Я с упоением погрузился в звуки, когда же остановился на минуту, заметил, что хозяин дома внимательно наблюдает за мной поверх фолианта.
– Что касается немцев, – неожиданно начал он, как будто мы долго обсуждали с ним какую-то тему, – они достаточно образованы, допустим. Но где же вдохновение, тонкость восприятия, чутье? Все это они берут от нас.
– Ничего они от нас не берут, – решительно заявил я, – Германия создает лишь музыку, которую, кстати, тетя Элиза воспринимает весьма враждебно.
– Вы думаете? – с сомнением произнес мой друг.
Он встал и в задумчивости прошелся по комнате.
– Что ж, меня восхищает способность к такой объективной и трезвой критике в столь юном возрасте. Подобные качества столь же редки, сколь привлекательны. И все же, взгляните на этого писаку, как отчаянно, как из последних сил он борется, прямо здесь, перед нами.
Я боязливо выглянул за дверь, опасаясь обнаружить там какое-нибудь снаркоподобное в кэрроловском духе существо, сражающееся с кем-то на ковре. Но ничего похожего не обнаружил, о чем и сообщил хозяину.
– Вот именно, – в восторге выкрикнул он, – вам, с багажом школьных знаний определенного уровня, не составляет никакого труда заметить это, но для писаки…
Тут, на мое счастье, в комнату вошла экономка – опрятная степенная дама.
– Стол накрыт в саду, – сурово произнесла она, словно пыталась втолковать что-то важное кому-то, совершенно не способному что-либо понять.
– Я достала пирожные и печенье для юного джентльмена. Лучше пойти туда сейчас, пока чай не остыл.
Мечтатель отмахнулся от назойливой дамы, он размашисто шагал по комнате, потрясая аористом над моей головой. Однако, экономка не шелохнулась и, дождавшись первой паузы в его сбивчивой речи, спокойно произнесла:
– Лучше выпить чай сейчас, пока он не остыл.
Несчастный бросил на меня взгляд, полный бессилия.
– Самое время выпить чаю, – безвольно согласился он и, к моему огромному облегчению, вышел в сад.
Я огляделся в поисках юного джентльмена, и, не обнаружив его, решил, что юноша, видимо, так же рассеян и забывчив, как и хозяин дома. Со спокойной совестью я принялся за пирожные и печенье.
После такого вкусного и весьма познавательного чаепития произошел эпизод, который до сих пор так и не стерся из моей памяти. Внизу, на дороге, перед беседкой, в которой мы сидели за чаем, показался сутулый и оборванный бродяга, рядом с ним шла неряшливо одетая женщина вместе с жалкой дворнягой. Увидев нас, бродяга начал свое профессиональное нытье, и я с искреннем сочувствием взглянул на своего друга, потому что знал, конечно же от Марты, что к этому времени суток у него обычно не оставалось ни гроша. Каждое утро он выходил с набитыми мелочью карманами, и возвращался совершенно опустошенным. Все это, вежливо и немного виновато, он долго объяснял бродяге, и, наконец, человек на дороге понял всю безнадежность ситуации, после чего начал с упоением проклинать несчастного, не стесняясь в выражениях. Он обругал его глаза, черты его лица, все его части тела, род занятий, его родственников и друзей, и рассерженно заковылял прочь. Мы смотрели им вслед, и они почти совсем скрылись из виду, когда вдруг женщина, явно выбившись из сил, остановилась. Ее спутник обрушил на нее поток ругательств, как и полагалось в его положении, потом взял у нее мешок и с грубоватой лаской в голосе предложил опереться на свою руку. В его движениях можно было разглядеть даже нежность. Нежность проявила и дворняжка, лизнув женщине руку.
– Видите, – произнес друг, коснувшись моего плеча, – видите, какая странная вещь – любовь: вспыхивает столь ярко в самый неожиданный момент. Вы бывали в поле ранним утром? Бесплодная, мертвая земля! Но стоит нагнуться, поймать робкий солнечный луч, и видишь, что все поле опутано серебряной паутиной. Подобные волшебные нити переплетаются и держат вместе целый мир. В них таится не старый властный бог с роковой стрелой, о котором писал Софокл в «Антигоне»: «ερως ανίκατε μάχαν» (О Эрос-бог, ты в битвах могуч!), и даже не безмятежное чувство привязанности, но нечто еще не названное, более таинственное, божественное! Однако, нужно склониться, чтобы разглядеть его, старина, нужно склониться!
Уже смеркалось и выпала роса, когда я резво бежал домой. Вокруг было пустынно, как на небе, так и на земле. Только Геспер висел над головой, ясный, невыразимо далекий и бесконечно ободряющий в своем доблестном одиночестве.
