[105]. Братья Бореады. Калаид и Зет, так же из земель фракийских. Братья Кастор и Полидевк, коих за почитание куретского Громовержца звали «юношами Зевса». Анкей Большой, сын Ликурга, тегеец. Анкей Малый, островитянин.
Вся эта разношёрстная толпа, призванная Автоликом, сыном Дедалиона, начала собираться в Иолке с конца осени. Вот уже несколько месяцев богоравные герои провели в постоянных кутежах, распутстве и поножовщине. Немало их от такой жизни ещё до весны протянуло ноги. Нелегка геройская доля.
В конце лета Автолик покинул Микены и отправился в Иолк в качестве посла ванакта Эврисфея к фессалийскому басилею Пелию из рода Эола. Сей род своей многочисленностью спорил с Пелопидами, но был не столь могущественен. Во времена Амфионова расцвета Фив их власть распространялась и на Фессалию, однако ныне Пелий подчиняться Эдипу не желал и с большей охотой отдался бы под руку Микен. Поплёвывать на всех ванактов, подобно басилею Пилоса, Пелий не мог, враги одолевали.
Иолк окружали враждебные племена. Лапифы-хвастуны к югу, македны, подобные диким фракийцам — к северу. А ещё родичи македнов, пастухи-быкобойцы[106] с равнин Фессалии.
На юге их и за людей-то не считали. На Пелопсовом острове говорили, будто эти убийцы и погонщики быков, кентавры — суть есть иппоандры, конелюди. Это, конечно, домыслы досужих людей, а всё потому, что дикари эти, виданное ли дело, не запрягали лошадей в колесницы, а ездили на них верхом.
Как, спросите? А вот так. Садились, как на ослов, и ездили. Даже сражались. А что, милое дело — метнуть дротик во врага и умчаться прочь, пока тот не добежал на копейный удар.
Против этих самых кентавров Автолик и сосватал Пелию микенского лавагета. А какова цена? Басилей Иолка обязался снарядить множество кораблей для переправы под Трою. Ну и кормить весь этот богоравный сброд, покуда не отбудут.
Вроде бы сплошной убыток, но это с какой стороны взглянуть. Автолик сумел убедить Пелия, что немалая здесь ему выгода. Он обещал увести в поход всю бродячую братию, что собирал вокруг себя племянник Пелия, молодой Ясон. Басилей подозревал, что тот не просто так ездил в Калидон, пил-гулял там с Мелеагром Ойнидом. Сговаривался против дядюшки.
«Сам себе волк» был очень убедителен. Не только Ясон воодушевился предложением пограбить земли Вилусы, но и многие из его дружков. Которые подтянули уже своих друзей и родичей со всех краёв ахейского мира.
Пока Палемон по слову ванакта загонял с фессалийских равнин в чащу и горы диких кентавров, в Пагасах строились корабли. Целый флот.
Островитянин смотрел на корабли Арга и не знал, радоваться такой силище или тревожиться. За вёсла предстояло сесть тысячам сухопутных головорезов. Воины они, конечно, хорошие, но вот как слаженно грести будут?
А ещё больше беспокоило, что потом будет. Не сунутся ли ахейцы далее на острова?
Анкей привёл всего один корабль, а больше никто из его соплеменников к походу не присоединился. На Трою? Нет уж, лелеги не самоубийцы. В последние годы приам Алаксанду войско своё так натаскал, что грабить северные берега островитяне не рискуют. Туда только залётные птицы с дуру суются, навроде Патрокла, сына Менетия, голову которого троянцы на кол водрузили.
Нет, если подумать, рать эта грозна лишь на суше. А на море Пелагий[107] островитян убережёт. Уж Анкея лелега, сына своего, точно. Моряки из ахейцев, как из Анкея возница колесничий.
Так лелеги рассуждали от гордыни, а она часто бревно в своём глазу не позволяет увидеть. Измельчали ныне островитяне. Да и были разве когда-то сильны?
Миносы правили морями. Так были могучи, что лелеги под их властью забыли обычаи предков и более не вспоминали, стали критянами.
Миносы пали. Кто теперь правит морем? Никто. Вот тафиец Птерелай, царь телебоев, действительно был силён. Даже велик, почти, как Миносы. Но и его укоротили сухопутные. Фиванец Амфитрион. Никто теперь не правит морем.
Дважды обманывал себя Анкей Малый. Морем ныне правили троянцы. Потому соплеменники Малого и не привели корабли в Иолк. С Троей воевать? Ищите дураков!
Анкей привёл корабль, но он не считал себя дураком и тоже не хотел воевать с Троей. Зачем же припёрся?
А потому что Канф-эвбеец, с коим Анкей встретился на Самосе, в твердыне Геры[108], по большому секрету, трижды оглядевшись по сторонам, шепнул, будто на Трою-то идти молодцы, скликаемые Ясоном и Автоликом, вовсе и не собираются.
— Про Автолика-то говорят, будто хитрейший он муж. А вот и нет! — веселился Канф, — Ясон его вокруг пальца обвёл.
— А куда же тогда? — спросил Анкей.
Канф загадочно закатил глаза, снова огляделся, будто кто мог их подслушать в доме Анкея. Эвбеец приложил палец к губам и назвал цель.
Анкей не особенно удивился. Подумал два дня и решил, что идея ему нравится. Потому и заявился в Иолк.
