Чему-нибудь и как-нибудь».
Мы также могли бы сказать:
Все молимся мы понемногу,
Кое-когда и кое-как.
Хотел бы до того дойти я, чтоб свободно,
И тайно про себя, и явно, всенародно,
Пред каждой церковью, прохожих не стыдясь,
Сняв шляпу и крестом трикратно осенясь,
Оказывал и я приверженность святыне.
Как делали отцы, как делают и ныне
В сердечной простоте смиренные сыны,
Все боле, с каждым днем, нам чуждой старины.
Обычай, искони сочувственный народу.
Он с крестным знаменем прошел огонь и воду,
Возрос и возмужал средь славы и тревог.
Им свято осенив семейный свой порог,
Им наша Русь слывет, в урок нам, Русь святая;
Им немощи свои и язвы прикрывая,
И грешный наш народ, хоть в искушеньях слаб,
Но помнит, что он сын Креста и Божий Раб,
Что Промысла к нему благоволеньем явным
В народах он слывет народом православным.
Но этим именем, прекраснейшим из всех,
Нас небо облекло, как в боевой доспех.
Чтоб нам не забывать, что средь житейской битвы
Оружье лучшее смиренье и молитвы.
Что следует и нам по скорбному пути
С благим Учителем свой тяжкий крест нести.
Не дай нам Бог во тьме и суете житейской
Зазнаться гордостью и спесью фарисейской,
Чтоб святостью своей, как бы другим в упрек,
Хвалиться, позабыв, что гордость есть порок.
Не в славу, не в почет народные скрижали
Родную нашу Русь святой именовали,
Но в назиданье нам, в ответственность, в завет;
Чтоб сберегали мы первоначальных лет
Страх Божий и любовь и чистый пламень веры,
Чтоб добрые дела и добрые примеры,
В их древней простоте завещанные нам,
Мы цельно передать смогли своим сынам;
Чтоб Божий мир для нас был школой изученья,
Чтоб не ленились мы на жатву просвещенья.
Чтоб сердцу не в ущерб и вере не в подрыв,
Наукою народ себя обогатив,
Шел доблестно вперед, судьбам своим послушно,
Не отрекаяся от предков малодушно.
Приличий светских долг желая соблюсти,
Ведь кланяемся мы знакомым по пути,
Будь выше нас они иль будь они нас ниже,
А Церковь разве нам не всех знакомых ближе?
Она встречает нас при входе нашем в мир,
В скорбь предлагает нам врачующий свой мир
И, с нами радуясь и радости и счастью,
Благословляет их своей духовной властью.
Когда над нами час ударит роковой,
Она нас с берега проводит на другой,
И в этот темный путь, где все нас разом бросит,
Одна ее звезда луч упованья вносит;
За нас и молится и поминает нас,
Когда уж на земле давно наш след угас,
Когда и в той среде, где мы сильны так были,
Уже другим звеном пробел наш заменили.
Нам Церковь, в жизнь и смерть, заботливая мать, —
А мы ленимся ей сыновний долг воздать?
А мы, рабы сует, под их тяжелой ношей,
Чтоб свет насмешливый не назвал нас святошей,
Чтоб не поставил нас он с чернью наряду,
Приносим в жертву крест подложному стыду.
Иль в наших немощах, в унынии бессилья,
Подчас не нужны нам молитвенные крылья,
Чтоб сеять мрак и сон с отягощенных вежд,
Чтоб духом возлетать в мир лучший, в мир надежд,
Мир нам неведомый, но за чертой земною
Мир предугаданный пророческой тоскою?
Когда земной соблазн и мира блеск и шум,
Как хмелем обдают наш невоздержный ум,
Одна молитвою навеянная дума
Нас может отрезвить от суеты и шума,
Нас может отрешить, хоть мельком, хоть на миг,
От уловивших нас страстей, от их вериг,
Которые, хотя и розами обвиты,
В нас вносят глубоко рубец свой ядовитый.
Среди житейских битв уязвленным бойцам
Молитва отдых будь и перемирье нам!
Заутра новый бой. Окрепнем духом ныне.
Усталым странникам, скитальцам по пустыне,
Под зноем солнечным, палящим нашу грудь,
Когда и долог был и многотруден путь,
И ждут нас впереди труды и битвы те же,
Нам нужно пальмы тень и горстью влаги свежей
Из ближнего ручья пыл жажды утолить.
Родник глубок и чист: готов он в нас пролить
Живую благодать святой своей прохлады;
Родник сей манит нас, но мы ему не рады
И, очи отвратив от светлого ручья,
Бежим за суетой по дебрям бытия.
Наш разум, омрачась слепым высокомерьем,
Готов признать мечтой и детским суеверьем
Все, что не может он подвесть под свой расчет.
Но разве во сто раз не суеверней тот,
Кто верует в себя, а сам себе загадкой,
Кто гордо оперся на свой рассудок шаткой
И в нем боготворит свой собственный кумир,
Кто, в личности своей сосредоточив мир,
Берется доказать, как дважды два четыре,
Все недоступное ему в душе и в мире?
