– А что с твоим гороскопом? – напомнил Крюк.
– У меня вышло, что погибну я в огне… – тихо проговорил вельсгундец. – В клокочущем пламени. Яростном и неудержимом.
– Могу тебя обрадовать, – скривил губы в усмешке мэтр Абрельм. – В Аксамале, похоже, не осталось в живых чародея, способного вызвать яростное и неудержимое пламя. Скажем так, самое большее, чего могу добиться я…
Решительный стук в дверь прервал его.
– Открыто! – громко заявил Дольбрайн. – Входите!
Гуран подозрительно прищурился и положил ладонь на рукоять меча. Даже в окружении единомышленников приходится быть всегда начеку. Враг не дремлет. Если «младоаксамалианцы» упустят власть из рук, найдется целая куча желающих ее подхватить. Мэтр Абрельм, видно, подумал о том же. Он не стал делать показных жестов, но сунул ладони под плащ. Скорее всего, приготовил быстрое и смертельное заклятие. Мощью пожилой чародей не отличался, но умел ударить в нужную точку.
Дверь распахнулась. Порог перешагнул морщинистый мужчина с трехдневной седой щетиной на щеках. Пелеус[37] на его голове блестел от влаги – похоже, над столицей вновь разверзлись небеса. Рукава добротного суконного кафтана тоже темнели, напитавшись дождем.
Вошедший поклонился. С чувством, но без подобострастия. Бросил полный сожаления взгляд на камин, который никто с утра так и не подумал разжечь.
Следом за ним двое плечистых студентов ввели мужчину средних лет, одетого очень легко и с непокрытой головой. Должно быть, из-за широкой плеши он сильно зяб под дождем. На его лице выделялся крупный пористый нос, нависавший над светло-русыми, прокуренными усами, на щеке красовался свежий кровоподтек, но глаза смотрели цепко, словно хозяином положения был он сам.
– Кого это вы привели, фра Лаграм? – язвительно проговорил чародей. – Очередной враг народа? Осколок старой власти?
Мужчина в пелеусе устало повел плечами, словно хотел сказать: «Издевайтесь, издевайтесь… А что с вами будет без меня?»
– Вы угадали, мэтр Абрельм. Просто поразительная догадливость, право слово! Я ловил, ловлю и буду ловить людей, служивших прошлому. Ибо они – кандалы, сковывающие наши ноги на пути к светлому будущему.
Гуран улыбнулся. Красиво, очень красиво умеет говорить фра Лаграм, бывший купец, а ныне глава тайного (да и явного тоже) сыска нового правительства Аксамалы. Слушая его вдохновенные речи, трудно понять – в самом деле фра мыслит именно так или подбирает вычурности и красивости для того, чтобы поразить собеседников? За последний месяц на глазах молодого вельсгундца произошло много превращений. Купец стал сыщиком, лавочник – министром финансов, профессор – дворником… Многие студенты думать забыли об учебе и взяли на себя обязанности сержантов новой армии Аксамалы, состоявшей сплошь из ополченцев. Да и самому Гурану пришлось – хочешь не хочешь – возглавить вооруженные силы «младоаксамалианцев», то есть в какой-то мере принять на себя обязанности главнокомандующего. Но такого рвения, как у фра Лаграма, он не видел ни у кого. Несмотря на одышку и подагрическую хромоту, бывший купец целыми днями рыскал по улицам, выискивая врагов новой власти. Очень ему помогали многочисленные знакомства в купеческой и ремесленной части города.
Вот интересно, кто этот лысеющий мужчина? Чем он не угодил сыщикам? Почему молчит Дольбрайн? Обычно он принимает живейшее участие в судьбах задержанных. Особенно после того, как Лаграм приволок с Прорезной улицы целое семейство булочников, включая несовершеннолетних детишек, и пытался обвинить их в шпионаже в пользу Айшасы… А теперь молчит. Перебирает жалобы, прошения, рапорты… И плечи так напряглись, словно не бумажки в пальцах держит, а осколки гранитной глыбы.
– Кто это, фра Лаграм? – поняв, что от старших товарищей вопроса не дождешься, не выдержал Гуран.
Купец усмехнулся:
– Фра Форгейльм по кличке Смурый собственной персоной! – и гордо глянул по сторонам. Неужели такая важная птица?
Дольбрайн по-прежнему хмурился и молчал.
– Кто он? – предчувствуя неладное, продолжал Гуран.
– Сыскарь… Самый ухватистый, говорят, в Аксамале!
Лысоватый переступил с ноги на ногу. Чему-то улыбнулся.
– Тайный сыск? – удивился Гуран. – Прислужник имперского режима?
– Зачем тайный? – неспешно ответил Лаграм. – Уголовный.
– Тогда не понимаю, в чем его вина! – Вельсгундец горячо взмахнул кулаком. – Мы тоже боремся с уголовниками. Не враг он нам, а союзник! Учитель! Ну, скажите вы свое слово!
Дольбрайн медленно поднял голову. Встретился взглядом с бледно-голубыми глазами Форгейльма. По лицу сыщика промелькнула тень удивления, сменившаяся уверенной ясностью. Узнал. Еще бы не узнать. Ведь фра Форгейльм и в самом деле считался лучшим среди магистратских сыщиков. Только изумительная ловкость Берельма (за что и кличку получил) позволила ему отвертеться от обвинения уголовного сыска. Да. Ловкость и несовершенство имперских законов.
