В 1487 году он прочел в Саламанке несколько лекций по классической литературе, после чего его новые друзья начали умолять его остаться в Испании, и он согласился. Кардинал Сфорца просил его регулярно присылать ему письма о том, что происходит в Испании; отвечая на просьбу, Мартир писал как Сфорца, так и самому папе. В Риме с жадностью ждали его писем, в которых рассказывались интереснейшие вещи о Колумбе и других путешественниках в Новый Свет, их прибытие представляло собой литературное событие первостепенной важности. Король Неаполя обязательно требовал у кардинала Сфорца копию, а папа Лев Х велел, чтобы ему читали их за обедом. Мартир писал на латыни, которую не считал мертвым языком и использовал соответственно, хотя иногда и вставлял слова на итальянском и испанском, чем навлекал на себя насмешки некоторых кардиналов{176}.
Судя по всему, в какой-то момент Лопес де Мендоса, его первый испанский покровитель, утратил к нему расположение, начав считать его чересчур многословным. Однако Мартир продолжал с успехом читать лекции в Саламанке{177} и обучать классическим языкам наследников испанской знати: перечень его учеников можно было использовать как справочник о подающих надежды молодых людях эпохи{178}. Мартир стал капелланом при королевском дворе, а затем послом при османском султане Баязиде, который симпатизировал изгнанным из Гранады мусульманам и грозился сделать то же самое с христианами в Леванте, не говоря уже о францисканцах в Палестине. Судя по всему, Мартиру удалось тактично убедить султана, что тому выгоднее поддерживать хорошие отношения с Испанией.
Учитывая этот успех, нет ничего удивительного в том, что королевский секретарь Мигель Перес де Альмасан (конверсо из Арагона, который стал секретарем по международным делам при Изабелле и Фернандо и был фаворитом последнего) попросил Петра Мартира попытаться установить столь же хорошие отношения между королем Фернандо и королем Филиппом Красивым. Однако после смерти Фернандо Мартир в своих письмах в Рим враждебно отзывался о суровом кардинале Сиснеросе, которого он не любил{179}. Позже, при императоре Карле, он относился к «фламандцам» с не меньшей враждебностью, чем любой испанец, хотя и восхищался Гаттинарой. Он был одним из первых в Испании людей, осознавших важность завоеваний Кортеса. Впоследствии он исполнял роль переводчика (с латыни на испанский) при Адриане Утрехтском, когда тот был регентом Испании – и, возможно, надеялся получить от него некоторую награду, когда тот станет папой. Однако Адриан не раздавал подарков.
Начиная с 1523 года Мартир пользовался всеми благами, сопутствующими сану протопресвитера города Оканья – одного из любимых городов королевы Изабеллы, расположенного милях в сорока к югу от Мадрида (протопресвитерами назывались высшие чины белого духовенства). О Ямайке, где у него также имелся титул и права владения, он говорил так, словно был на ней женат: «Моя супруга», так он называл ее. «Я соединен с этой прелестной нимфой, – писал он и добавлял: – Нигде в мире не найти столь приятного климата»{180}. Следует предположить, что ему доводилось беседовать с теми, кто бывал там.
Мартир обладал бесконечной любознательностью. В его обыкновении было просить людей, знавших Индии на собственном опыте, отобедать с ним. «Я нередко приглашал молодого Веспуччи [племянника Америго] к своему столу, – писал он, – не только потому, что он обладает несомненным талантом, но и из-за того, что он делал записи обо всем, что наблюдал на протяжении своего путешествия». То же он говорил о Себастьяне Каботе, который в 1518 году стал пилото майор, то есть главным штурманом, вслед за Диасом де Солисом: «Кабот часто посещает мой дом, и время от времени присоединяется ко мне за моим столом»{181}.
Маринео Сикуло, собрат-итальянец Мартира, долгие годы бывший профессором в Саламанке, вспоминал, как, обедая с Мартиром, он с большим воодушевлением разглядывал у него прекрасные стулья, ибо они были выполнены «превосходно и с непревзойденным искусством». Мартир был в изобилии окружен золотом и серебром, а также рукописями и прочими вещами, которые валялись по всему дому в некотором небрежении{182}.
Франсиско де лос Кобос был секретарем Совета Индий с самого начала. Озабоченный, как и покойный епископ Родригес де Фонсека, в первую очередь собственным финансовым преуспеянием, он уделял мало внимания Новому Свету, на чью судьбу имел столь огромное влияние. Это был главный кабинетный секретарь при Карле V – педантичный, сухой, компетентный, интересующийся женщинами, лишенный воображения. Кобос родился в 1490 году; его отцом был Диего де лос Кобос Товилья, сражавшийся в последних сражениях войны с Гранадой. Овьедо в своей книге «Воспоминания за 50 лет», посвященной рассказам из жизни кастильской знати, писал, что изначально это семейство не имело ни гроша{183}.
