одолеть не предлагает.
– Да нет уж. Спасибо. Сколько ни сиди, идти когда-то надо. И так побыла. Ждут, – говорит Минодора Сергеевна. – А то подведу. Раз обещала.
Поднялась со скамейки.
– Ну, до свиданья, – говорит, – ребятишки.
Улыбается. Слегка мотается – как водоросль в плёсе.
– До свиданья, баушка Минодора, – отвечают ребятишки.
Смеются.
– Смейтесь, смейтесь… Вон подгорелая оладья – съешьте, – говорит баушка Минодора. – Медведя не будете бояться.
– А ты? – говорит Рыжий.
– Мне его и так не страшно, – говорит Минодора Сергеевна. – Сейчас – так вовсе. Ну а вообще-то, ходи он, топтолапый, своей дорогой, я пойду своей.
Пошла. И опять будто танцуя. Но на этот раз как будто ветер сильный ей мешает танцевать, то с одного боку её подтолкнёт, то с другого, то в грудь упрётся – не пускает, то в спину ткнёт её, игривый.
– Ну дык, – говорит Иван Захарович. – Ясно.
– С Богом, – говорит Марфа Измайловна.
Запела Минодора Сергеевна. Там, за воротами уже:
Я по городу гуляла,
Песни распевала.
А что кунку потеряла,
После уж узнала.
Захар Иванович молча слушает, бездвижно – как стихию. Марфа Измайловна головой покачала – что осудила-то, так вряд ли, посочувствовала, помолилась. Вовка с Олегом понимающе преглянулись – осведомлены.
Не маленькие.
– Сидят, сидят, да и ходят, – говорит Марфа Измайловна. – Курица где-то ростится, снеслась, проверить надо, яйца собрать, а то сороки, пакости, расташшут.
Только, охая да ойкая – стар ось, не радось, – и упираясь рукой в скамейку, поднялась, пошла было. Врывается в ограду с улицы Татьяна Дмитриевна, кого-то ругая.
Коробок спичек, занимала, принесла.
– И чё ты думать, моих всё так, девка, и нет… Взбрендило им, – с разбегу говорит, – лесину свалить, на столбы, на поперечину ли, она упала и обоих задавила.
– Тьпу ты, – говорит Иван Захарович. Трубку сердито засосал.
– Окстись, Татьяна, чё городишь, – говорит Марфа Измайловна.
– Назад поехали ли, – говорит Татьяна Дмитриевна, – Серко понёс, сдрешной, зашиб их насмерть.
– Чё уж попало-то не сочиняй, к чему такое, – очурывает её Марфа Измайловна. – Не кликай худо.
– Уже не знаю, чё гадать, – говорит Татьяна Дмитриевна.
– Не гадай, – говорит Марфа Измайловна. – Не гневи Бога.
– В Пяту-гору стали подниматься, там крутизна, в Поповом ли логу…
– Угомонись.
– Ну, побежала, – говорит Татьяна Дмитриевна. – Может, уж дома. Хватятся, матери нет. Где по заулку проскочили, на глаза мне не попались, я к вам прямком тут, сократила, по забегаловке…
– Время ишшо кого, – говорит Марфа Измайловна. – Полдень. К обеду-то вернутся.
– Вот вам спички, – говорит Татьяна Дмитриевна. – Задолжала, – положила коробок на стол. – Ну, побежалая.
– Беги, – говорит Марфа Измайловна.
– Не быстро тока, не спеши. Последнего ума, запнёшься-то, лишишься, – говорит Иван Захарович. Встал с чурки. Грелку за поленницу сунул, пока жена на гостью отвлеклась. Присел на место. Как и не вставал.
Сидит. Думат. О многом.
Гостья, не прощаясь, убежала.
А через минуту, может, через две влетел в ограду петух, замахал крыльями, закукарекал – чего-то будто испугался, от кого-то будто получил пряников. Не удивительно. Ноги у Татьяны Дмитриевны длинные – достигнут далеко.
– Ишшо один, – говорит Иван Захарович. – Петя.
Насытились Олег и Вовка. Сидят, болтают ногами и языками – о разном, в том числе и о рогатке, которая так необходима, о воробьях, которые надоели, о рыбалке, о Кубе, о Гагарине и о Космосе.
Ну и конечно – о войне.
С теми, кто сунется.
Но, пусть попробуют.
Пусть только рыпнутся.
Ага.
С американцами, понятно, первым делом.
Обнаглели.
Дед Иван, притулившись к поленнице, дремлет. Подрагивает. Встрепенулся вдруг, кругом оглядываясь, говорит:
– Вылежатся, гамнюки, солнце уже на полдне, а в их избе тока дым из трубы потянулся, тока лошадь ишшо запрягают. Потом во власть все – мать честная!
Приснилось, наверное, что-то.
– Тьпуты.
Свинья поднялась, встряхнулась. Тоже осмотрелась. Направилась вразвалочку вон из ограды.
– Давай, давай, – говорит ей вслед Иван Захарович. – Надоела, воздух портит.
Скрылась свинья за воротами, а в воротах возникла Настя.
– Здрасте!
Настя Цоканова. Цоканиха. Настя-Кобыла.
В китайских тапочках. В платье голубом, в белый цветочек. Чулки, перетянутые белой, ослабевшей, наверное, резинкой, сползли гармошкой на тапочки. Простоволосая. Коса у Насти толстая, седая, длинная, как шелепу га.
– Здравствуй, здравствуй, – говорит Марфа Измайловна, низко склонившись и вороша клюкой в печке. Выпрямилась. Смотрит приветливо на гостью. – Проходи к столу, поешь оладий с мёдом. От именин Володькиных остались.
