Поднялась суматоха, однако поначалу троянцы суетились без всякой пользы. Пока над толпой не послышались крики:
— К царю идите! Пусть царь их услышит!
Несколько человек, обгоняя друг друга, бросились к воротам цитадели. Вскоре Алаксанду появился перед воротами нижнего города. Хастияр решил, что и ему надо быть там. Никаких приказаний приам ему пока что не давал, и посланник мог поступать только по своему разумению. Что же, расспросить беженцев и узнать от них, что представляют из себя враги, было тем, чему его учили с юных лет.
Алаксанду выслушал сбивчивые речи крестьян. Внимательно рассмотрел женщин, особенно тех, кто был помоложе, а потом грязно выругался.
— У них, значит, шлемы с рогами были? — спросил Алаксанду, — чего ещё заприметили?
Но крестьяне мало что могли рассказать приаму. Ближе к вечеру, на их деревню, что стояла на южной окраине земель Вилусы, напали. Врагов было много, толком и не разглядеть. Только рогатые шлемы, что в обычае у соседей-шардана смогли приметить крестьянки. Эти женщины жили чуть поодаль, в домах на краю деревни. Как только в деревне начался пожар, они только и успели, что схватить детей да скорее уходить.
Шлемы с рогами. Аххиява такие тоже любят, но у шардана они чуть ли не поголовно.
Беженцы рассказали Алаксанду, что захватчики прекрасно видели, как жители деревни стремятся покинуть её и даже не пытались им помешать. После подобных новостей Алаксанду помрачнел, да и хлопнул себя по бедру с досады.
— Вот, что надумали, твари, — только и сказал приам.
Хастияр молча рассматривал женщин с окраин Вилусы. Среди них ни одной старухи, все они вполне здоровы и пригодны стать живым товаром. Их отпустили просто так. Разве это похоже на пиратов, искателей лёгкой наживы?
— Алаксанду! Пропустите меня к царю!
Разом все обернулись на крик. Это был Астапи. Купец со всех ног примчался, только лишь узнал о новостях. Он пытался растолкать горожан, которые обступили приама.
Люди нехотя расступились, Астапи подошёл к царю. Он был бледен, и еле языком ворочал, запинаясь при каждом слове.
— Что случилось? — приам спокойно обратился к нему. Он ничуть не оскорбился поведением купца. Ведь Астапи был не просто торговцем, а доверенным лицом царя. Ему часто поручали тайные дела за пределами земель Вилусы.
— Там дочь моя была, туда она поехала, — Астапи никак не мог взять себя в руки, словно речь давалась ему с трудом, — дочь моя там сейчас, с мужем они поехали, родню его навестить. Не видали её, не с вами ли ушла?
После слов купца на площади стало тихо, все замолчали, боясь сказать хоть слово шёпотом, а тем более, посмотреть ему в глаза.
Нет, не видали. Иначе бы дочь Астапи пришла в город вместе с ними. Яснее ясного, и не надо слов, чтобы это понять.
— Может, жива ещё, может, просто в плен взяли, девчонка же молодая совсем, — кто сказал эти слова, так толком и не поняли.
Но после них купец побелел ещё больше. А приам поглядел в сторону, откуда послышались эти слова так, что никто бы не рискнул в том сознаться.
— Астапи, — тихо сказал правитель, — ты меня знаешь, и я давно тебя знаю, так что скажу, как есть. Горю твоему сейчас не поможешь. Тех, кто в плен попал, мы отобьём, а за тех, кто погиб, отомстим. Только слова мои тебе не помогут, а что я за своих людей из каждой этой твари душу выну, ты сам знаешь.
Вместо слов Алаксанду просто положил руку ему на плечо. Отчего купец только рукой глаза закрыл. Никто не увидал его слёз. Ведь негоже мужу, умудрённому годами, плакать.
— Хасами,[144] — обратился Алаксанду к беженцам, — у кого из вас родня в городе есть, идите в их дома. А кому идти некуда, тем я под своей крышей место найду.
Алаксанду повернулся к стоящему позади Атанору и собирался дать ему распоряжения, но осёкся, когда взгляды их встретились.
— Она тоже там, Алаксанду, — сказал советник, — Палхивассена не вернулась.
— Она c Теану? — просил царь.
— Да. Теану повезла её смотреть куссат,[145] — ответил Атанору, — а он... вернее, оно, поместье — там.
— О лаха массата... — прошептал Алаксанду, — светлый бог наш, заступник, отвратитель зла...
Он перевёл взгляд на молодого человека, стоявшего рядом со старым другом. Этримала. Бледный, как снег, что выпадает в Трое раз-другой в самые суровые зимы и иногда даже залёживается до полудня.
— Отец, — позвал Хеттору, — дозволь мне...
— Нет, — отрезал Алаксанду и посмотрел на Астапи, который просто сел на землю и закрыл лицо руками, — ты останешься.
Хеттору прикусил язык.
— Атанору, — сказал приам, — помоги людям. Я проверю, как размещают зерно.
Царь удалился. Хеттору приблизился к молодому человеку, сыну Атанору и положил руку ему на плечо.
— Он её выручит, брат. Куршасса выручит.
Этримала не кивнул, а скорее вздрогнул. Видно было, что надежды ему слова царевича не прибавили.
Они удалились. С беженцами остался Атанору.
