с тобою. Я отец твой. Десница моя над тобою. Я благотворнее ста тысяч воинов. Я — владыка победы, любящий доблесть».
Тесный, сковавший его мир разбился вдребезги, рассыпался грудой разноцветного стекла, и Рамсес вернулся к реальности, на поле у стен Кадеша. И он увидел их — тысячи нечестивцев, пришедших измерить его силу, оспорить его царственное могущество. Воины двунадесяти языков. Он увидел их всех и каждого. Они были смертны. Они кричали, улюлюкали. Они тоже боялись его.
Фараон коснулся руки Менны, друга детства, стоявшего рядом. Как всегда рядом. Аменеминет стегнул лошадей. Колесница рванулась с места и в голове фараона прозвучал голос:
«Вперёд, Рамсес!»
Хаттусили видел, что колесницы мицрим пришли в движение. Они не успели развернуть строй, задние ещё растекались в беспорядке на фланги, а передние уже ринулись в атаку. Он не стал их считать, прикинул на глаз, сколько успело построиться в линию. Наверное, не больше полусотни. Впрочем, крылья непрерывно прирастали новыми и строй вытягивался журавлиным клином. Хотя, нет, скорее зиккуратом «черноголовых». В отличие от Хастияра энкуру Верхней Страны лично Бабили лицезреть не доводилось, но учителя-то у него, царского сына и брата, были не хуже, чем у Хастияра. Правда, Хаттусили никогда не мог похвастаться такой же прилежностью и тягой к знаниям.