«Зачем же боги наделили нас мыслью и способностью к речи?»
«Ты перестал верить в клятвы и договоры?»
Он шагнул навстречу и сцепил предплечья с Палемоном.
Лавагет не отводил взгляд. На скулах его играли желваки.
Все присутствовавшие не проронили ни слова. Даже Менна молчал.
— Пойдём за мной, — сказал Палемон.
Менна подался было вперёд, но Геракл так сверкнул на него глазами, что тот будто на стену налетел.
В шатре лавагета они остались вдвоём. Иолай встал у входа и сложил руки на груди, всем своим видом показывая, что мимо него никто не пройдёт.
— Если бы я знал... — проговорил Палемон.
— Что бы изменилось? — бесцветным голосом спросил Хастияр.
Алкид не ответил. Молча поставил перед хеттом чашу. Тот покачал головой. Палемон вздохнул, налил себе вина, поднёс к губам, задержал на миг. И опрокинул на землю.
Хастияр отстранённо следил за ним.
— Ификл и Автолик тоже здесь?
— Ификл мёртв, — негромко ответил Палемон.
Взгляд Хастияра изменился, Алкид заметил это и сказал:
— Не сейчас. И не здесь.
— Расскажи, — попросил Хастияр.
Алкид начал говорить. Хетт слушал молча, не перебивал. Лишь когда лавагет замолчал, сказал:
— Люди Чёрной Земли носят перед своими воинствами знаки богов. Значит ванакт для своих ратей придумал похожий знак. Только живой. Тебя.
Палемон кивнул.
— Но не более... — прошептал Хастияр.
Палемон не ответил.
Хастияр тоже надолго замолчал, обдумывая повесть Алкида. За время их долгого пути к Хаттусили, посланник смог оценить обоих братьев. Проник в души и увидел то, что не видели другие.
Палемон всегда был могучим воином. Непобедимым поединщиком. Но не полководцем. Он не обладал той остротой мысли, какой боги наделили его брата. Это Ификл был достоин жезла лавагета, да, по правде, он и был им. И когда Ификла не стало...
Вол могуч. Мало кто с ним сравнится мощью. Но вол — не бык. Вола и ребёнок может взять за кольцо в носу и вести куда угодно. И тот послушно пойдёт.
Хастияр видел — попроси он Алкида снять осаду, тот не сможет это сделать, даже если захочет. Обуздать тысячи волков, жадных до крови — не в его власти, хотя все, в том числе и сами волки думают иначе.
Он видел — Алкида тяготит эта война. Видел — после этой встречи, чем бы она не завершилась, лавагет утонет в вине.
Потому он не стал просить невозможного.
— Отдай мне тело Хеттору, Палемон. И... останки.
Лавагет кивнул. Ничего не переспросил. Знает, о ком речь.
«Всё он знает. Ничего они не делают без его ведома. Хоть и сидит в бездействии, но всё видит, знает и понимает. Как оправдать? Мы преломили с ними хлеб... А ведь могли бы их тогда... И ничего бы этого сейчас не было».
Хастияр провёл рукой по лицу. Он знал, что обманывает сам себя. Что поделать, такова людская природа.
«И всё же. Будьте вы прокляты, аххиява. Как и ты... друг».
— Идём, — сказал Палемон.
Они пришли к шатрам мирмидонян. Навстречу вышел Эвдор.
— Отдай тело троянца этому человеку, — приказал лавагет.
Эвдор не шелохнулся, лишь крепче стиснул рукоять меча. Выдержал паузу. Алкид молчал, повторять дважды не собирался. Сложил руки на груди.
Эвдор покосился куда-то в тень. Вновь посмотрел на лавагета и медленно кивнул.
— Веди, — приказал Геракл.
Менна выступил из тени и долго смотрел им вслед. Губы его беззвучно шевелились. Что он шептал? Молитву или проклятия? Кто знает.
Прошло несколько дней. Два? Три? Десять? Хастияр потерял им счёт. Давно остыли угли погребальных костров. Аххиява никуда не делись. Не уходили, на приступ тоже не шли.
На следующий день после встречи с Палемоном Хастияр разглядел со стены парус. Он удалялся и быстро исчез в дымке. В иное время хетт бы начал строить предположения, кто и куда мог отплыть, но сейчас в голове было пусто, никаких мыслей, только дикая усталость и апатия. События прошедших дней смешались в голове и, всплывая в памяти, уже не вызывали чувств.
Через некоторое время начала беспокоить одна простая мысль — надо спрятать записи. Прежде он не задумывался об этом даже когда размышлял о скорой смерти. Непозволительная небрежность для сына Первого Стража. Архив сейчас важнее всего. Он должен быть сохранён.
А чем он так важен? Ведь, по сути, большая его часть — это дневники. Мысли и переживания. Те, что казались ценнее — доверены глине. Другие, всякая скоропись, рваные фразы, которые может нужны, а может и нет — написаны на недолговечном воске, на деревянных табличках. Какова ценность и тех и других для аххиява и мицрим? Да никакой. Донесения шпионов о делах соседей ему задолго до осады перестали поступать. Никаких иных ценных документов тоже нет.
Но это не важно. Он не хотел гибели своих дневников. Ведь эти ублюдки обязательно разобьют хрупкие глиняные таблички, а деревянные спалят. Зачем? Да просто потому, что смогут. Иных мотивов он и не собирался выдумывать. Давно уже чувствовал, что тупеет на глазах. Не может сосредоточиться. Временами подолгу смотрит в одну точку, проговаривает про себя одну и ту же фразу, чаще всего какую-нибудь бредовую.