Под снежным покровом
Святки, эти волшебные дни между Рождеством и Крещением, полные игр и гаданий, были позади, а наступившее утро следующего дня казалось скучным и бессмысленным. Еще прошлым вечером дом был полон ряженых! Они вошли через старую кухню, засыпав снегом со своих варварских нарядов красный кирпичный пол. Они топали, толкались и разглагольствовали, они породили смятение и суматоху. Гарольд испугался по-настоящему и без малейшего зазрения совести спрятался на широкой кухаркиной груди. Эдвард строил из себя взрослого и вел себя с неожиданными гостями довольно бесцеремонно, обращаясь к ним по-простому: Дик, Гарри и Джо. Я же был слишком большим, чтобы прятаться, и слишком потрясен, чтобы сопротивляться волшебству и изумлению. Кто эти чужестранцы, ворвавшиеся к нам в странных одеяниях и масках, распевая песни и потрясая деревянными мечами? Кого теперь ждать нам в гости в одну из тихих ночей, когда уютно потрескивают поленья в камине, и все садятся в кружок, готовые слушать истории о привидениях? Может быть, старика Мерлина в меховой шапке и коричневой мантии с луком и стрелами и диким гусем в придачу! Или статного Ожье Датчанина, соратника Карла Великого, разбуженного Волшебницей, потому что где-то понадобилась его помощь! А, может, однажды ночью сама Снежная Королева остановит сани, запряженные оленями, у нашей распахнутой двери, и Северное Сияние вспыхнет в небе прямо над домом!
Сегодняшним утром, в плену непрекращающегося снегопада, я чувствовал лишь пустоту и усталость. Эдвард же, напротив, бурно разыгрывал сцену из воображаемого представления, носился взад-вперед по комнате, громко провозглашая с сильным беркширским акцентом: «Я – король Георг III!» Гарольд, привыкший, как самый младший, развлекать себя играми, которые редко нравились кому-то еще, кроме него, изображал «светского человека». Он неторопливо прогуливался по комнате под руку с воображаемым спутником преклонных лет, периодически посещал с ним воображаемые клубы, неспешно преодолевал воображаемые ступени, просматривал воображаемые газеты, обсуждал воображаемые сплетни, по-взрослому качая головой, и, что самое прискорбное, подносил к губам воображаемые бокалы. Бог знает почему, такое унылое времяпрепровождение казалось привлекательным ему, мальчишке. Он сам придумал эту игру и очень гордился ею. Между тем, мы с Шарлоттой, устроившись на подоконнике, завороженно следили за вихрем и кружением бесчисленных снежинок, обволакивающих наш веселый мир какой-то странной, призрачной пеленой.
Шарлотта в тот день была очень расстроена. За завтраком она поспорила с мисс Смедли, и чтобы убедить ее, процитировала что-то из своей любимой книжки сказок. В ответ гувернантка мягко, но твердо сообщила ей, что таких существ, как феи, на самом деле не существует.
– Ты хочешь сказать, что сказки врут? – прямо спросила Шарлотта.
Мисс Смедли не одобряла употребление таких грубых слов.
– Каждая сказка, – объяснила она, – построена на ошибочном антропоморфизме, одушевлении природы. Но сегодня, мы слишком хорошо осведомлены о том, как все устроено, чтобы верить во все это. Однако, не стоит расстраиваться, дорогая, хоть это и вымысел, он может научить тебя многому…
– Чему можно научиться у того, чего не существует? – упорствовала Шарлотта.
Сестренка осталась при своем мнении, но настроение у нее испортилось.
– Не обращай на нее внимания, – утешал я Шарлотту, – откуда ей-то знать! Она не может даже метко бросить камень!
– Эдвард тоже говорит, что сказки – вздор, – с сомнением возразила Шарлотта.
– Эдвард все называет вздором, – объяснил я, – он вообще собирается в армию. В книге не может быть написана ложь, это точно!
Шарлотта почти успокоилась. Эдвард успел к этому времени победить дракона и теперь проделывал в нем дырки с урчащим звуком. Гарольд восходил по ступеням знаменитого клуба «Атенеум» с весьма самодовольным видом. Снаружи, верхушки высоких вязов поглотила снежная буря.
– Небо падает, – нежно произнесла Шарлотта, – я должна сказать об этом королю.
Это была цитата из сказки про курочку, которую что-то ударило по голове, и она решила, что небо падает. Я сказал, что готов почитать ей вслух и потянулся за книгой. Но эльфы и феи оставались пока в немилости: скептические намеки гувернантки отравили все удовольствие. Поэтому, я с радостью взял книгу о короле Артуре. Для Шарлотты она была второй по значимости, ей нравились странствующие наездницы, встречавшиеся на ее страницах, для нас же, мальчишек – первой, потому что мы обожали рыцарские турниры и мчащихся навстречу друг другу всадников с копьями наперевес. Однако, злой рок преследовал нас в тот день. На беду я открыл книгу на самой грустной истории, истории о двух братьях Балине и Балане, зарубивших друг друга по ошибке.
– И выехав из леса, – читал я, – он услышал сигнал охотничьего рога, который подают, когда олень мертв. «Этот сигнал, – сказал Балин, – звучит для меня, ибо я и есть тот трофей, хотя я и не мертв пока».
Тут Шарлотта заплакала, она знала, что произойдет в конце. Я в отчаянии захлопнул книгу. Гарольд выглянул из-за спинки кресла. Он сосал большой палец, что члены английских клубов делают довольно редко, и удивленно глазел на заплаканную сестру. Эдвард отбросил лицедейство и ринулся утешать Шарлотту. Эта новая роль показалась ему интересной.
– Я знаю веселую историю, – начал он, – тетя Элиза рассказала ее мне, когда мы были вместе в этой жуткой загранице.
(Эдвард как-то страдал целый месяц во Франции, в городе Динан.)