Прошла Настя к столу, села на скамейку, вплотную к Олегу и Вовке.
– Здорово, – говорит, глядя на Олега. – Забываю, как тебя зовут. Здорово, Захар, – говорит, переведя взгляд на Вовку.
Всегда путает Вовку с его отцом Захаром Ивановичем, своим ровесником. Вовка её уже не поправляет – надоело.
– Ешь, – ей только говорит.
Берёт Настя оладью в руку, на ладони её рассматривает – как невидаль. Поднесла к глазам, смотрит через неё на солнце. Надкусила, положила под блюдце.
– Зима, – говорит. – Солнце потускнело.
– Ага, – говорит Рыжий. – Нос не отморозь.
Больше никто на это ничего ей не ответил.
Ткнула Настя под бок Вовку локтем.
Вовка тем же ей ответил.
Заурядно.
Было у Насти три сына. Двое, двойняшки, на флоте служили. Где-то на Чёрном море. В одну ночь погибли. Третьего тут, на песке кемском, зарезали – с дурным народишком связался. Водку пили и в карты играли. И у неё, у Цоканихи, с головой после этого что-то неладное сделалось, так до сих пор и не поправилось. Дочь у неё есть. На складах в яланском рыбкоопе работает. Когда уходит на работу, закрывает мать дома на замок. Та как-то умудряется открыть окно и выбраться на улицу. Играет с мальчишками, с девчонками водиться не любит, в казаков-разбойников, в прятки, лапту, в другое ли что, даже в футбол – только мешает. Ещё и вредная бывает, хоть колоти её. Схватит мяч и понесётся, как кобыла, с ним куда глаза глядят. Догнать её непросто. Но никто из мальчишек и пальцем её не трогает. А вот убежать, скрыться от неё пытаются. Иной раз получается. Мечется тогда по всей Ялани и окрест Настя, ищет их. Пока дочь не отловит и не уведёт её домой – уговорами.
– Играть, Захар, пойдём? – говорит Настя. – Или купаться?
– Мы пойдём, – говорит Рыжий. – А тебе-то чё.
– И я пойду, – говорит Настя. – У меня десять копеек есть, – хлопает себя ладонью по груди. – Новые.
Пореформенные.
– Попей чаю, – предлагает ей Марфа Измайловна. – Может, молока тебе налить?
– Я досыта воды в Куртюмке напилась, – отказывается Настя. – Где гуси плавают, в запруде.
– Настя, – обращается к ней Иван Захарович.
Оборачивается та к нему.
– Какая погода завтра будет?
– Будет, – отвечает Настя.
– Ну дак, – говорит Иван Захарович. Раскурил трубку. В яму, в которой свинья лежала, стал смотреть.
– Душа чё-то не на месте, – говорит Марфа Измайловна.
– Когда она у тебя была на месте? – не отрываясь взглядом от ямы-лежанки, говорит сквозь трубку Иван Захарович. – Всё и ноет.
– Пойдём, – говорит Вовка, подмигивая Олегу. – В уборную сходим.
– Пойдём, – говорит Олег.
Встали. Пошли.
– Спасибо, баба.
– Спасибо, бабушка Марфа.
– На здоровье, милые. Направились куда-то?
– В уборную.
– Руки потом помойте, – говорит Марфа Измайловна. – С мылом.
– Помоем.
Пошли.
Не тут-то было – Настя увязалась.
Рванули Вовка и Олег. Через огородник с мелочью, в большой огород, в котором растёт зацветающая уже картошка. Перемахнули через изгородь. Побежали на Сушихин угор. На поляну навзничь упали. Дух переводят. Настя тут же, повалилась рядом. На живот. Сучит ногами.
На небо белых облаков уже нагнало, пока редких, – неслышно наползли. Одно облако похоже на собаку.
– Я его в прошлом годе уже видел, – говорит Рыжий. – Оно уже тут было.
– Было, – соглашается Олег. – Я его тоже видел.
– И я видела, – не глядя на небо, говорит Настя.
Хоть облако уже и перестало походить на собаку, просто на облако теперь походит – не важно.
– Чёрный, может, к Вовке Балахнину сходим, – предлагает Рыжий.
– Он с Юркой и Любкой нянчится, – говорит Олег.
Брат и сестра у друга их Вовки Балахнина в один день родились, в апреле, когда Гагарин летал в космос.
– Порванную камуру надо раздобыть, – говорит Вовка, сомкнув под головой в замок руки и глядя на коршунов. – Рогатки сделать. От полуторки – тугая – не растянешь.
– Надо, – говорит Олег.
– Не надо, – говорит Настя.
– Никто тебе и не предлагает, – говорит Рыжий.
– Из рогатки глаз можно корове выбить, – говорит Настя. – И всем.
– Умолкни, – говорит Рыжий. И говорит: – В школу скоро. Неохота.
– Ещё не скоро, – говорит Чёрный. – А мне охота.
– Я тоже в школу пойду, с тобой, Захар, – говорит Настя. – А с тобой, – говорит Олегу, – не пойду.
– И не ходи, – говорит Олег.
– Кто тебя туда пустит! – говорит Рыжий. – Ты же старая.
– Не старая.
– Старуха. Да ишшо какая!
Повернула Настя голову, плюнула в Рыжего. Рыжий повернул голову, плюнул в Настю.
– Хорошо, что у нас советская власть, – говорит Вовка.
– Хорошо, – говорит Олег.
– Хорошо, – говорит Настя.
– И на Кубе тоже, – говорит Рыжий.
– Там Фидель Кастро, – говорит Олег.
Настя отмолчалась. Радио она не слушает, газет не читает.