– Ты предлагаешь, – повернулся Ловкач к Гурану, – пригласить его работать с нами? Строить новую Сасандру?
– Ну конечно! – воскликнул вельсгундец. – Нельзя же мастерами такого уровня разбрасываться!
Берельма передернуло. В чем-то мальчишка, конечно, прав. Возможно, знания и опыт Форгейльма и помогли бы фра Лаграму отлавливать жуликов, воров и грабителей. Но… Зря Гуран произнес слово «мастерами».
– Полагаю, стоит спросить его самого… – подал голос Крюк. – Мы ж не на рынке, и он не поросенок.
– Глупости какие, право слово! – возразил Лаграм. – Вина его очевидна и доказана!
– Зачем же вы сюда его привели? – медленно проговорил Дольбрайн, он же Берельм, он же Ловкач.
– Утвердить обвинение! – Бывший купец выпятил подбородок.
«Почему-то мне кажется, что не только для этого, – подумал Берельм. – Иногда даже самый хороший сторожевой кот становится опасен для хозяев, а именно, тогда, когда решит, что лучше их знает, как правильно охранять дом и подворье».
– Я утверждаю обвинение! – Правитель поднялся, расправил плечи. Враг народа или нет, но Форгейльм заслуживал хотя бы внешнего уважения. – Готов подписать!
Принимая бумагу из рук Лаграма, Берельм смотрел только в блеклые глаза сыщика. Поэтому он не видел, как дернулся, словно от пощечины, Гуран, как насупился, беззвучно шевеля губами, Крюк и как злорадно оскалился чародей Абрельм.
Глава 12
Под утро в лесной чаще пронзительно-жалостливо завыла бруха.
Антоло вскочил, хватаясь за меч. Не слишком-то большое удовольствие проснуться в луже крови с перекушенным горлом. У затухшего костра озирался Вензольо.
– Демон меня сож’и! Что же это?
– Раздувай угли! – распорядился Антоло.
– А ты команди’, что ли? – с сомнением прищурился каматиец.
Табалец хотел ответить резко, но передумал. Не трогай дерьмо, не будет вони. Он до сих пор не мог понять, зачем Кулаку понадобилось брать с собой картавого солдата? Или он не видит, что тот бросается выполнять поручения одного только кондотьера? Ну, сцепив зубы и с недовольным видом, еще Пустельги и Почечуя… А с остальными товарищами по отряду дерзок, старается меньше работать, а больше есть и спать.
– Он не командир, лопни мои глаза, но если то, что сейчас воет, укусит тебя за задницу… – Из тьмы вышел Кольцо, бесцеремонно отодвинул каматийца и принялся раздувать угли.
– Если укусит за задницу его, мы все переживем, – усмехнулся неслышно подошедший Кирсьен. – Но если кого-то из нас… – Бывший лейтенант красноречиво провел пальцем по рукоятке меча. Рядом с ним стоял Халль, застегивая кожаную курточку. Мальчик изо всех сил старался скрыть страх, но дрожащие губы и пальцы, не справляющиеся с застежками, выдавали его с головой.
– Визгливые тут брухи, – поежился Антоло. – Наши басовитее ревут.
– У вас в Табале, поди, и кипяток горячее? – не глядя на него, бросил Кир.
Антоло поморщился. Нет, ну обязательно нужны эти мелочные уколы? Уж и сражались сколько раз бок о бок, и, как ни крути, спасать друг дружку приходилось, и руки жали перед всем отрядом, а лейтенантику все неймется. Нет-нет да и проскочит в его словах застарелая обида. Сам табалец, хоть и чувствовал порой неприязнь к гвардейцу, старался никак ее не выказывать. Нехорошо. Все-таки из одного котла едим. Вот закончится война…
А когда она закончится?
По всему выходило, что охватывающая империю смута еще не набрала и четверти той силы, которую набрать суждено. Отделение провинций – это первые ласточки. Скоро они начнут делить между собой пограничные городки и территории. Хорошо, если обойдутся силами дипломатов, но это вряд ли – горячие головы переговорами не остудишь.
Потом догадаются предъявить счеты Аксамале – с кого она больше податей сняла, от какой земли больше рекрутов в армию набирала, уроженца какого города обидела больше, не возвысив до министра или генерала… Аксамала, измученная к тому времени голодом, холодом и бунтами непривыкшего много трудиться населения, ответит просто и однозначно, то есть пошлет недовольных к бабушке ледяного демона или еще куда похлеще.
Вот тут-то обычные брюзжание и зависть могут вылиться в самую настоящую кровавую резню. И хуже всего, что достанется ни в чем не повинным людям. Говоришь без табальского акцента? Враг. Умудрился поселиться посреди Каматы, а усы и борода белокурые, как у литийца? Пошел вон! А мало ли окраинцев поселилось в прошлом веке в Барне в ответ на приглашение главнокомандующего создать кордон между землями самых непримиримых кланов дроу и мирными жителями? Или взять ту же Тьялу, где в долине Дорены который год уже раздают земли всем, кто выслужил пенсион в войсках. Или Арун, куда приглашали лучших рудознатцев со всей Сасандры, даже денежное довольствие выплачивали всем желающим…
Куда этим людям деваться? Смирятся они, когда недавние соседи начнут выбрасывать их семьи из домов и подворий? Станут безропотно сносить унижения от местных, которые отличаются от них лишь цветом волос или произношением? Или возьмутся за оружие? Скорее всего, они попытаются защищаться. И начнется гражданская война по всей стране, по всей империи, вернее, бывшей империи.