Зиму 1541–1542 годов Сото и его армия провели возле Редфилда на реке Арканзас, поскольку до них дошли слухи о богатстве этих земель. Однако там не нашлось ничего, кроме бобов, сушеных слив и орехов. Весной они вновь двинулись на юг вдоль берега Миссисипи. Сото выслал вперед Хуана де Аньяско посмотреть, насколько далеко они от моря. Тот проехал пятьдесят миль вниз по реке, но не нашел никаких признаков побережья. В отличие от Орельяны в несколько сходной ситуации на Амазонке, Аньяско вернулся к экспедиции. Услышав, что он, по-видимому, отрезан от мира, Сото помрачнел. Он сообщил местному вождю, что является сыном Солнца, на что вождь ответил, что если он действительно божество, он должен высушить великую реку{1104}.
Весной 1542 года Сото отказался от дальнейших поисков. Вскоре после этого он умер. Было ли причиной его смерти истощение, подхватил ли он лихорадку или какую-либо другую болезнь? Сказать сложно; однако он был совсем не стар. Впрочем, до нас дошли сведения, что Бальтасар Гальегос пытался утешить его речью о кратковременности жизни в этом мире, посещаемом столь многими скорбями, о том, что Бог оказывает особые милости тем, кого призывает к себе рано, а плоды невзгод и страданий оказываются сладки. По замечанию Элваша, Сото «умер в таких краях и в такое время, что мог найти лишь немного утешения в своей немощи»{1105}. Перед смертью Сото назвал своим преемником Луиса де Москозо.
Сперва Москозо похоронил Сото возле городских ворот, но затем, чтобы избежать вопросов индейцев, тело конкистадора было предано водам великой реки. Москозо сообщил местному вождю, что Сото не умер, но отправился на небеса. Одновременно с этим он тотчас же озаботился продажей движимого имущества Сото: двух рабов мужского пола, двух женщин, трех лошадей и 700 свиней. Было очевидно, что предприятие Сото его больше не интересует. Напротив, он желал «снова очутиться там, где сможет как следует выспаться, вместо того чтобы пытаться править и продолжать завоевывать страну, встретившую его столь многими тяготами»{1106}.
Казалось вполне разумным двигаться к западу – в этом направлении, как все знали, лежала Новая Испания. Хотя испанцы и были удивлены, что не обнаружили золота, серебра и хлопка, которые, как Кабеса де Вака заверял императора Карла, должны были лежать на их пути, однако они заключили, что дело в том, что они двигались вглубь материка, в то время как маршрут Кабесы пролегал вдоль побережья. Некоторым не хотелось возвращаться к цивилизации – они предпочли бы продолжать жить среди опасностей в надежде на сокровища, нежели покинуть Флориду бедняками.
Москозо надеялся достигнуть Новой Испании летом 1542 года, однако техасские земли оказались слишком засушливыми, чтобы предоставлять армии достаточно припасов. Поэтому испанцы вернулись к Миссисипи возле Гуачойа, где умер Сото. Здесь они провели зиму, делая плоты для сплава вниз по реке.
В конце концов экспедиция, в которой к этому времени оставалось 311 человек, добралась на корабле до Пануко в сентябре 1543 года. Вице-король Мендоса приветствовал их и распорядился, чтобы их накормили всем, о чем они попросят. Новости вскоре достигли Гаваны. Так подтвердилось то, о чем там уже подозревали: Сото погиб. Исабель, его вдова, была безутешна.
Экспедиция Сото была одной из наиболее необычных в истории испанских завоеваний в Новом Свете. Ее можно было бы счесть героической – если бы у нее была настоящая цель. В действительности же Сото и его неуклонно уменьшающийся отряд бывалых испанских конкистадоров и их лошадей просто двигались все дальше и дальше, постоянно ожидая открыть новое Перу или новую Мексику; сам Сото и его старшие соратники не переставали верить историям о том, что в пятидесяти лигах впереди лежит именно такое царство, изобилующее запасами золота, а не только маисом и хурмой или другими деликатесами, такими как водяной кресс, капуста, грецкий орех или виноград, не говоря уже о «пропорциональных и высоких» девушках племени маканоче или пышных представительницах племени мочила.
Испанцы часто слышали самоуничижительные реплики наподобие: «Умоляю простить ошибку, которую я совершил, не дождавшись, чтобы приветствовать тебя и выказать тебе повиновение, в то время как такое действие должно было являться (и является) для меня делом чести»{1107}; или: «…О высочайший, могущественный и добрый господин! Представь себе, что должны были почувствовать я и мои люди при виде тебя и твоих людей… Где была наша гордость, когда эти свирепые звери, ваши кони, с такой быстротой и напором вторглись на мою землю… Надеюсь, ты скажешь мне, кто ты такой, откуда пришел и чего ищешь»{1108}.
