Сгущались сумерки. Амфитея съела полбяную кашу, выпила тёплого вина. Порозовела, повеселела, пригрелась, свернувшись калачиком на ногах сидящего у костра мужа. Тот, обнимая её, слегка покачивался, ну точно ребёнка укачивал.
Молчал. Она тоже молчала. Моряки укладывались спать. Одни растянули небольшие кожаные палатки, другие устроились под открытым небом. Дождя, как верно сказал купец, не будет.
Солнце утонуло в бескрайних волнах. Багряный огонь, разлитый по западному небосводу, тускнел. Вот и первые звёзды родились. А следом могучий храп одного из моряков.
У Автолика слипались глаза, он клевал носом, завороженно глядя на танцующее пламя и голос жены долетел будто из-за края мира.
— Как мы его назовём?
— Кого? — не понял Автолик.
Амфитея приподнялась и дотянулась губами до его колючей щеки.
— Муж мой любимый, я должна тебе кое-что сказать.
Тур-Тешшуб очень хотел получить его голову, но пока-что не довелось. И не доведётся. Угаритянин был не пальцем делан. Столько лет морочил голову двум великим царствам одновременно.
Сидя дома в Угарите, он за десять дней до битвы при Кадеше прознал, что воинство «Сутех» идёт берегом моря и сразу решил, что ставка на Крокодила была верной. Потому не рыпался, выжидал, чем дело кончится.
Когда узнал, некоторое время подумывал рвать когти на Алаши[138]. Пока другие переливали из пустого в порожнее, кто же победил при Кадеше, Ибирану уже точно знал, кто там проиграл. Он.
Сбежал в итоге не на Алаши, а в Гебал. Подальше от Тур-Тешшуба, поближе к Крокодилу. Хотя, первые годы это казалось ошибкой. Пока мицрим похвалялись победой, хетты плодами своей вовсю пользовались.
Ибирану раздумывал, кого он разозлил сильнее, вздрагивал при виде очередного платка и парика ремту, коих в Гебале было предостаточно и думал — пырнут ножом или отравят?
Забыли про него, что ли? Как видно, да. Сначала выяснилось, что Анхореотеф мёртв, а потом доверенные люди дома, в Угарите, сообщили, что никто Ибирану не спрашивает. Не ищет.
Не похоже на злопамятного Тур-Тешшуба. Чем он там так занят?
Три года Ибирану пытался найти себя в новых обстоятельствах, как выражались некоторые грамотеи. С торговлей всё шло тухло. Пытался пиратствовать. Не слишком преуспел, хотя завёл полезные знакомства.
Ела поедом тоска — дразнить одновременно Крокодила и Льва, связывая им хвосты, было делом, будоражащим застоявшуюся кровь. И приносило очень неплохие барыши. Так хотелось вернуться во вчерашний день. Там, вчера, все печали казались такими далёкими. А теперь они здесь будто навсегда.
Возобновить контакты с хеттами он пока-что боялся, хотя со смертью Муваталли и слухами об опале Тур-Тешшуба забрезжила надежда.
С мицрим дела обстояли получше. Он решился и вышел на ири. В Гебале это было совсем нетрудно. С распростёртыми объятиями его не приняли, но и ножом не пырнули. Начались мелкие и нечастые поручения. С кем-нибудь нажраться и чего-нибудь вызнать, заболтав того, кто с мицрим бы на одном поле срать не сел.
Но когда он увидел на своём пороге Майю, то задницей почуял — а вот сейчас будет что-то посерьёзнее.
Майя поставил на пол небольшой, но явно увесистый мешочек, затем развязал другой, ещё меньше, висевший на поясе и достал кожаный цилиндр, всего-то с палец длиной и толщиной. На торцах он был залит воском, к которому приложили печать. Протянул угаритянину.
Тот, взяв цилиндр, некоторое время пристально смотрел на невозмутимого ремту, а затем принялся отскребать воск.
— Ты знаешь, что здесь? — спросил Ибирану.
— Приказано только передать.
— И конечно же не читал? — усмехнулся Ибирану, догадавшийся, что внутри послание.
На жаре воск потёк и оттиск уже не разобрать, поди докажи, что цилиндр не вскрывали. Однако ремту это совершенно не смутило.
— Приказано только передать, — повторил Майя.
— И всё? Без ответа?
— Возьми, — ремту поднял с пола и протянул угаритянину мешочек.
Ибирану развязал его, заглянул внутрь, достал оттуда крупный полированный гранат. Застывшая капля крови. Угаритянин подкинул мешочек на ладони. Увесистый. Щедро. Интересно, что ему надо?
Майя шагнул к выходу.
— И больше ничего не скажешь? — спросил Ибирану.
— Прощай, — ответил ремту и удалился.
Ибирану хмыкнул, отковырнул, наконец, воск и вытряхнул из цилиндра свёрнутую полоску папируса. Развернул, повращал глазами. Иероглифы на полоске складывались в бред сумасшедшего.
Ибирану прошёл вглубь дома и достал из неприметного сундука небольшую медную пластинку, на которой были выбиты две колонки значков. Некоторое время он переводил взгляд с папируса на пластинку.
Лицо его вытянулось от удивления.
— И как он себе это представляет? — пробормотал угаритянин.
Вышел во внутренний дворик, огляделся и кликнул раба:
— Пригласи-ка сюда почтенного Йакин-лу. Скажи, есть дело.
