В 1531 году, в возрасте около пятидесяти лет, он возникает из своего добровольного заточения и 1 января этого года пишет брошюру в пользу мирного обращения индейцев: «…таков истинный путь, Господа, лишь так следует обращать к истинной вере людей, порученных вашему управлению. Почему же, вместо того, чтобы посылать к ним мирных агнцев, вы посылаете голодных волков?»{1212}. Приблизительно в том же духе он написал и королю несколькими неделями позже{1213}. Он посетил в качестве визитера доминиканский приют в Пуэрто-Рико, после чего сопровождал в Мехико доктора Рамиреса де Фуэн-Леаля, нового председателя верховного суда Новой Испании. Однако же в скором времени он вновь оказывается в Санто-Доминго, где возвращается в свой монастырь в Пуэрто-Плата.
Приблизительно в это время Лас Касас встречается с официальным историком Испанской империи Гонсало Фернандесом де Овьедо, который жил тогда в Санто-Доминго. Овьедо, несмотря на то что большую часть своей жизни он прожил в Карибском регионе, полагал, что твердые черепа туземных жителей Эспаньолы указывают на животную и злонамеренную натуру. Он не видел ни единого шанса на то, что они могут воспринять христианство; думать иначе, по его мнению, было все равно что биться головой о стену.
В своей «Истории» Овьедо из вежливости посвящает Лас Касасу главу, в которой называет его славным человеком, хотя и упоминает, что тот обвинялся в некоторых финансовых нарушениях{1214}. По-видимому, примерно в это время он повздорил со своим старым другом Педро де Вадилья, который желал опротестовать завещание своего дяди, оставившего состояние туземным жителям.
Лас Касас временно оказался вновь в своей монастырской келье, однако вскорости вышел оттуда, чтобы встретиться с индейским повстанцем Энрикильо, а также с Томасом де Берланга, совершавшим в то время первый этап своего епископского путешествия в Гватемалу. Затем он отправился в доминиканский приют Гранада в Гватемале. Здесь лиценциат Франсиско Маррокин, епископ Гватемалы, попросил его помощи в мирном обращении Тусуитлана. Лас Касас охотно повиновался, положив на музыку текст, восхваляющий величие христианства. После этого Лас Касас закончил свою брошюру «De unico vocationis modo»[151], основное положение которой гласило, что проповедь Евангелия является единственным способом добиться настоящей победы над индейцами. Фрай Бернардино де Минайя, участвовавший, в должности дьякона, в закладке великолепного позолоченного доминиканского монастыря в Оахаке, Новая Испания, переслал изложение идей Лас Касаса недавно избранному папе Павлу III – бывшему кардиналу Алессандро Фарнезе.
Это было время, когда представители церкви начинали выступать с серьезными заявлениями в защиту индейцев. Так, в 1533 году епископ Тласкалы Хулиан Гарсес, с каждым годом все больше склонявшийся к эразмианству, сделал примечательное заявление: настало время, сказал он, прилюдно осудить тех, «…кто неправедно судит этих несчастных людей, кто лицемерно называет их неспособными и выставляет эту неспособность как достаточную причину для того, чтобы не допустить их в лоно Церкви… Это глас Сатаны, …глас, исходящий из алчных глоток христиан, чья жадность такова, что ради удовлетворения своей жажды наживы они готовы объявить разумных созданий, сотворенных по образу Господа, животными и ослами»{1215}.
Он добавлял, что некоторые индейские дети говорят по-латыни лучше, чем дети многих испанцев.
Гарсес, уроженец Арагона, к тому времени уже в летах, эрудит и книгочей, некогда был исповедником Родригеса де Фонсеки. Он основал больницу в Пероте и вообще всегда заботился о больных. С годами его личность заметно развилась.
Во многом то же самое заявил несколькими месяцами позднее фрай Якобо де Тестера, францисканец французского происхождения, пребывавший в городе Мехико. Он проклинал дьявола, вселившего в людские умы убеждение, будто бы индейцы неспособны принять христианскую веру, а также тех, кто из чрезмерной разборчивости или лености не желает «…взять на себя труд изучения их языков, и тех, кому не хватает рвения пробить эту языковую стену, дабы проникнуть к их сердцам».
«…как может кто-либо говорить, что этим людям не хватает способностей, когда они сооружают столь поразительные здания, изготовляют столь тонкие изделия, если у них [до прибытия испанцев] было развито ювелирное дело, различные искусства и торговля, если они могут председательствовать на собраниях, говорить убедительные речи, знают толк в том, как проявлять вежливость, проводить празднества, совершать бракосочетания и другие торжественные мероприятия… способны выражать скорбь и приязнь, когда этого требуют обстоятельства? Они даже могут петь cantus planus[152]в контрапункте к органному сопровождению и обучают других наслаждаться церковной музыкой, [а некоторые] и проповедуют перед своим народом то, чему мы их учим»{1216}.