Зачастую испанцы были жестоки. Несколько раз нам приходится читать: «…из тех, кого взяли в плен, шестерых губернатор отослал обратно к вождю, отрубив им правые руки и носы»{1109}. Или же: «…после того, как нас два дня вели в сторону от намеченного пути, губернатор распорядился, чтобы индейца [проводника] подвергли пытке, после чего он признался, что его хозяин, вождь нондако, приказал ему поступить так… Было приказано бросить его собакам»{1110}. В таких ситуациях Эрнандо де Сото не вызывает симпатии. Однако его положение было поистине бедственным. Порой напряжение было вызвано «невыносимыми мучениями, которые причиняли нам мириады москитов»{1111}; при свете дня казалось, что паруса кораблей полностью покрыты ими. Мы не можем простить ему совершенные жестокости – однако не можем также и забыть о перенесенных им многочисленных трагедиях.
Глава 38Манящие Индии
Именно осознание этой великой загадки является тем, что отодвигает от нас на столь огромное расстояние личность великого творца, в ком все исполняется.
Перенесемся теперь в Венесуэлу. Великая экспедиция Федермана уже давно скрылась в Андских отрогах. Немногочисленные испанские поселенцы в Коро продолжали вести суровую и простую жизнь, время от времени прерываемую приходящими с карибских островов невыполнимыми для них требованиями прислать рабов{1112}.
Коро по-прежнему сохраняло значение как место, откуда можно отправлять экспедиции, – и именно поэтому там появился Филипп фон Гуттен. Это был выходец из могущественной франкфуртской семьи, второй сын Бернарда фон Гуттена, некогда имперского представителя в Кёнигсхофене, и его характер, очевидно, сформировался под воздействием неумеренного чтения романтических повестей. В ранней молодости покровителем Филиппа был друг императора, Генрих Нассауский; также Филипп какое-то время был компаньоном принца, будущего императора Фердинанда. Он прибыл в Новый Свет, когда ему еще не исполнилось тридцати, в 1535 году (родился Филипп в 1511 году[142] в Биркенфельде под Франкфуртом), ища доблестных деяний: «Проведя большую часть жизни среди друзей, я желаю вернуться, покрыв славой имя мое и моей семьи, так чтобы никто не посмеялся надо мной»{1113}.
Ему было за кем тянуться: один из фон Гуттенов командовал армией императора Фридриха Барбароссы в войне с венграми; также Филипп был кузеном гуманиста-реформатора и мятежника Ульриха фон Гуттена, умершего в молодом возрасте, а его старший брат Мориц был епископом города Айхштета. Индии были для Филиппа фоном, на котором он надеялся выразить свою личность, идеал человека эпохи Возрождения. «Бог мне свидетель, – писал он своему брату-епископу, – что в этом путешествии мною движет отнюдь не жажда наживы; скорее можно сказать, что я охвачен некоей странной мечтой. Мне кажется, что я не упокоюсь с миром, пока не увижу Индий (No hubiera podido morir tranquilo si no hubiese visto las Indias)»{1114}.
Филипп присоединился к первой, неудачной экспедиции Федермана[143] на равнины, в которой погибли три четверти солдат. Он восхищался Федерманом, которого встретил в Севилье. «Я уверен, – заметил он как-то, – что будущее этой провинции зависит от него». В послании брату-епископу он писал: «Я прошу тебя рассматривать это как честь для тебя и для наших друзей, если я вернусь, тяжело обремененный долгами, ибо в настоящий момент я не могу ожидать привезти с собой какую-либо иную добычу». Затем его письма приобретают более мрачный оттенок: «Если бы ты только знал, какие усилия и опасности стоят за привозимыми отсюда богатствами, скольких тысяч христиан стоили нам Индии, сколько флотилий люди теряют, прежде чем отыскать свое Перу…» Он добавлял:
«Получить письмо из дома является величайшим утешением для тех, кто затерян в здешней пустыне [джунглях]… Я хорошо сознаю, на сколь печальную и беспокойную старость обрекаю моих родителей в связи с этим затянувшимся путешествием… Ты не поверишь, насколько хорошим поваром может быть голод! Прошу, пожелай мне бокал вина, к которому я не притрагивался уже почти четыре с половиной года, – за исключением той капли, которую получаю в потире, когда принимаю причастие»{1115}.
Гуттену удалось добиться в Венесуэле некоторого успеха. В 1540 году он был в Баркисимето, когда до него дошла весть о смерти Эспиры. В то время Гуттен присоединился к небольшой армии, которой командовал Лопе Монтальво де Луго, любимый военачальник Эспиры. Он вернулся в Коро, где встретился с епископом Бастидасом, который привел ему 200 человек, 150 из которых были верховыми. Во исполнение планов Эспиры Бастидас провозгласил Гуттена капитан-генералом – назначение, которое тот принял с большой радостью. В то же время, однако, до него дошло из Германии известие о смерти его отца.