Надо спрятать архив. Как только это сделать так, чтобы аххиява не добрались, а хетты когда-нибудь нашли, он не придумал. Если никто не найдёт, что ж, на всё воля богов.
Хастияр достал мешок с табличками и положил внутрь две печати из лазурита, удостоверявших его статус царского посланника. Не стал дожидаться утра, взял факел и пошёл к подземному источнику. Ход к нему вёл из башни на восточной стене.
В колодце было темно и сыро. Свет факела выхватывал из темноты серые стены, воду, стекавшую по камням и жертвенник. Хетт поднёс к нему факел. Ничего примечательного. Грубо вытесанный камень, а на нём цветные нитки и лоскуты.
Троянцы молились подземному источнику, как божеству.
Странные они люди, подумал Хастияр. Ведь система подземных колодцев — явно дело человеческих рук. Её построили несколько поколений назад жители Вилусы.
Это, конечно, замечательно, что благодаря подземному источнику нет недостатка в воде, но поклоняться ему, как богу? Это необъяснимо.
Слышал бы его сейчас почтенный Пентесарис, наверняка разразился бы гневной тирадой о вреде учения, если это, конечно, не запоминание божественных гимнов. Наездятся по миру, насмотрятся всякого, а потом рассказывают, что, мол, не боги горшки обжигают. Горшки-то может и не боги, а, скажем зиккураты «черноголовых» тоже смертные что-ли строили? Или пирамиды мицрим?
Под ногами задрожала земля. Хастияр успел подумать, что вот и немедленная кара за крамольные богохульные мысли.
Толчок сбил хетта с ног, и он приложился головой о жертвенник. В глазах потемнело. Чудом факел в воду не выронил. Очухался, стоя на четвереньках, огляделся. И с удивлением разглядел в глубокой нише, на которую прежде не обращал внимания, дверь.
Пламя факела мерцало, осыпаясь искрами. Они падали в темноту и тут же гасли.
Дверь? Она была здесь раньше?
Ниша точно была. Почему же он раньше туда не заглядывал с его-то любознательностью?
Хастияр подошёл к двери, потянул за ручку. Она, неожиданно, открылась.
Он стоял на пороге необычайно длинного коридора. Тот уходил вперёд на полсотни шагов, и освещался не факелами, а... непонятно чем. Прерывистый мерцающий свет странных светильников с трудом разгонял темноту.
В коридоре было сыро и холодно, как будто на улице стояла зима, а не лето. Причём очень холодная зима, какой не бывает даже в Хаттусе.
Хастияр огляделся по сторонам. Здесь он был не один. Рядом со стенами стояли скамьи, на них сидели люди. Их было примерно два десятка, в основном пожилые, закутанные в одеяла. Дремали или тихо разговаривали между собой. Они смотрели сквозь него, не видя. Словно Хастияр стал призраком. Или призраками были они.
Стены вдруг задрожали. Штукатурка начала осыпаться со стен и потолка, крошась на мелкие песчинки. Похоже, началось землетрясение. Хетт понял, что коридор находится внизу большого здания, которое от землетрясения могло сложиться и завалить их.
Но это было не землетрясение. Он видел их несколько раз, но подобного не испытывал никогда. Одновременно началось что-то совершенно невообразимое. Будто снаружи вселенную сотрясал гнев Бога Грозы и его хенапи[164] сокрушала крепостные стены.
Люди смотрели вверх на потолок, на противоположную сторону коридора, а он смотрел на их лица и вдруг понял, что происходит вокруг. Подобное он видел в глазах троянцев на протяжении уже многих месяцев. Страх, гнев и чувство собственного бессилия. Он находился не в Вилусе, но точно мог сказать, что происходило снаружи этого странного коридора.
Там шла война. И эти старики, мужчины и женщины, прятались сейчас от неё.
«Вот так, значит, с ума сходят?»
Он заметил, что одна из женщин смотрит прямо на него. Другие скользили взглядами мимо и только одна смотрела прямо ему в глаза. Будто видела.
Она молчала.
Буря наверху не утихала, земля тоже ходила ходуном и очередной толчок снова сбил Хастияра с ног.
Поднявшись, он обнаружил себя стоящим возле закрытой двери. Попятился, позабыв свой мешок с табличками.
Наверху забрезжил рассвет. Атанору обходил дозорных на стенах. Хастияр направился к советнику. Вернее, уже царю, новому приаму Трои.
— Там дверь, — сказал Хастияр, — возле источника. Я, почему-то, раньше не обращал внимания. А за ней коридор. Что это?
— Подземный ход, — ответил Атанору.
— Подземный ход? Куда он ведёт?
— Сейчас никуда. Раньше выходил шагах в ста за восточной стеной. А сейчас он завален. Давно уже. Ещё до царя Кукунниса.
— Зачем его завалили?
— Кто ж знает? — пожал плечами Атанору, — один бог дал, другой бог взял.
— Бог?
— Ну да. Некоторые рассказывают, что строить Трою Богу Врат помогал Колебатель Земли, но как-то так получилось, что смертные в Вилусе его не чтят. Он бог аххиява, а мы с ними с незапамятных времён враждуем.