Аргос к Навплие ближе, но портовый городок прикрывает с севера Тиринф, тоже вотчина Персеидов. При жизни Персея микенцы тут всё подгребли под себя. Был царь глыбой, настоящим титаном. Столько сейчас про него сказок насочиняли, что истина безнадёжно погребена под их спудом. Однако всеобщее уважение к нему было таково, что затмило даже могучую, поистине циклопическую фигуру Пелопса Древнего,[92] первого этого имени, любимца богов, давшего своё имя огромному полуострову.
Когда умер великий герой, две ветви Данаева древа в мире не ужились. Который год уже тлеет усобица меж Аргосом и Микенами, как будто внешних врагов им мало.
Как ни странно, это ахейское немирье Навплие не особенно вредило и даже наоборот. Ни та, ни другая сторона не решалась прибрать город к своим рукам, в равной степени опасаясь ответа близкого противника и заморского царя. Гарнизон ремту исправно сменялся, а то, что стояла тут всего сотня воинов — так по местным меркам это очень даже ничего. Ну и откуда бы знать ахейцам, что в Чёрной Земле про Пер-Атум, Дом Заката, вспоминают редко и немногие?
Посольство приняли очень радушно, колонисты закатили пир, изо всех сил старались не ударить в грязь лицом. Миухетти видела, что их очень смущает мысль, а ну как высокие послы сочтут их невежественной темнотой с края мира. С жаром обсуждали привезённые новости. Особенно бурно битву при Кадеше.
Автолик, как участник сего дела немедленно оказался в центре внимания. Он украдкой посмеивался — для колонистов масштабы великого побоища были совершенно невообразимы. Впрочем, он быстро поймал себя на мысли, что ведь и сам был таким всего три года назад. Война в его понимании — молодецкий набег, похищение скота и женщин. А если в битве погибло человек сто, то есть две полных команды пентеконтеры, то это просто какая-то чудовищно-кровавая резня, а не аристия героев с непременной мономахией[93].
Меджеди отдыхал, со всеми пил и вёл приятные беседы. Автолик от него не отставал. Миухетти переживала душевные метания. Знакомые бухточки с прозрачной, как слеза, бирюзовой водой, скалы, кривотелые пушистые сосны, можжевельники пробуждали воспоминания. Кто она? Снова Амфитея или ещё нет? А может уже точно нет, навсегда? Сходные чувства испытывал и врач. Он тоже будто чего-то особенного ждал от этих берегов. Здесь его родина (ну, почти), или всё же не здесь?
Впрочем, пребывание послов в Навплие надолго не затянулось. На четвёртый день они продолжили путь. Далее он лежал по суше.
Крепость возвышалась над равниной, словно скала. Она закрывала от посягателей с моря внутренние города, и была последней твердыней на пути неприятеля, если бы вражеское войско вторглось со стороны суши. Казалось, что построили её не люди, а какие-то неведомые силы, что смогли сдвинуть с места и сложить в крепостные стены огромные камни.
Можно предположить, что внутренне убранство крепости должно бы соответствовать её воинственному и суровому духу. Однако Миухетти знала — Тиринф построили для воинов, которые ценили удобство и не отказывали себе в простых житейских радостях.
Встречали их с почестями, которые причитались посланникам самой важной страны известного мира. Да ещё и связанной давней дружбой и торговыми путями с ахейскими землями.
Впереди всех, во главе посольства ехали на колеснице Ассуапи и Меджеди, она же делила колесницу с Автоликом, ехала на несколько шагов позади придворного лекаря. Теперь все почести должны были достаться ему.
Сопровождал их целый караван осликов, нагруженных всяким добром, ценными подарками из Чёрной Земли. Моряки ремту на время стали караванщиками, управляясь с вьючными ослами с не меньшей ловкостью, нежели с парусом.
Поглядеть на почтенных послов далёкой и сказочно богатой земли вышли, похоже, все жители нижнего города. Множество людей всех возрастов и званий стояло по обе стороны дороги, приветствуя высоких гостей.
Миухетти старалась не глядеть по сторонам, не обращать внимания, как её обсуждают здешние жители. Утром она долго раздумывала, какой наряд ей выбрать — здешний, ахейский или одеться, как знатная женщина Чёрной Земли.
Остановилась на втором, одновременно ругая себя — как она, Хранительница Трона, призванная организовать небывалое предприятие, думает только о тряпках. Нет, наряд ремту ей шёл больше, делал красивой и загадочной.
Посольство проехало по улочкам нижнего города и вот они раздались в стороны, расступились, будто толпа людей, впустив процессию на простор. Они очутились у подножия холма, на котором возвышались стены дворца-крепости. Цитадель Тиринфа была вытянута с севера на юг. Ворота располагались в восточной стене, но дорога взбиралась к ним, посолонь огибая весь дворец. Иначе не подобраться, скалистый холм весьма крут.
Миухетти видела — на стены высыпало множество людей. Некоторые приветственно махали оливковыми ветвями. Гонец из Навплии ещё третьего дня прибежал в Тиринф, предупредил о скором прибытии гостей. Тут ехать-то всего ничего, хозяева, конечно же, приготовиться успели. А послы ванакта Чёрной Земли — гости, дороже каких и не бывает никого. Послы Хатти только сравнятся.
Колесницы, караван ослов, и не меньше сотни человек неспешно, сохраняя достоинство, огибали стены.