Здесь его, правда, быстро стало всё раздражать. Не нравилось, как высокомерно себя вели сухопутные. Не нравилось, как строил Арг. Сушёного леса у Пелия было запасено не так уж много. Валили дубы, разделывали на доски и сразу строили корабли. Анкей от такого зрелища лишь недовольно фыркал. Всякий моряк знает, насколько это скверная затея. На сколько этих корыт хватит?
Лелеги к кораблям относились, как к детям. Корабли нужно ладить так, чтобы годами служили. А эти… Одним днём живут.
Здесь, в Иолке, герой Беллерофонт из Эфиры, подтвердил Анкею, что цель похода изменилась.
— Автолик ещё не знает, — сказал он с усмешкой.
— А кто предложил?
— Эргин.
— Так он же сам из… — удивился Анкей.
— Тс-с-с… — оборвал его Беллерофонт и приложил палец к губам, — Ификл тоже не знает.
«Ификл не знает». Не Палемона помянул эфирец. Палемон горазд дубиной головы проламывать, а там, где следует без применения силы обойтись, его брат первый. И об этом тоже всем известно.
Вечерело. Солнце неумолимо клонилось к западным горам. Корабелы Арга работу оставили, потянулось к своим шатрам, развесили котлы над кострами.
Анкей тоже отправился в лагерь.
Здесь к вечеру наблюдалось оживление. Горели костры, клокотала вода в котлах, на вертелах жарилось мясо, которое ещё вчера, а может даже сегодня было блеющей собственностью прибрежных подданных Пелия, коим не повезло жить слишком близко к Пагасам.
Испуганно жались друг к другу овцы, чуявшие кровь. Пьяные голоса горланили песни, чему-то дружно ржали. Где-то тренькали струны лиры.
Возле одного из шатров, мимо которых проходил островитянин, раздавалось мерное уханье и в тени ходуном ходила чья-то тощая волосатая задница. Женщина под ней даже не стонала, а мычала. Не пыталась сопротивляться. Рядом ожидали своей очереди ещё двое насильников.
Шагах в двадцати вокруг большого костра прямо под открытым небом было обустроено подобие андрона. Расставлены наскоро сколоченные низкие столы и пиршественные ложа им под стать. Пара дюжин героев ужинали. Делали они это с большим размахом. У иных басилеев пиры скромнее проходили, чем здесь обычный ужин.
— Хо! — возопил эвбеец Канф, увидев подходящего Анкея Малого, — а вот и наш островитянин! Ты где потерялся?
— На берегу был, — ответил Анкей.
— Пропустил всё интересное! Сейчас Полидевк боролся с твоим тёзкой.
— Кто победил?
— Никто! Изрядно напускали тут ветры, а друг друга не одолели!
Анкей огляделся, но борцов не увидел.
— Оскорбились оба, — невозмутимо пояснил Ификл, угадав незаданный островитянином вопрос, — и удалились.
Он задумчиво катал вино по стенкам серебряной чаши. Брата его и сына на пиру не было. Палемон недавно крепко побил вождя «пастухов», Фола, и теперь вёл переговоры с другим вождём, Хироном, то есть занимался ровно тем, что обычно взваливал на свои плечи Ификл. Однако теперь они рассудили, что младшему лучше находиться в лагере, присматривать за всей компанией. Братья по своему обыкновению подозревали заговор.
И ведь правы были. Анкей вспомнил слова Беллерофонта — «Ификл не знает».
Ификл Анкею не нравился. Характером он не схож с простаком Алкидом. Очень себе на уме.
— Возляг с нами, богоравный Анкей! — позвал островитянина Ясон, — тут вон и ложе освободилось.
Ишь ты, какая щедрость. Ложе, оставленное тёзкой, располагалось подле Мелеагра Ойнида. У вождей компании, то есть. Какая честь лелегу, коего не очень здесь привечали с его единственным кораблём. Нет ли тут насмешки? Анкей всё же возлёг и подцепил со столика кусок мяса. Раб-виночерпий поднёс полную чашу.
Калидонец чего-то допытывался у Ификла:
— Ну, так что скажешь? Согласится он?
— Не думаю, — ответил Ификл и отпил из чаши, — он о новой женитьбе не помышляет.
— Почему?
— С прошлой женой скверно получилось.
— Понимаю, — сочувственно покивал Мелеагр, — только ведь говорят, она стервой была той ещё. Сестра моя, Деянира, не такая.
— Ойнид, ты язык-то прикуси, — посоветовал Ификл, — я-то может и промолчу, а вот Палемон за хулу на Мегару, подозреваю, шею свернёт.
— Да разве ж я это придумал? — испуганно замахал руками калидонец, — так люди говорят…
— А люди, как известно, врать не станут, — усмехнулся Ификл, — только Палемон сначала голову открутит, а потом уж станет выяснять, за враньё или за правду.
— А ты сам, богоравный? — не сдавался калидонец, — вдовец же. Так может…
Ификл мотнул головой.
— Навряд ли. Сын у меня есть. А после Автомедусы мне и смотреть на баб тошно. Не сравнится никто с ней, понимаешь? Ну, кроме одной, да та — чужая жена.
— Избегать следует чужих жён, — заметил Беллерофонт, — особенно когда они сами тебе на приап прыгают. Беды не оберёшься.
— Знает, о чём говорит, — шепнул Канф соседу, Линкею, сыну Афарея. Тот понимающе покивал.
— Так ведь один всего сын-то, — не сдавался Мелеагр, — вон, мой родитель, настрогал себе…