Гарсия де Лоайса писал императору, что Кобос «знает, как компенсировать вашу небрежность в обращении с людьми… Он служит вам с величайшей преданностью, он чрезвычайно благоразумен; он не тратит попусту ваше время, пытаясь показаться умным, как делают другие; он никогда не сплетничает о своем господине; и люди любят его больше чем кого бы то ни было другого из тех, кого мы знаем». Самому Кобосу он говорил, что прочел его письмо папе: «Ваши письма доставляют Его Святейшеству больше удовольствия, чем все те, которые показывает ему посол, поскольку он говорит, что они написаны от сердца… с глубочайшим смыслом… величайшей проницательностью и без лжи»{184}.
Один из современных компетентных историков писал, что Кобос был «сообразителен и находчив, неутомимый работник, искусный дипломат, очаровательный собеседник, с некоторыми претензиями на звание гуманиста, автор прекрасных писем, но вместе с тем упрям, мстителен и превыше всего жаден до наживы»{185}. В свое время Лопес де Гомара, биограф Кортеса, характеризовал Кобоса словами «толстый, привлекательный, веселый и жизнерадостный, и столь приятный в общении». Впрочем, он тут же добавлял, что «он был усерден и скрытен… очень любил играть в карточную игру «примера» и беседовать с женщинами»{186}. Судя по всему, он никогда ничего не читал; он никогда не упоминал в своих письмах Эразма, и вообще в них не обсуждались какие-либо из величайших событий того времени.
Согласно Лас Касасу, он был «привлекательной наружности и крепкого телосложения», а также «мягок в речах и тоне». Бернардо Наваджеро – еще один венецианский посол, носящий эту фамилию, – считал, что «Кобос весьма любезен и очень опытен. Самую большую сложность представляет устроить с ним встречу, но после того, как вы оказались у него в кабинете, его обращение настолько очаровывает, что любой посетитель уходит от него совершенно удовлетворенным».
Кобос добился представления ко двору через Диего Вела Альиде, мэра де лос Кобоса, который был мужем его тетки и одновременно счетоводом и секретарем при королеве Изабелле. С самого начала его карьера неуклонно шла вверх. В 1503 году он был назначен королевским нотариусом в Перпиньян, а в 1508 году стал главным счетоводом (контадор майор) Гранады. В тот же год он стал советником в Убеде, соответственно перенеся свое местожительство в Андалусию.
Почти все то время, что Сиснерос был регентом, Кобос провел в Брюсселе. Овьедо полагал, что это Уго де Уррьес, секретарь Карла по делам Арагона, представил его всемогущему Шьевру, с которым работал. Король писал Сиснеросу: «…он пришел, чтобы служить нам, и служил, и служит нам по сей день». Тем не менее, его имя не фигурирует среди тех, к кому Сиснерос относился неприязненно{187}. Формально он сделался секретарем короля 1 января 1517 года, получив 278 тысяч мараведи в качестве жалованья – сумму, которая превышала оклады других секретарей. Карл в письме Сиснеросу пояснял, что он назначает Кобоса «…вести и хранить записи о наших доходах и финансах, сколько было выплачено и передано нашим казначеям и другим лицам, чтобы все делалось в соответствии с тем, что вы сами установили и утвердили»{188}. Кобос принял на себя ответственность за дела Индий в сентябре 1517 года, после того как Карл вернулся в Испанию.
Лас Касас писал о нем, что он
«…превосходил всех прочих [испанских секретарей], ибо месье де Шьевр [Круа] проникся к нему чувствами более теплыми, нежели к кому-либо из остальных, ведь по правде говоря, он и действительно был одарен более их, и к тому же весьма привлекателен лицом и фигурой… Также он обладал мягким голосом и учтивой речью, и этим внушал к себе любовь. Также ему чрезвычайно помогали знания и опыт, полученные за все годы, что он провел в королевстве»{189}.
В сентябре 1519 года Кобос стал рыцарем ордена Сантьяго, а в ноябре этого знаменательного года (в смысле, знаменательного для Новой Испании) он был назначен фундидором и маркадором Юкатана. В мае 1522 года границы его полномочий были расширены, включив в себя Кубу, Колуакан и Сан-Хуан-де-Ульоа (в Новой Испании). Он заключил удачный брак с Марией де Мендоса-и-Пиментель, дочерью Хуана Уртадо де Мендоса и Марии Сармьенто, графов Рибадавиа, в октябре 1522 года, вскоре после возвращения Карла. Она принесла ему приданое в 4 миллиона мараведи – один миллион был доходом от города Орнильос возле Вальядолида, рядом с богатым иеронимитским монастырем Ла-Мехорада. Мария была родственницей графа-герцога Бенавенте, коннетабля Кастилии Веласко, а также адмирала Кастилии Энрикеса.