Ферней
Гляжу на картины живой панорамы.
И чудный рисунок и чудные рамы!
Не знаешь — что горы, не знаешь — что тучи;
Но те и другие красою могучей
Вдали громоздятся по скатам небес.
Великий художник и зодчий великой
Дал жизнь сей природе, красивой и дикой,
Вот радуга пышно сквозь тучи блеснула,
Широко полнеба она обогнула
И в горы краями дуги уперлась.
Любуюсь красою воздушной сей арки:
Как свежие краски прозрачны и ярки!
Как резко и нежно слились их оттенки!
А горы и тучи, как зданья простенки,
За аркой чернеют в глубокой дали.
На ум мне приходит владелец Фернея:
По праву победы он, веком владея,
Спасаясь под тенью спокойного крова,
Владычеством мысли, владычеством слова,
Царь, волхв и отшельник, господствовал здесь.
Но внешнего мира волненья и грозы,
Но суетной славы цветы и занозы,
Всю мелочь, всю горечь житейской тревоги,
Талантом богатый, покорством убогий,
С собой перенес он в свой тихий приют.
И, на горы глядя, спускался он ниже:
Он думал о свете, о шумном Париже;
Карая пороки, ласкал он соблазны;
Царь мысли, жрец мысли, свой скипетр алмазный,
Венец свой нечестьем позорил и он.
Паря и блуждая, уча и мороча,
То мудрым глаголом гремя иль пророча,
То злобной насмешкой вражды и коварства,
Он, падший изгнанник небесного царства,
В сосуд свой священный отраву вливал.
Страстей возжигатель, сам в рабстве у страсти,
Не мог покориться мирительной власти
Природы бесстрастной, разумно-спокойной,
С такою любовью и роскошью стройной
Пред ним расточавшей богатства свои.
Не слушал он гласа ее вдохновений:
И дня лучезарность, и сумрака тени,
Природы зерцала, природы престолы,
Озера и горы, дубравы и долы —
Все мертвою буквой немело пред ним.
И, Ньютона хладным умом толкователь,
Всех таинств созданья надменный искатель,
С наставником мудрым душой умиленной
Не падал с любовью пред богом вселенной,
Творца он в творенье не мог возлюбить.
А был он сподвижник великого дела:
Божественной искрой в нем грудь пламенела;
Но дикие бури в груди бушевали,
Но гордость и страсти в пожар раздували
Ту искру, в которой таилась любовь.
Но бросить ли камень в твой пепел остылый,
Боец, в битвах века растративший силы?
О нет, не укором, а скорбью глубокой
О немощах наших и в доле высокой
Я, грешника славы, тебя помяну!
Царскосельский сад зимою
1
С улыбкою оледенелой
Сошла небес суровых дочь,
И над землей сребристо-белой
Белеет северная ночь.
Давно ль здесь пестротою чудной
Сапфир, рубин и бирюза
Сливались с тенью изумрудной,
Чаруя жадные глаза?
Зимы покров однообразный
Везде сменил наряд цветной,
Окован сад броней алмазной
Рукой волшебницы седой.
В дому семьи осиротелой,
Куда внезапно смерть вошла,
Задернуты завесой белой
С златою рамой зеркала.
Так снежной скатертью печальной
Покрыты и объяты сном
И озеро с волной зерцальной,
И луг с цветным своим ковром.
Природа в узах власти гневной,
С смертельной белизной в лице,
Спит заколдованной царевной
В своем серебряном дворце.
2
Но и природы опочившей
Люблю я сон и тишину:
Есть прелесть в ней, и пережившей
Свою прекрасную весну.
Есть жизнь и в сей немой картине,
И живописен самый мрак:
Деревьям почерневшим иней
Дал чудный образ, чудный лак.
Обрызгал их холодным блеском
Своих граненых хрусталей,
Он вьется ярким арабеском
Вдоль обезлиственных ветвей.
Твой Бенвенуто, о Россия,
Наш доморощенный мороз
Вплетает звезды ледяные
В венки пушисто-снежных роз.
Кует он дивные изделья
Зиме, зазнобушке своей,
И наряжает в ожерелья
Он шею, мрамора белей.
3
Когда наступит вечер длинный,
Объятый таинством немым,
Иду один я в сад пустынный
Бродить с раздумием своим.
И много призрачных видений
И фантастических картин
Мелькают, вынырнув из тени
Иль соскочив с лесных вершин.
Они сшибаются друг с другом
И, налетев со всех сторон,
То нежат лаской, то испугом
Тревожат мыслей чуткий сон.
А между тем во тьме безбрежной
Оцепенело все кругом,
В волшебном царстве ночи снежной,
В саду, обросшем серебром.
Но в этой тишине глубокой,
Питающей дремоту дум,
Местами слышен одинокой
Переливающийся шум.
Под хладной снежной пеленою
Тень жизни внутренней слышна,
И, с камней падая, с волною
Перекликается волна.