Хастияр хотел было что-то сказать купцу, да слов не находилось.
Купцы-смельчаки из числа самых отчаянных, про которых с присвистом говорят: «Да он на всю голову отбитый», — рассказывали, будто на востоке Злого моря в суровые зимы случается дивное диво — волны, что беснуются в жестоком шторме, в противоборстве Аруны и Иллуянки, замерзают, превращаются в ледяные скалы причудливых и страшных форм. Здесь в Трое, конечно, знают, что такое лёд. Но замерзшие лужи поутру, это одно, а вот такое... какое и представить-то нельзя... Купцы, впрочем, те ещё врали. Разве можно сковать море? Как и время, течение которого неумолимо для смертных и подвластно лишь богам.
Конечно можно. Здесь, в Трое, таких ледяных чудес не бывает, а в Великой Зелени и подавно, но злокозненный Иллуянка[146] может иначе подгадить — нашлёт мёртвый штиль и даже ряби не разглядеть на водной глади.
Вот тут-то, в безветренном жарком полуденном мареве и казалось Хастияру, что время остановилось совсем.
Прошло три дня. Три дня в полной неизвестности. Никаких парусов на горизонте. Никаких клубов пыли на дорогах.
Три бесконечных дня. Три вечности.
Никаких вестей от Куршассы, который выехал из города на тридцати колесницах, собираясь в усадьбах воинов собрать пару сотен упряжек и несколько тысяч человек пехоты.
Поток беженцев за эти три дня из ручейка превратился в реку, и река эта не позволяла объявить происходящее дурным сном.
В первую же ночь сбежал Этримала, наплевав на приказы отца и приама. Сбежал к Куршассе, вызволять свою невесту, Палхивассену, дочь Алаксанду. А Хеттору остался в городе. Кусал губы. Ждал, что назовут трусом.
— Ты военачальник, — напомнил ему Хастияр.
Сам он не знал, куда себя деть. Ходил за приамом, выпрашивал, где и чем помочь.
Да чем он поможет? Воинов с колесницами из-за пазухи достанет?
Хоть древки стрел править дали бы. Да есть мастера порукастее.
Ну кто он такой? Подвешенный язык, да привычные к скорописи руки теперь уже бесполезны. А до мечей и копий покуда не дошло.
Вот и оказался он хоть внутри, а будто снаружи. Будто сторонним наблюдателем. На лица людей смотрел. Старался слова запоминать, каждый жест, каждую слезинку.
Запоминать и записывать.
Палхивассена. Весёлая смешливая девчонка. Имя своё будто в шутку получила. «Широкая телом». Ну кто в трезвом уме так дочь назовёт? Алаксанду, глядя на жену свою, назвал. В уме, конечно же, не трезвом, на радостях. Чтобы, значит, дочь в мать пошла. Ну она и пошла. Обе... широкие. Нет, не толстые. Груди большие, бедра широкие и то, что пониже спины. Но не чрезмерно. На Великую Мать не похожи.
Красавицы, с Элиссой легко поспорят.
Девушка поехала с будущей свекровью смотреть поместье, подаренное к предстоящей свадьбе Палхивассены и Этрималы.
Прошло три дня.
Наступил полдень. Небо, подобное чаше из наилучшего горного хрусталя, опрокинулось над Вилусой. Его безмятежность не могло поколебать ни одно облачко. Иллуянка перестал вить кольца. Ветер умер. Жара опустилась на город, придавила всё живое в его окрестностях.
К полудню над холмами появилась та самая пыль, которой со страхом, который день ждали троянцы.
Чахлые клубы без ветра-то.
— Идут!
— Кто? Кто там? Аххиява? Шардана? Наши?
— Не разобрать!
На южной дороге появились колесницы и пешие. Немного.
Двигались они... в беспорядке.
— Наши!
— Врёшь!
— Да чтоб Инар[147] меня обессилил!
— Дурень, о чём думаешь в такой час!
— Так наши или нет?
— Да вроде наши.
— И верно.
— О боги... Апаллиуна...
— Наши...
Воины приблизились к городским воротам. Поодиночке и небольшими группами, пешие или на колесницах, которые везли измученные кони, израненные, побитые, троянцы понуро брели к городу.
Открылись ворота нижнего города, и первые воины двинулись по безмолвному людскому коридору. Шли, опустив глаза.
— Да не молчите! — закричала какая-то женщина.
Люди очнулись от оцепенения, зашумели. И воины начали отвечать.
Их разбили.
Алаксанду почувствовал, как Куду-Или[148] выбил землю у него из-под ног.
В поражение сложно было поверить, ведь троянское войско славилось далеко за пределами родной земли. Колесничие Вилусы не знали поражений, так говорили с давних времён.
— Как это случилось?
Он не дождался ответа. К воротам подъехала очередная колесница. У неё были разломаны борта, но случилось это явно не в бою, а после. Воины сами их сломали, чтобы получить больше места на площадке.
Чтобы положить там человека.
На колеснице стоял Этримала, он и правил.
Лошади шли шагом, и тот давался им с трудом.
Алаксанду побледнел, и бросился к колеснице. За ним поспешили Хеттору и Хастияр. Хеттору сам вернулся лишь недавно. Все эти дни он разъезжал между цитаделью и ближайшими имениями, собирал людей с округи, привозил припасы в крепост