— Я же сказал, великий царь занят важными государственными делами. Не до тебя и не до твоего мужа сейчас. Когда у Солнца время будет, так тебя во дворец и призовут. А пока домой иди, не до тебя сейчас.
С высокомерной насмешкой он оглядел растерянную Аллавани, которая то и дело теребила край платка, куталась в плащ, будто замёрзла летом, и добавил:
— Ты бы не за Хастияра просить ходила, а другого мужа себе подыскивала. Что время терять?
Он усмехнулся, повернулся и скрылся в воротах, пока женщина не опомнилась. Стражи невозмутимо затворили двери прямо перед её носом.
Тут Аллавани захотелось побыть немного не благородной женщиной, а самой настоящей простолюдинкой. Чтобы ответить наглецу как положено, самыми последними бранными словами. Да поздно ей уже меняться.
Но что же теперь делать? Не уходить же домой ни с чем. Аллавани стояла в нерешительности, не знала, что предпринять. Сейчас бы ей хоть немного изворотливости ума, как у мужа, или решительности, как у сестры. Всю жизнь Аллавани оберегала семья, её ценили за добрый нрав. Но вдруг наступило время, когда некому стало о ней позаботиться. Наоборот, теперь помощи ждали от неё.
Иной раз, в самые тяжёлые минуты просыпаются способности, о которых человек не подозревал. Решение вдруг нашлось само собой. Не пускают к царю? Найдётся, кто нисколько не ниже лабарны, кого он обязан будет послушаться!
Аллавани поспешила в покои царицы. Вот кто всегда выслушает и поможет. Только таваннанна,[159] великая царица хеттов.
Титул сей носила Данухепа, вторая супруга Мурсили Великого, мать Хаттусили. Урхи-Тешшуб, однако, не был ей внуком, ибо его отец, Муваталли, родился от Гашшулавии, первой жены царя.
Однако по обычаям Хатти именно Данухепа носила и до самой смерти будет носить титул таваннанны, равный лабарне.
На счастье Аллавани, царица хеттов находилась дома, во дворце. Аллавани почти вбежала в её покои, настолько волновалась. Остановилась на пороге, чтобы дух перевести. Данухепа сидела в кресле, украшенном затейливой резьбой. На его спинке позолоченные львы возлежали в пышных зарослях цветов и трав. Великую царицу Хатти окружали два десятка молодых девушек — жриц. Они пряли и вышивали цветными нитками. Одна громко, нараспев читала с таблички священный гимн о победе Бога Грозы над Змеем. Хоть и не ко времени он был, обычно его читали на праздновании Нового Года. Но царица предпочитала слушать о божественном, а не россказни и сплетни.
— Подошла к норе Инара,
Где с сынами Змей скрывался,
Приготовила ловушку,
Чтоб сгубить скорее Змея.
Бог Грозы и человек,
Помогали в том богине.
Стол Инара там накрыла
Самый лучший и богатый.
И сказала так богиня:
«Выходи скорее, Змей,
Я устроила здесь праздник!»
Девушка замолчала, как только увидела Аллавани возле дверей. Данухепа тут же обернулась к ней.
— Аллавани! Давно тебя не видела! Проходи сюда.
Девушки тут принесли кресло для Аллавани, поставили рядом с царицей. Данухепа принялась любезно расспрашивать гостью о новостях. Любой, кто увидел бы сейчас царицу, решил бы, что это простая добрая старушка. Пусть богато одета и носит замечательные драгоценности. Да ещё и произносит речи не хуже, чем жрецы и посланники. Но должно быть, её любимое занятие — вышивать и возиться с внуками.
Это было не так. Несмотря на внешность доброй бабушки, Данухепа держала в ежовых рукавицах многочисленное семейство, не давала разгораться скандалам и дрязгам. А иные из них, если дать углям воспламениться, взметнули бы пламя до небес, и велись бы ожесточённее, чем сражение при Кинзе.
Слово за слово, Аллавани рассказала царице о том, что привело её сюда. Да под конец разговора даже расплакалась, когда говорила о самоуправстве Арнуванды. Она, конечно, знала, что женские слёзы на других женщин не действуют, но всё равно, они сами градом потекли.
— Ну, не плачь, не плачь, девочка, — увещевала таваннанна, — я поговорю с непутёвым. Так поговорю, что места мало будет, и ему, и его шакалам-прихлебателям.
Первые слова она произнесла мягким, чуть скрипучим старушечьим голосом, а в последних звенел металл. Бабки боялся даже отошедший ныне к богам пасынок. особенно когда она вот так речи начинала, с добродушной улыбкой, будто пирожок свежеиспечённый откушать предлагала.
Бабка вызвала Шунашшуру, нынешнего Первого Стража и коротко допросила его. Тот, хоть и побледнел под её властным взглядом и даже начал заикаться, но ни на один вопрос не ответил утвердительно.
— Не знает ничего, — с досадой произнесла бабка, отпустив Первого Стража.
— Может врёт? — предположила старшая из её девушек, наперсница.
— Нет, не знает. Вижу, когда врут.
Следующим на зов явился малознакомый Аллавани человек. Она знала только его имя, Яррилим, и то, что был он доверенным царицы. С ним она уже беседовала не в полный голос. Он склонился к её уху и что-то шептал. Закончив, отступил на шаг. Она кивнула, он поклонился и сразу удалился.