На восточной стороне стены дорога продолжилась длинной пологой лестницей. Здесь пришлось сойти с колесниц. На верхних ступенях ожидали встречающие во главе с правителем города — мужем среднего роста и сложения, лет сорока на вид, одетым в пурпурный фарос и высокий венец, отделанный золотом.
Рядом с ним стояли две немолодых знатных женщины. Она из них, та, что постарше, смотрела на Миухетти так, будто только её из всего посольства и видела. Ладонь держала на груди, будто пыталась унять разошедшееся сердце.
Миухетти не сдержала улыбки. Она почувствовала, что и у неё в груди разливается приятная теплота, восторг долгожданной встречи.
Её взгляд скользнул по лицам встречающих, она искала кое-кого ещё, но не увидела. Вот и первая ложка дёгтя, первое беспокойство. Почему их нет? Всё ли благополучно?
Послы и свита поднялись почти на самый верх. Ассуапи шёл первым, за ним следовал слуга с громадным зонтом на длинном тяжёлом древке. Остановился посол, не дойдя десяток ступеней. Не слишком низко, ибо здесь они были уже не круты.
Вперёд вышли два глашатая. Один из них — главный писец посольства. Второй — ахеец из Навплии. Несмотря на то, что послы на местном языке говорили прекрасно, представляться самим — уронить достоинство.
— Вижу ли я сильномогучего басилея Тиринфа? — первым заговорил ахеец из свиты посла.
Он, местный житель, конечно, басилея знал и видел, но обратиться следовало именно так.
— Перед тобой сильномогучий басилей крепкостенного Тиринфа Ликимний, сын Электриона, внук Персея, — ответил выступивший навстречу глашатай встречающих и величавым жестом указал на Ликимния.
Некогда нынешний басилей Тиринфа был младшим из девяти сыновей микенского ванакта Электриона, да ещё и незаконным. Остался единственным, кто пережил войну с телебоями, да и то лишь потому, что летами мал был, чтобы воевать.
Ахеец отшагнул в сторону, пропуская вперёд ремту.
— Смотри, о достойнейший правитель славного Тирину! — провозгласил тот, — так говорит Его Величество, Владыка Обеих Земель Канахт Меримаат Усермаатра Рамсес Мериамен, сын Ра, любимец Амена, воссиявший на троне Хора на вечные времена!
Глашатай сделал паузу, а его помощник принялся переводить.
— Так говорит Рамсес Мериамен, — продолжил ремту, когда тот закончил, — отправил я ныне в земли акайвашта посла своего, высокородного и достойнейшего Ассуапи, сына Исхиотефа, дабы приветить владык акайвашта.
— … достойнейший Асклепий, сын Исхия, — перевёл ахеец.
— Так говорит Рамсес Мериамен — повелел я слуге своему Ассуапи — скажи владыкам земель акайвашта, всем, кого встретишь, ныне я, Рамсес Мериамен, пребываю в здравии и силе. Мои дома, мои сыновья, мои воины, мои лошади, мои колесницы и все во всех моих землях здоровы и процветают! Ныне и правителям акайвашта посылаю я дыхание жизни и дары, дабы процветали они в мире и братстве со мной!
Ассуапи, стараясь скрыть волнение и избежать суеты, неторопливо взмахнул рукой, открытой ладонью к Ликимнию, и посторонился, пропуская слуг, которые выставили вперёд пять сундуков и откинули крышки.
Тут было бронзовое оружие, сделанное искусными оружейниками. Сосуды из фаянса, расписанные иероглифами, значение которых осталось хозяевам города неизвестным. Украшения из золота, бирюзы и лазурита, достойные одних лишь цариц. А также прекрасные льняные ткани, благовония и ещё множество замечательных и дивных вещей.
Ликимний степенно кивнул, спустился на три ступени и, сохраняя важные вид, принялся держать ответную речь, которая продолжительностью своей затмила только что произнесённую глашатаем посольства.
Меджеди в это время, задрав голову, осматривал стену цитадели, дивясь, что, оказывается, не только в Стране Реки умеют возводить столь могучие крепости, поистине не уступающие несокрушимым Джару, Семне и Кумме.
Наконец, положенные речи были произнесены, никто в грязь лицом не ударил, достоинства не уронил. Радушный хозяин пригласил послов внутрь. Они прошли ворота, повернули налево, оказавшись в узком коридоре. Прошли ещё одни ворота, затем большие пропилеи[94] и оказались в первом внутреннем дворе. Здесь слуги басилея захлопотали вокруг посольской свиты. Ослов надо разгрузить, дары принять и учесть, людей устроить.
Послы этого не стали дожидаться. Пройдя вторые пропилеи, они попали в главный двор, с колоннадой по периметру. Здесь находился вход в большой мегарон, просторный зал, центр которого занимал огромный очаг. Крыши над очагом не строили, и дым свободно выходил наружу.
Стены главного зала были расписаны яркими красками, которые радовали глаз. Три охотничьи собаки преследовали кабана. Гончие настигали его, и шансов на спасение у него уже не осталось. Ведь на противоположной стороне его поджидали охотники с копьями и луками. Знаком того, что хозяева дворца могут похвастаться не только нарисованными трофеями, была кабанья туша. Она висела над очагом очаге, а по всему залу от неё шёл приятный запах жареной вепрятины. В очаге вместе с поленьями горело множество душистых веточек и трав.