Вскоре после процитированного здесь заявления тот же епископ Гарсес написал папе, прося его рассмотреть индейский вопрос. Одновременно с ним доктор Рамирес де Фуэн-Леаль написал в Испанию, протестуя против услышанного им в Мехико высказывания доктора Доминго де Бетансоса – галисийца, некогда бывшего другом Лас Касаса, – что индейцы будто бы не способны воспринять христианское вероучение.
Вступление Бартоломе де Лас Касаса как доминиканца в дискуссию о том, как следует обращаться с индейцами, состоялось в 1533 году, когда судьи в Санто-Доминго обратились в Совет Индий с жалобой на то, что монах отказывает энкомендерос в отпущении грехов. Также он убедил одного из колонистов Санто-Доминго отдать все свои товары индейцам в возмещение за дурное обращение в прошлом. В том же 1533 году Лас Касас, все еще пребывая в своем монастыре в Санто-Доминго, протестовал против двух работорговых экспедиций, отправленных из Пуэрто-Плата вглубь южноамериканского континента: за одной из них стоял судья Суасо (а финансировал ее королевский счетовод Диего Кабальеро), за другой – Хакоме Кастельон, один из многочисленных генуэзско-испанских сахарных торговцев. Верховный суд поддержал Лас Касаса. Около двухсот пятидесяти индейцев, привезенных с севера Южной Америки, были распределены по домам как набориас — т. е. домашние слуги, и предполагалось, что впоследствии они должны быть освобождены.
Однако на всем протяжении 1530-х годов такие работорговые экспедиции продолжали отправляться – что бы там ни проповедовал Лас Касас, – по всему северному побережью Южной Америки. В те времена работорговля из всех коммерческих предприятий по-прежнему приносила наибольший доход. Продажа индейцев позволяла финансировать экспедиции вглубь континента, снабжая их кораблями, оружием, инструментами и провизией. В Санто-Доминго уже имелось тридцать четыре сахарных завода, для эффективной работы которых требовались рабочие руки. Черные рабы считались лучше индейцев, поскольку они работали более усердно, а это имело особенное значение в жарком климате. Однако с ними было непросто справляться – и там, где не хватало африканцев, могли сгодиться и индейские рабы.
В это время началась переписка между главным доминиканским теоретиком фраем Франсиско де Витория и фраем Мигелем де Аркосом, посвященная беспокойству первого относительно обращения с туземцами в Перу. Сам Эразм тоже не молчал: в 1535 году его «Экклезиаст» замечает, что тем, кто толкует об упадке христианства, следует напомнить об огромных новых территориях в Африке, Азии и «что же тогда говорить о неведомых доселе странах, которые каждый день открывают в обеих Америках?»{1217}.
Витория, рожденный, вероятно, около 1480 года, являлся основным лидером нового томистского возрождения. Он вступил в доминиканский орден в 1504 году, после чего поступил в коллеж Сен-Жак в Париже. Здесь он оставался на протяжении почти восемнадцати лет – сперва как студент, затем принялся читать лекции по «Сумме теологии» Фомы Аквинского{1218}. В 1523 году он возвратился в Испанию и вскоре был избран возглавить кафедру богословия в Саламанкском университете – пост, который он занимал вплоть до своей смерти в 1546 году. Витория не опубликовал никаких произведений, поэтому о его взглядах мы можем судить, лишь читая его рукописные пометки к лекциям. Однако он имел огромное влияние как учитель, и к моменту его смерти тридцать из его студентов являлись профессорами в разных городах Испании.
В 1535 году мы слышим жалобы Лас Касаса по поводу того, что ему довелось слышать о действиях «этих германцев» в Венесуэле: «Это не путь моего Господа, – писал он одному из испанских придворных, – не тот путь, которым следовал Христос. Это… скорее мусульманский подход – а на самом деле еще хуже, чем то, что делал Магомет»{1219}. Возможно, его комментарии отражали позицию умной, благожелательной и прекрасной регентствующей императрицы Изабеллы, которая, узнав о том, что многие индейцы из региона Коро в Венесуэле были похищены и проданы в Санто-Доминго, приказала, чтобы их вернули домой. Впрочем, немецкие надзиратели за венесуэльской «колонией» и пальцем не шевельнули, чтобы исполнить королевское повеление. Но, рассматривая все эти жалобы, не следует забывать о впечатлении, которое произвела публикация, – она состоялась в 1535 году, – «Истории» Овьедо, дающей в целом негативное представление о способностях индейцев.
В этот момент упрямый, но проницательный папа Павел III (Алессандро Фарнезе) занял весьма важную позицию по вопросу о том, как следует обращаться с туземцами. Фарнезе происходил из старинного семейства, проживавшего возле Больсены, что под Орвието. Его миловидная сестра Джулия послужила основной причиной его возвышения при дворе Александра VI, поскольку «…не вызывает сомнений, что Александр VI даровал кардинальский сан не столько ему, сколько его сестре»