Данухепа нахмурилась и решительно поднялась с кресла. Несмотря на почтенный возраст, осанка у неё была истинно царственной. Какие бы хвори не досаждали этой женщине, ни на лице, ни в походке это не отражалось.
Урхи-Тешшуб, ныне коронованный как Мурсили, третий этого славного имени, встретил царственную бабку с некоторым недоумением. Данухепа явно пришла в неурочный час, когда никаких важных государственных дел не предполагалось. Царь просто слушал Арнуванду, который докладывал ему о городских новостях. Данухепа уселась на трон царицы, Аллавани стала рядом с ней, а за женой посланника выстроилась вся женская свита таваннанны.
— Ну что, внучек, — начала Данухепа без особого почтения к царю, особо выделив голосом обращение, прозвучавшее с насмешкой, — вижу, как был ты оболтусом в детстве, так и остался. Совсем, как в те времена, когда я тебя грамоте учила.
Великий царь Хатти даже поперхнулся от такого решительного натиска.
— Бабушка! Ты чего это при всех начинаешь речи поносные?
— А хоть бы и при всех, — Данухепа рукой обвела, указав на придворных, кто находился в тронном зале, — пусть люди посмотрят, как ты пренебрегаешь своими обязанностями. Как отказался выслушать донесения верных людей, как отмахнулся от писем лучших соглядатаев, и войну прозевал.
— Чего?! — не понял царь.
Аллавани вздрогнула. Весьма двусмысленно прозвучали эти слова — «отказался выслушать донесения верных людей». Что царица имела в виду? Её или кого-то ещё? Не значит ли это, что были донесения из Трои?
Тут и Арнуванда догадался, о чём пойдёт речь, да и понял, что Аллавани его перехитрила. Потому и стал оправдываться, стараясь взять вину на себя.
— Прости меня, Солнце, но моя в том вина. Не понял я госпожу...
— Не понял с первого раза, так пусть Аллавани повторит ещё раз, для непонятливых, — перебила его царица.
Аллавани вдруг почувствовала, как вся её робость куда-то испарилась. Она коротко пересказала известие Амфитеи.
— И сведения эти получены из надёжного источника, — закончила рассказ она так, как любил говорить Хастияр.
— Гарнизоны в западных землях надо усиливать, — сказала царица, — сейчас самое время отправить войска в Вилусу и к прочим союзникам на западное побережье.
— Некого мне отправлять! — вскипел лабарна, — нет у меня войск свободных! Сарикува[160] на юге стоят, там Риамасса города берёт один за другим! И ты, бабушка, это прекрасно знаешь!
— Союзникам помочь необходимо, — спокойно сказала Данухепа, — верность договорам обеспечивает покой и равновесие царства. Если Престол Льва сам начнёт пренебрегать теми договорами, что заключал, всё посыплется, и нас будут окружать не союзники, а волки, которые жаждут крови и лёгкой добычи.
— А! Союзники, значит! — Урхи-Тешшуб уже кричал, забыв, что на него смотрит множество свидетелей, — теперь союзники помощи просят! А как с фараоном воевать, так что-то не видать помощи! Пограбили обоз, вот и вся их помощь! А ныне — спаси нас великий царь! Пришли нам войско! Нет, уж! Есть у нас дела поважнее, чем Трою спасать! Войну с мицрим надо выиграть, одним решительным ударом. А Троя пусть сама себя спасает, смогли опозорить нас при Кинзе, пускай теперь сами с Аххиявой и воюют! А то грабежом они сильны, а как враг на их дом напал, тут же помощи попросили!
— Да и было ли нападение? — заметил Арнуванда, когда царь перестал орать, — достопочтенная и благороднейшая Аллавани сообщила лишь о намерениях аххиява. Опять же, как я понял из её слов, эти новости — на самом деле прошлогодний снег. Если нападение и было, то когда? В прошлом году? В этом? Разве проспал великий царь войну? А кто предупредил? Где этот человек?
— Вот именно! — поддакнул лабарна, — вашему царю боги способность прозревать, что за морями происходит, не даровали.
Данухепа собиралась что-то сказать, но тут Аллавани не сдержалась и всё испортила:
— Нет, при Кинзе всё было нет так! Мне муж рассказывал. Троянцы храбро воевали. Особенно тот юноша, который приезжал в Хаттусу на праздник.
Тут уже царь совсем побелел от злости. Кричать снова не стал. Аллавани пересекла невидимую черту и позволила себе вмешаться в семейный разговор. Хоть она и приходилась царскому роду родственницей по браку, всё же к семье не принадлежала. Потому лабарна и сказал ей тихо, со злобой:
— Достойнейшая Аллавани... Достойнейшая ли? В твоём доме, что мужчины, что женщины невоздержанны в речах, за языком не следят. И не только господа, но и слуги. Те, кто вашему роду служит, позволяют себе дерзить царю, требовать у него чего-то. Ишь ты, дальний путь, видите ли, проделал. И потому осмелел?
Он вдруг замолчал. Сверкнул глазами в сторону Арнуванды. Тот потупил взор. Аллавани успела увидеть на его лице досадливое выражение. Или показалось?
Данухепа едва заметно подмигнула Аллавани, что пора ей уходить. А она уж сама с внуком разберётся. Аллавани поклонилась царю и царице и вышла из тронного зала. Выходя, она чувствовала на себе взгляды множества людей, что стояли и слышали весь разговор. Ей казалось, что вокруг неё кружит рой пчёл, готовых ужалить.