И вот ладья рассекала волны, держа курс на север. Никто во всей команде не знал, куда они идут и зачем. Несколько из камней, поплоше, ушли на то, чтобы никто не задавал вопросы и не морщился от недовольства. Жаль камни, но оно только так работает.
Ибирану торчал на носу и всматривался вдаль. Время от времени навстречу попадались корабли. Много их тут. Снуют во все стороны. Этак и проворонить недолго. На ночь приходилось приставать к берегу, как всем, кроме критян из их старых колоний на Алаши. Критяне между большой землёй и своим вторым домом на медном острове рассекали даже ночью.
Ибирану внимательно обозревал изрезанный скалами и бухтами берег и думал — а может зря всё? Ну неужели проверять будут потом, сделана ли работа?
Да кто их знает? Анхореотеф бы спросил и проверил. А каков новый Верховный Хранитель?
Ибирану спешил. Приказывал приставать к берегу в сумерках, а утром чуть ли не до света расталкивал людей, дабы скорее путь продолжать.
Так он поступил и в этот день, и ладья его вышла в море, пока другие путешественники ещё только просыпались. Конечно, его людям такое не нравилось, но... камни были хороши.
Солнце ещё не оторвалось от восточной горной гряды, а далеко впереди у самого берега маячил парус, полный силы. Хорошо ему, ветер попутный. А тут уже гребцы ропщут.
Ибирану напряг зрение. Похоже, как раз критяне. Верно, из Угарита на Алаши идут. Тут как раз кратчайшее расстояние до острова, и они здесь всегда поворачивают от берега в открытое море.
Нет, критяне ему не интересны.
Он подошёл к кормчему.
— Если до Угарита всё будет тухло, то дальше-то как?
— Сейчас бухта будет хорошая, — ответил тот, — воды здесь удобно набрать. Многие останавливаются.
Ибирану оглянулся на критский корабль. Вроде тоже к берегу идёт. Хотя это не точно, далеко пока.
— Что-то не вижу никакой бухты.
— Сейчас, скоро уже.
И верно, бухта не замедлила открыться, как очередной мыс миновали. В полосе прибоя стояло небольшое купеческое судно. Ибирану покосился на здоровяка Йакин-лу. Четыре локтя ростом и, не иначе, столько же в плечах. Невозмутим, будто каменный истукан, одни глаза спрашивают: «Ну так что?»
Угаритянин прищурился и коротко приказал:
— Высаживаемся.
Он идёт по тропинке, петляющей среди можжевельников, слушает, как поют птицы. Улыбается своим мыслям.
За спиной слышны быстрые лёгкие шаги. Он оборачивается и подхватывает на руки мальчишку лет пяти, подкидывает высоко-высоко, до самого неба. Малыш визжит от восторга. А позади, в начале тропы стоит она. Тоже улыбается. Гладит руками большой живот. Новая жизнь. Ещё одна.
«Я построю дом. Вот в таком месте, как это. Чтобы сосны и море. У меня никогда не было своего дома. Я его построю».
В лёгкой дымке над морем виднелась пара парусов. Ранние пташки. Люди Или-Рабиха ещё спали. Спала и Амфитея. Автолик сидел на коряге у воды и мечтательно смотрел вдаль.
Паруса приближались с двух сторон. Один уже совсем близко. Судно не слишком большое, но всё же покрупнее ладьи Или-Рабиха.
Сюда идут. Воды набрать? Второе судно, похоже принадлежит критянам. Рисунок на парусе приметный. Автолик слышал, что где-то примерно отсюда они поворачивают к Алаши, чтобы достичь его по кратчайшему пути. Наверное, собираются воды набрать перед опасным переходом в открытом море. При благоприятном ветре за световой день как раз можно дойти, но при нынешнем придётся и ночь в море провести.
Автолик подумал, что надо бы разбудить кого-нибудь. Встал и побрёл к лагерю, время от времени оглядываясь.
Да, корабль всё ближе и ближе.
Из низкой палатки на четвереньках вылез Мелек. Зевнул и потянулся.
— К нам гости, похоже, — сказал Автолик.
Сонный Мелек вытаращился на него.
— Какие гости?
— Вон, смотри.
Мелек разглядывал судно недолго. Нырнул в палатку и вновь появился с топором в руках и шлемом на голове.
Автолик опешил.
— Думаешь, это пираты?
— Баал их знает. Лучше перебдеть. Буди Рабиха.
Автолик удивлённо хмыкнул. Не далее, как вчера Или-Рабих втирал ему, что в этой бухте с её удобным источником воды негласное перемирие. Никто из «пахарей моря» не нападёт на собрата. Не по чести даже пирату.
«Сам себе волк» не раз такие речи слышал от людей разных племён. Дескать, «наш народ — люди чести, это чужаки на подлость способны, а мои соплеменники никогда». Все так говорили. И шардана, для которых грабёж — доблесть. И прибрежные племена между Луккой и Киццувадной, для которых морская дорога от Страны Пурпура на запад — настоящий дар богов. Финикийцы называли их худшими из людей, а сами, предпочитая торговать, никогда не упускали возможности ограбить слабого собрата.
«Мы — люди чести».
Да-да.
Судно достигло берега и Йакин-лу первым прыгнул в воду. В панцире и шлеме. В руках сжимал большую секиру. За ним ладью покинули ещё несколько человек. Все вооружённые. И ещё. Их было много.